Дмитрию Биленкину - писателю и другу - посвящаю. (Владимир Губарев) Людям, кто не в теме, оброс толстой "урбанистической" кожей и не понимает жизни в маленьком городке, думает, что мир "вращается вокруг него" и "это было давно и неправда" - читать ... рекомендуется
Эти свидетельства и показания в документированном виде, если и сохранились, то только в закрытых материалах следствия и суда. Нам они известны лишь в пересказах тех, кто лично общался с очевидцами и свидетелями, читал их объяснительные записки или присутствовал на заседаниях суда. Таких источников, заслуживающих доверия, фактически только два.
1)Писатель Ю.Н. Щербак, который беседовал с сотрудниками ЧАЭС сразу же по горячим следам (и возможно даже имеет их показания в письменном виде). Его свидетельства особенно ценны тем, что получены человеком, не имеющим никаких собственных представлений о технических аспектах Чернобыльской аварии. То есть являются свидетельствами в чистом виде без влияния на них каких-либо теорий и гипотез о произошедшем.
2) Исследователь чернобыльской аварии Н.В.Карпан, будучи зам. главного инженера ЧАЭС, имел (судя по всему) возможность ознакомиться с объяснительными записками очевидцев, присутствовал на заседаниях суда и вел там записи. И уж во всяком случае мог с очевидцами аварии лично беседовать. Однако, у него есть собственная точка зрения на технические аспекты аварии, что сказывается на изложении им некоторых свидетельств.
И.И. Казачков
(начальник смены блока №4).
"25-го апреля 1986 года я работал в смену с 8 до 16 часов. Смену я принял от Саши Акимова. С утра мы готовились к испытаниям турбины на выбег, практически всю программу закончили к двум часам дня и уже собирались провести сам эксперимент...
- Значит, ЭТО могло случиться на вашей смене, еще днем?
- Могло. Но не случилось. Потому что в два часа дня, минут за пятнадцать до начала испытания, позвонил начальник смены Баранов и сказал, что испытания откладываются из-за того, что отключился блок на какой-то электростанции и образовался дефицит электричества, и наш блок - он давал в то время пятьсот тысяч киловатт, то есть пятьдесят процентов мощности - должен еще поработать. Ситуация эта в общем обычная, встречается нередко. Мы ведь в системе Минэнерго. Молились на план, на киловатт-часы, на все остальное.
Готовясь к эксперименту, я действовал в соответствии с программой. Единственным отклонением в этой программе от действующих инструкций было выведение системы безопасности. Я на своей смене вывел систему безопасности. Это все было напечатано в программе. Я смотрел на каждый пункт - сделать то, сделать то-то. Смотрю от начала и до конца. И по этим пунктам всем я не вижу, чтобы они от нас требовали чего-то запрещенного инструкцией. Повторяю - единственное, это вывод САОР - системы аварийного охлаждения реактора.
Опять-таки: почему я это сделал... Эта система безопасности создана на случай, если произойдет разрыв трубопровода большого диаметра. Но это, естественно, очень маленькая вероятность. Я думаю, не больше, чем упадет самолет на голову. Да, я предполагал, что через час-два блок будет остановлен. Но почему в эти час-два, которые впереди, произойдет разрыв? Нет, не должен был произойти. Я вывел систему безопасности.
И вот вся пресса потом говорила, и за рубежом - я читал, американцы рассказывали об этой аварии, - что взрыв произошел якобы оттого, что русские вывели систему безопасности. Но никакой, я утверждаю - никакой связи между этим взрывом и выводом запасной системы охлаждения не было. И нет. И об этом я на суде говорил, когда выступал в качестве свидетеля. Не помню кто, прокурор или судья, спросил: "Повлиял ли вывод системы безопасности на ход взрыва?" Я ответил: "Нет". Тот же вопрос был задан экспертам, и эксперты тот же ответ дали.
А вообще, у меня тяжелая смена была тогда сама по себе. Проводились испытания седьмой и восьмой турбин, проверка предохранительных клапанов. Работы было очень много. Потому что я слежу и за турбиной, и за реактором, за всем. Очень тяжела бывает работа в переходных режимах, когда переходим с одной мощности на другую. Надо следить за множеством параметров. Скажем, у СИУРа - у него несколько основных, очень важных параметров, а вообще-то у него есть четыре тысячи параметров для контроля. Представляете? И в любое время, особенно в случае отклонения какого-то, он может выбрать один из этих параметров - то есть ему надо обратить внимание на этот параметр. Тут не до детективных романов. Очень тяжелая, повторяю, работа, напряженная.
