Дмитрию Биленкину - писателю и другу - посвящаю. (Владимир Губарев) Людям, кто не в теме, оброс толстой "урбанистической" кожей и не понимает жизни в маленьком городке, думает, что мир "вращается вокруг него" и "это было давно и неправда" - читать ... рекомендуется
От радионуклидов, вылетевших из взорвавшегося на Чернобыльской АЭС реактора, пострадало 17 областей СССР. И только в Ленинграде уже 23 мая 1986 года был создан специальный орган – Комиссия радиационного контроля Ленгороблисполкома (КРК). Вот она и закрыла регион от поступления чернобыльской «грязи».
Сейчас в поисковых системах всемогущего Интернета не сыскать о Комиссии почти ничего. Да это и понятно: ее создание, все ее программы и мероприятия проводились под «грифом».
Мы сидим с Юрием Щукиным, председателем КРК в его небольшой квартире, на экране дозиметра светятся цифры – 15 мкР/час. Норма. Представить себе Щукина без дозиметра я не могу. Ему 77 лет, а он до сих пор не растерял своих бойцовых качеств, работает не последним специалистом в отделе радиационной безопасности Петербургского института ядерной физики в Гатчине.
– Давайте вернемся на 30 лет назад, – предлагаю я. – Где вы служили тогда? И как узнали о Чернобыльской катастрофе?
– А служил я главным специалистом в отраслевой службе ядерной и радиационной безопасности Министерства судостроительной промышленности СССР, – начинает рассказывать Юрий. – Мы курировали и инспектировали все предприятия отрасли. В том числе те, где строили и проектировали атомоходы, подводные и надводные корабли. Начальником у меня был Владимир Пох, большая умница, прекрасный организатор.
26 апреля ловил я корюшку у Высоцка. Возвращаюсь домой утром 27-го, героем, несу 30 килограмм рыбы. Рот до ушей. Захожу в квартиру, а жена сразу – у тебя на Украине что-то взорвалось. Передавали по радио. Я ей – а у Судпрома нет атомных кораблей на Украине! Она упрямо – на Украине взорвался какой-то реактор. Я тут же включил дозиметр, вышел на улицу, замерил – все в норме. Бросился к телефону, позвонил Поху. Он – готовься, сразу после майских вылетаешь на Украину. Бери с собой всех, кто будет нужен, а конкретное задание получишь на месте. И 3 мая я оказался в Киеве во главе группы специалистов отраслевых служб ядерной и радиационной безопасности Минсудпрома СССР и Военно-Морского флота СССР для выполнения рекогносцировочных и профилактических мероприятий.
В аэропорту Борисполь, когда самолет еще рулил по дорожке, я включил свой портативный и очень чувствительный дозиметр «Сигнал-1». И впервые не поверил его показаниям. При естественном фоне 13-17 мкР/час «Сигнал» выдавал 60. А по радио-то говорили – все хорошо, ничего страшного. Нас встречали сотрудники службы радиационной безопасности (РБ) судостроительного завода «Ленинская кузница», стали рассказывать детали. А детали такие, что у нас у всех глаза стали квадратно-гнездовыми. Первого мая, за час до начала демонстрации, специалисты службы РБ зафиксировали устойчивое повышение естественного гамма-фона. А завод находится на берегу Днепра, ниже Владимирской горки, это почти центр Киева. Доложили директору завода, он тут же сообщил партийному и советскому руководству города – у нас чрезвычайная ситуация! А те, назвав его паникером, велели выходить с коллективом на демонстрацию. Когда директор вернулся на завод, служба РБ стала обследовать его костюм на наличие радиоактивного загрязнения и, в итоге, заставила раздеться до нижнего белья. Специалисты уже знали, что в тот день на город и его жителей, в первую очередь на участников демонстрации, произошло «сухое» выпадение радиоактивных аэрозолей. Те же аэрозоли выпали и на территорию завода.
Юрий Щукин, председатель Комиссии радиационного контроля Ленинграда и Ленинградской области.
Фото: Виктор Терешкин
Следующий шок я испытал, когда в тот же день поздним вечером мы зашли перекусить в кафе на Крещатике. От пышной веточки сирени на столике «светило» 300 мкР/час. Когда я вошел в кладовую кафе и поднес прибор к ящикам, набитым зеленью, мне стало худо. Дозиметр показывал 1000 мкР/час. Директор кафе сказал, что вся зелень от постоянного поставщика – совхоза в окрестностях Киева.
Мы проводили замеры гамма-фона всей территории судостроительного завода «Ленинская кузница», скрытно проводили замеры на Крещатике и прилегающих к нему скверах. На проселочных дорогах вдали от Киева брали пробы земли и всего, что росло на полях. И начинали понимать, какого масштаба была эта катастрофа. Профессионально, осознанно оценили и спрогнозировали реальную угрозу для населения Киева и ближайших к Чернобыльской АЭС регионов. Но все оказалось хуже, тогда мы еще не подозревали, что последствия уже носят катастрофический и не только для Украины, но и всего СССР неуправляемый, лавинообразный характер.
9 мая в Киеве заканчивалась международная Велогонка Мира, по Крещатику мчались велосипедисты, на тротуарах стояли толпы болельщиков. Вот в этот день я позвонил Владимиру Поху и сказал – «пора закрывать форточку», что на нашем языке обозначало – нашему любимому Ленинграду грозит реальная угроза. Мы увидели, что масштабы аварии огромны. Мы поняли, что нам грозит, и подсчитали те последствия, которые дадут грузопотоки. Что «грязными» будут продукты, которые мы по фондам госзакупок обязаны закупать на Украине. Что пойдут «грязными» и промышленные товары. Не только в Ленинград, но и через город попрет все это на Северо-Запад. Ленинград – накопительная и перевалочная база. «Грязные» продукты пойдут в Мурманск, Архангельск, Воркуту, на Новую Землю и через северный завоз дальше. И когда мы это осознали, нам стало плохо. Но мы тут же стали просчитывать, как перекрыть поступление чернобыльской «грязи».
– А ведь все это должны были считать и считать тщательно, подключая целые системы, в других организациях. Того же Минатома, гражданской обороны. Люди, которые намного, намного выше, чем вы и Владимир Пох. Почему они не считали?
– А они никогда такой задачи перед собой не ставили. А наша служба в Минсудпроме СССР уже к 1982 оказалась на первом месте среди министерств. Когда я сказал ключевые слова – «пора закрывать форточку», Пох ответил – все понял. На следующий день он вышел на главного санитарного врача города Валерия Курчанова, на главного ветврача Николая Романова, на Валерия Ямсона, зам. начальника отдела радиационной гигиены гор. СЭС. Курчанов вышел на Георгия Перекрестова, председателя чрезвычайной противоэпидемической комиссии (ЧПК). Курчанов был его замом. Перекрестов вышел на Владимира Ходырева, как сейчас говорят, мэра города. И Ходырев понял – надо собирать большое совещание. Что система ГО уже не срабатывает. Потому что в первые же дни после Чернобыльской катастрофы в аэропорту Пулково штаб ГО поставил своих людей, но с какими они приборами там стояли! Это были армейские ДТ-5. Я когда прилетел 19 мая из Киева, меня бойцы ГО проверяли именно таким. Это армейский прибор на случай атомной войны, чтобы обеспечить выживаемость населения. И, конечно, этим прибором чернобыльскую «грязь» обнаружить на одежде, в продуктах питания было невозможно.
Расширенное совещание состоялось 23 мая. И на нем решали – что же делать городу и области? То, что там творилось описать трудно. Генералы штаба ГО заявили – мы ничего не можем сделать. Санэпиднадзор – у нас сил и средств нет, территория слишком большая, поток грузов и людей колоссальный. Именно на этом заседании была образована Комиссия радиационного контроля Ленинграда и Ленинградской области. Владимира Поха назначили ее председателем, меня – замом. Нас спросили – какие вам нужны условия для работы? Мы ответили – доверять и не мешать. И уже 30 мая доложили, что город закрыт. Город! Все пути поступления чернобыльской «грязи» были перекрыты. Автодороги, железные, морские пути, воздушные пути. Все перекрыто – постами жесткого контроля.