Мы должны были быть полностью готовы к проведению эксперимента в 14.15-14.20. Именно в это время, как я теперь понимаю, могла произойти авария. Но... судьба распорядилась иначе... Позвонил диспетчер, и эксперимент отложили.
- Вы должны были подчиняться диспетчеру? Вы - то есть станция?
- Должны. Если бы у меня какая-то аварийная ситуация на блоке была, если бы блок требовал останова, в этом случае, конечно, команда диспетчера для нас не указ. А так... ведь основной объект для диспетчеров Киевэнерго - это наша атомная станция. Четыре блока по миллиону. У нас на все энергетические потребности Киева хватало одного блока. При восьми миллионах мощности Киевэнерго четыре миллиона давала Чернобыльская АЭС. Так что требование диспетчера - вещь нормальная, и об этом на суде даже вопрос не поднимался.
Ну вот, когда позвонили и сказали, что эксперимента не будет, я даже разочарование испытал... Интересный эксперимент, посмотреть на все это дело хотелось. Режим технологический необычный сам по себе. Хотелось посмотреть, сколько же времени турбина будет вырабатывать энергию на свои нужды? У нас вообще до этого не было таких экспериментов. На других блоках пытались делать, у них не получилось. Выбег практически не получался. Но там, прежде чем дело доходило до эксперимента, срабатывала автоматическая защита. На третьем блоке пытались провести... Ну, я разочарование испытал. Такая была мысль: жаль, ну что ж, нет так нет, что делать? Так пятьдесят процентов мощности и шло, доработали до конца смены. В 16 часов я сдал смену Юре Трегубу и ушел домой. В Припять.
Конечно, хотелось посмотреть на эксперимент, но диспетчер сказал неопределенно, сколько еще времени придется блоку давать энергию. Эксперимент перенесли на "потом" - он должен был состояться либо до двенадцати ночи, на смене Юры Трегуба, либо позже - на смене Саши Акимова. Мне не резон было оставаться, потому что еще восемь часов ждать - зачем? Хотя очень интересно было. Если бы это сразу было, в следующей смене - я бы обязательно остался..."
Ю. Ю. Трегуб
(начальник смены блока №4).
"25 апреля 1986 года я заступил на смену. Сама приемка смены была очень тяжелая, потому что на столе находилось несколько программ - там была программа испытания выбега генератора, программа воздушного расхолаживания реактора, программа замера вибрации и четвертая программа... забыл, видимо, она так не зацепила... Но, по-моему, была и четвертая программа.
Смену сдавал мне Игорь Казачков. Испытания должны были быть на его смене, но потом были перенесены вроде бы на мою смену. Я поначалу не был готов к испытаниям... только через два часа, когда вник в суть программы. При приемке смены было сказано, что выведены системы безопасности. Ну, естественно, я Казачкова спросил: "Как вывели?" Говорит: "На основании программы, хотя я возражал". С кем он говорил - с Дятловым (заместитель главного инженера станции.), что ли? Убедить того не удалось. Ну, программа есть программа, ее разработали лица, ответственные за проведение, в конце концов...
Казачков говорит: "Ожидай, когда тебе диспетчер разрешит. Он разрешить должен где-то в районе 18 часов". А смена у меня была от 16 до 24 часов. У меня есть привычка все проверять. Я прихожу на смену обычно минут на сорок раньше. Записи в журналах - это одно, но если я буду проводить испытания, для меня этого мало. Я свой персонал, свою смену направил на то, чтобы проверить все, что было сделано. Хотя работа у меня на смене и кипела, потому что люди замеряли вибрацию, но в целом по блоку динамики никакой не было, блок устойчиво работал где-то на 45 процентов мощности от номинала.
Связаться с руководством я не мог, потому что в 5 часов уже никого не было, а желание с ними поговорить у меня появилось не сразу. Только после того, как я внимательно ознакомился с программой, только тогда у меня появилась куча вопросов к программе. А для того, чтобы говорить с руководством, надо глубоко изучить документацию, в противном случае всегда можно остаться в дураках. Когда у меня возникли все эти вопросы, было уже 6 часов вечера - и никого не было, с кем можно было бы связаться. Программа мне не понравилась своей неконкретностью. Видно было, что ее составлял электрик - Метленко или кто там составлял из Донтехэнерго...
САОР (система аварийного охлаждения реактора) начали выводить на смене Казачкова. Это очень большая работа - у нас ведь ручная арматура. Представляете, одна задвижка требует минут сорок пять. Задвижка - это как штурвал на паруснике, только чуть поменьше и стоит горизонтально. Чтобы ее закрыть, она требует усилий двух людей, а лучше - трех. Это все вручную делается. Казачкову потребовалась практически вся смена на вывод системы аварийной. Это очень тяжелая работа.
А сколько бы мне потребовалось, чтобы ее вновь ввести? Я бы ее не ввел. А если бы снова надо было ее вывести для проведения испытания? Кстати, как показал ход аварии, САОР все равно ничего бы не дала, потому что отлетели все разъемы, все отлетело, сразу все задвижки.
Смена была напряженная. Я в основном работал с документами, сидел на своем рабочем месте и читал программы. И по телефону отвечал, потому что все время звонили, спрашивали. А по реактору все шло нормально. Была только ненормальная обстановка в смысле интенсивности работы на БЩУ. Тут связь, тут читаю программу, здесь приходят, спрашивают, здесь еще что-то. Кроме того, даешь распоряжения - проверить всю программу. А это довольно сложно. Ну, я говорил с начальником смены станции Диком, рассказал о ситуации. Он, естественно, понимает так же, как и я: если есть программа, если все уже принято, то что ж? Какие могут быть возражения? Они на себя это веяли...
Где-то в 8 вечера я опять запрашиваю, беспокоюсь, что вдруг Дик забыл или отвлекся - может, диспетчер передал распоряжение и уже можно начинать эксперимент? Дик говорит: "Разрешения нет. Но надо обязательно вызвать на испытания Дятлова". Я звоню Дятлову домой, его дома нет. Еще раз звоню. Наконец попал на него, он говорит: "Без меня не начинать". Я ему говорю: "У меня есть вопросы. Много вопросов". - "Это не телефонный разговор, без меня не начинать", - сказал он. Где-то с 8 до 9 позвонил главный инженер станции Фомин. Спросил, как испытания. Говорю - откладываются. Доложил ему обстановку - у нас есть специальная схема рапорта. Он: "Дождитесь Дятлова, без него не начинайте. Без него ни в коем случае, никаких подготовок". - "Хорошо".
Только в начале десятого стало известно: в 10 часов вечера будут испытания. Диспетчер Киевэнерго разрешил блоку разгрузку. Вообще-то я удивляюсь такой постановке вопроса, когда атомной станцией командует диспетчер. Ведь у нас даже при авариях, разрывах разных мог диспетчер не дать разрешения на останов. Но ведь это же не тепловая станция, не котел простой, который лопнет в помещении... Всегда очень трудно с диспетчерами... там куча пререканий... и с другой стороны, может, так и надо: все-таки блок-миллионник - и его остановка для энергосистемы может иметь серьезные последствия. Частота может упасть до аварийной... То есть всегда приходится натягивать эту энергию со всеми переживаниями, которые с этим связаны. Причем у нас, как правило, все оборудование в закрытых помещениях. Все делается на шестом чувстве, на воображении...
Позвонил Дятлову домой, жена его ответила, что он уже вышел на работу. Я жду его, а время идет. Около одиннадцати ночи звонят мне с третьего блока. И говорят: "У нас Дятлов, кого-то обрабатывает". Он по дороге зашел на третий блок и, видимо, нашел какой-то недостаток в смысле дисциплины. Прорабатывал их. Поэтому задержался. Появился где-то в начале двенадцатого ночи.
Саша Акимов пришел в начале двенадцатого, в половине двенадцатого он уже был на месте. Я говорю Акимову: "По этой программе у меня много вопросов. В частности, куда принимать лишнюю мощность, это должно быть написано в программе". Когда турбину отсекают от реактора, надо куда-то девать лишнюю тепловую мощность. У нас есть специальная система, помимо турбины обеспечивающая прием пара... Дятлов разговор со мной по программе отложил. А я уже понял, что на моей смене этого испытания не будет.
- То есть вас это как бы не касалось уже?
- "Нет, "не касалось" - это не то слово. Тут надо иметь в виду, что каждое лишнее вмешательство в работу может только навредить. Я не имел морального права в это вмешиваться - ведь смену принимал Акимов. Но все свои сомнения я ему сказал. Целый ряд вопросов по программе.