– Где вы за такое короткое время успели достать всю эту технику? Откуда набрали людей?
– Ситуация с аппаратурой была просчитана заранее. Мы наложили вето на всю аппаратуру, которая была передана в Госстандарт на поверку, так как все предприятия обязаны были возить аппаратуру радиационного контроля на поверку, вот ее-то мы и изъяли с чистой совестью. Потому что знали – на поверку везется лишь треть существующей на предприятиях аппаратуры. Есть рабочий комплект, есть резервный комплект, есть аварийный. Так мы заполучили 30% необходимой нам измерительной техники. Ещё 30 % получили из десяти ленинградских геологических организаций. Больших и значимых. Главное – получили самые нужные приборы – дозиметры-радиометры СРП-2. А этот прибор тогда был на вес золота. Мы поставили «под ружье» порядка 25 радиационно-профильных институтов, предприятий и организаций. С мая и до середины июля, со всеми постами это было примерно полторы тысячи человек, потом цифра стала расти, потому что в область пришлось отправить часть людей. Расширить контроль на мясокомбинатах, хладокомбинатах, на овощебазах, нужно было контролировать, что закладывают в госрезервы. И уже численность выходила за 5 тысяч. Студентам, которые у нас работали, эта работа засчитывалась как производственная практика.
– По какому пути поступал самый большой поток чернобыльской «грязи»?
– По железной дороге. На Витебский вокзал. Представьте себе – 10 поездов в день проходили через «грязные» районы, в них постоянно подсаживались новые пассажиры. В каждом поезде примерно 1000 человек. Они, конечно, не все были «грязными». Около 100 человек в каждом составе. Проходит пассажир через контрольную «Арку», она звенит. Людей увозили в санпропускник на Дегтярную, 19. К чести санитарной службы города надо сказать – они его организовали еще до образования Комиссии радиационного контроля. Мы санпропускник, конечно, переоборудовали под более сложные задачи – там была полная сортировка личных вещей. Людей привозили на автобусах, полностью раздевали. Приходилось изымать «грязные» деньги, паспорта. «Грязными» были часто и волосы. А мы уже знали по опыту Киева, что мыть мылом бесполезно, цезий-137 намертво вцеплялся в волосы. Можно было только состричь. Поэтому и слез было, и истерик. Всего было много. Милиция организовала выдачу временных паспортов, других документов. А ведь это надо было делать не только для жителей Ленинграда, но и для тех, кто ехал на Север. Иногда доходило то того, что у человека было «грязным» всё! Ему выдавался спортивный костюм, в нем человек ехал в Гостиный Двор, подбирал себе приличную одежду. В ней он и мог ехать на Север. Все вещи, которые изъяли, актировались. Нужно было срочно изобрести способ, как эти вещи очищать от радионуклидов. Изобрели за две недели. Правда, пяти институтам пришлось «стоять на ушах». Работать день и ночь. В итоге мы вычистили 35 тонн одежды. И вернули владельцам. Бесплатно. В том числе тем, кто уехал на Север. Ленинградцам сообщали письменно, они приезжали, забирали. Ваши вещи? Мои. Они чистые, можете пользоваться.
– Звучит фантастикой. А как вы поступали с мясом, которое стали привозить уже загрязненное цезием-137?
– Мы уже определили концентрацию цезия в говядине, в свинине. У говядины измерялось в пяти местах туши, у свинины – в трех. Разделяли на пять категорий, в зависимости от этого определяли, как его готовить к переработке. Пластинки делать двухсантиметровые по говядине, а по свинине – пятисантиметровые, чтобы потом вымачивать в солевом растворе и выводить радионуклиды. Затем пускать на разбавление в колбасные изделия. И уже эти изделия были чистыми.