- А что Акимов вам сказал?
- Там спешка такая была... У нас не было времени. Что он мог мне сказать? Я ему перечислил те вопросы, которые у меня остались нерешенные. И сказал, как бы я их решил. И остался, чтобы присутствовать на испытаниях.
Я мог уйти. Но я считал, что должен остаться. Нет, это не спортивный интерес. Я лично могу считать себя хорошим специалистом только в том случае, если я буду досконально знать все операции, всю работу на оборудовании. Я к этому стремился. Я мог работать и за СИУРа, и за СИУБа (старший инженер управления блоком) и за СИУТа (старший инженер управления турбогенератором). СИУРом я работал до 1980 года, имел опыт. Это очень сложная работа. Там не зря дается время на дублирование, если ты пришел из отпуска: сразу после отпуска работать на пульте со множеством кнопок и рычажков - это все равно что пианисту выступать без репетиций. СИУБом я не работал, но эту работу представлял более или менее. Прежде чем стать НСБ, я приложил много усилий, чтобы овладеть специальностью СИУТа.
Поэтому я остался. Очень хотелось посмотреть, как поведет себя турбина, каков ее выбег. Была ночь, и я отрывал время от своего отдыха перед будущей сменой. Я поступил немного эгоистично - словом, как начальник смены. Я не мог приказать Сергею Газину, инженеру со своей смены, остаться. Я его просил. Говорю: "На твоей турбине будут испытания. Как ты можешь не остаться?" Он говорит: "Ладно, останусь". Если бы знать, чем это кончится...
На той смене были Саша Акимов - начальник смены блока, Леня Топтунов - СИУР, Столярчук - СИУБ, Киршенбаум - СИУТ и пятый - начальник смены турбинного цеха. Это обычный состав смены - пять человек. Плюс мы двое с Газиным остались - это семь человек. По замеру вибрации было минимум два человека, из Донтехэнерго - тоже минимум двое. Был еще Орленко, начальник смены электроцеха, был там Лелеченко покойный, Дятлов был... Еще какие-то ребята из цеха наладки. В общем, достаточно много народу было. Это нормальная ситуация для всех испытаний.
Я стоял в правой части пульта, там, где сидит СИУТ. Меня СИУР (Л. Топтунов) но интересовал, потому что работа у него простая. А я хотел знать, как поведет себя турбогенератор.
Все вначале шло нормально. Беспокойства никакого не было. Для беспокойства нужны причины. Но потом... потом сработала сигнализация СРВ: снижение расхода воды. Чаще всего это сигнал недостоверный, связан с дефектом приборов. Смотрю - сигнализация светится перед Топтуновым: там табло специальное. Идет сигнал. Ну, Акимов бросился туда, я тоже подошел. Это было непосредственно перед снижением мощности. Или было уже снижение мощности - этого я не помню сейчас.
Обязанность СИУРа - немедленно послать дежурного электрослесаря проверить, ложный это сигнал или истинный. Лучше пусть сто раз ноги устанут, но надо проверить. И одновременно надо операторов послать в помещение, где можно открыть запорно-регулирующий клапан и увеличить расход воды. И вот это действие Топтунов или забыл, или просто был очень занят аппаратом... короче, я схватил телефон и дал распоряжение, послал их проверить. Я это сделал. И оказался рядом с пультом. С его пультом, Топтупова. Он слева сидит. Там в этой части пульта есть вызывное устройство, на котором можно, перещелкивая, узнать расход воды. И вот именно расход был нехороший... Если полный ноль на табло - это понятно, значит, пропал сигнал. А здесь вижу - упал расход воды. Эти цифры - это не ноль, не маленькие цифры - они меня раздражали.
И вот когда я щелкал на пульте, чтобы узнать расход воды, я услышал возглас Акимова: "Лови мощность!" или "Держи мощность!" - что-то такое. Я рядом с Топтуновым стою. И вижу: мощность медленно падает... какая цифра начальная, я не знаю. Но я понял так, что приступили к снижению мощности. Я так тогда считал. Но ребята сказали мне, что при переходе с ЛАРа - есть такой локальный автоматический регулятор - на основной регулятор СИУР недостаточно перекомпенсировался, и регулятор "клюнул": выбило оба автомата, и мощность начала снижаться. Акимов помогал Топтунову...
Вообще-то это была незапрограммированная вещь, но она меня нисколько не взволновала. Конечно, нехорошо, что СИУР это проморгал, включил не вовремя. Ну и что? Это все поправимо. Меня больше из равновесия выводил расход воды.