– Но ведь и промышленные товары нахватались «грязи». Как их отлавливали?
Удостоверение Щукина. Такие называли «вездеход».
– На один из перевалочных промышленных складов в Питере приехали мы с проверкой и поняли, что надо проверять и промышленные товары. Поэтому и дали команду – все продовольственные и промышленные грузы должны идти через Киевскую трассу. Именно там был наш пост. Но, к счастью, таких машин было не очень много. Более тяжелая ситуация была с морским транспортом. Мы обнаружили уже в Ленинграде, что к нам через Ладогу идут «грязные» грузы. Мы срочно первый пост поставили в Петрокрепости, а основной на Свири при входе в Ладогу. И там делали первый контроль всех судов, которые идут с грузами, а шли яблоки, помидоры, огурцы, арбузы. Сложность была в том, что товар кроме яблок был нормальный, а тара – «грязная». У всех ящиков доски шершавые, и на эту поверхность садилась радионуклиды. И что делать? Организовали перегрузку в другую тару – на входе в Ладогу и в Петрокрепости. И тут же встал вопрос – а тару куда девать? Горы ящиков. Назад их не вернешь. Захоронить такое количество очень накладно. Везти в Сосновый Бор на спецкомбинат «Радон» – громадные транспортные расходы. Мы нашли выход. У нас в Питере есть ТЭЦ, которые работают на щепе. Ее задувают в топку, и она там сгорает. Мы взяли эту тару, привезли на эти ТЭЦ, раздробили грязные ящики и стали в определенной пропорции смешивать с основным, чистым топливом. «Грязного» было процентов 5-10. Никакого влияние на радиационный фон это уже не оказывало. Брали анализы на выходе, на территории ТЭЦ – все в норме. Элементарным разбавлением этого добивались. Сэкономили и деньги и транспортные расходы.
– Как же финансировалась эта огромнейшая работа?
– Ни в городском, ни в областном бюджете никогда не было статьи расходов на мероприятия, выполнявшиеся по программам нашей Комиссии с мая 1986 и до весны 1991 года, когда были завершены основные программы по защите региона от последствий Чернобыльской катастрофы. За все годы мы никогда не испытывали серьезного недостатка в средствах, хотя только за один день выполнялся объем работ не менее, чем на полмиллиона рублей, естественно, в старом исчислении цен. А оплачивалось все из защищенных статей бюджета государства, определенных министерств и ведомств, которые прямо или косвенно были причастны к трагедии в Чернобыле. И убедить их в этом не составляло больших сложностей, предъявив им не жесткие обвинения, а четкое обоснование своих претензий. И что было характерным, оплата производилась банком напрямую исполнителю, только по факту его затрат, а после проверки Контрольно-ревизионными управлениями предоставленных ими документов, последние согласовывались Комиссий радиационного контроля и утверждались только руководителем финансового Комитета города или области.
– Без яркого лидера такую задачу было не осилить. Я впервые пришел в Комиссию радиационного контроля по заданию газеты «Смена» в 1989 и уже не застал Владимира Поха. Расскажите о нём.
– Мы проработали с ним 20 лет. Он был природным руководителем, природным менеджером, да еще и красавец. Мне запомнились его слова – раньше каждому из нас была доверена жизнь и здоровье сотен специально подготовленных профессионалов. А сейчас мы в ответе за благополучие 7-ми миллионов человек. И мы действительно мобилизованы, чтобы выполнить свой профессиональный долг. Об этом нужно помнить и делать свое дело, невзирая на время и условия. Он и себе поблажек никогда не делал, а в той чрезвычайной обстановке тем более. Он потому так рано – в 49 лет, в мае 1988 года и ушел от нас в мир иной. И уже мы – соратники, сподвижники, коллеги и друзья довели до конца начатое с ним дело.
Приветствую тебя гость! Что-бы иметь более широкий доступ на сайте и скачивать файлы, советуем вам зарегистрироваться, или войти на сайт как пользователь это займет менее двух минут.Авторизация на сайте
Блог О Зоне Отчуждения
Обсуждение