Мы с Акимовым поменялись местами, я стоял возле показателя мощности, а Акимов вытягивал ручки управления
регуляторами. А Топтунов стал стержни защиты вынимать, чтобы мощность удержать. Тянул почему-то больше с третьего и четвертого квадрантов. Я ему говорю: "Что же ты неравномерно тянешь? Вот здесь надо тянуть". А мощность снижалась. И с этого момента я стал ему подсказывать, какие стержни свободны для того, чтобы их извлекать. Поднимать стержни - это прямая обязанность Топтунова. Но у нас как практиковалось? Когда такая ситуация, то кто-нибудь подсказывает, какие стержни правильно выбрать. Надо равномерно вынимать. Я ему советовал. В одних случаях он соглашался, в других нет. Я говорю: "Вот свободный и вот свободный стержень. Можешь извлекать". Он или этот брал, или делал по-своему. Я ему на правой половине показал эти стержни, и вплоть до того, как мы поднялись на мощность 200 мегаватт и включили автомат, я от него не отходил. Нам надо было удержать мощность, удержать ее падение.
Кто дал команду на подъем мощности - этого я не знаю. Но была команда поднять мощность до 200 мегаватт, и они подняли мощность.
Этот момент с удержанием мощности был несколько нервным, но в целом, как только вышли на мощность 200 мегаватт и стали на автомат, все успокоились. Правда, мне не нравились эти 200 мегаватт, я ведь был когда-то СИУРом и считаю, что это не самый лучший режим для реактора РБМК. Но здесь не я решал. Двести так двести. В общем, как только стали на автомат, я ушел от Топтунова. Снова пошел к месту СИУТа. Никакой предаварийной суеты не было. Была обычная рабочая суета: разговоры все время шли, обсуждения. По положению, как руководители эксперимента, Дятлов и Акимов находились в центре, чтобы контролировать щит, и периодически туда-сюда ходили. Потом Метленко сел невдалеке от рабочего места Акимова, взял в руки телефон. Они уговорились, что по команде Акимова Метленко включает осциллограф, чтобы регистрировать испытания,
Киршенбаум выбивает стопорные клапаны. Начинается эксперимент на выбег.
Отключают турбину от пара и в это время смотрят - сколько будет длиться выбег.
И вот была дана команда, Акимов ее дал. Киршенбаум - я стоял рядом с ним - отключил стопорный клапан, Метленко что-то там в трубку скомандовал...
Мы не знали, как работает оборудование от выбега, поэтому в первые секунды я воспринял... появился какой-то нехороший такой звук. Я думал, что это звук тормозящейся турбины. Я все это как-то серо помню... сам звук я не помню, но помню, как его описывал в первые дни аварии: как если бы "Волга" на полном ходу начала тормозить и юзом бы шла. Такой звук: ду-ду-ду-ду... Переходящий в грохот. Появилась вибрация здания. Да, я подумал, что это нехорошо. Но что это - наверно, ситуация выбега.
БЩУ дрожал. Но не как при землетрясении. Если посчитать до десяти секунд - раздавался рокот, частота колебаний падала. А мощность их росла. Затем прозвучал удар.
Я из-за того, что был ближе к турбине, посчитал, что вылетела лопатка. Но это просто субъективное, потому что я ничего такого никогда не видел...
Киршенбаум крикнул: "Гидроудар в деаэраторах!" Удар этот был не очень. По сравнению с тем, что было потом. Хотя сильный удар. Сотрясло БЩУ. И когда СИУТ крикнул, я заметил, что заработала сигнализация главных предохранительных клапанов. Мелькнуло в уме: "Восемь клапанов... открытое состояние!" Я отскочил, и в это время последовал второй удар. Вот это был очень сильный удар. Посыпалась штукатурка, все здание заходило... свет потух, потом восстановилось аварийное питание. Я отскочил от места, где стоял, потому что ничего там не видел. Видел только, что открыты главные предохранительные клапаны. Открытие одного ГПК - это аварийная ситуация, а восемь ГПК - это уже было такое... что-то сверхъестественное... Единственное - у нас была надежда, что это ложный сигнал в результате гидроудара.
Все были в шоке. Все с вытянутыми лицами стояли. Я был очень испуган. Полный шок. Такой удар - это землетрясение самое натуральное. Правда, я все-таки считал, что там, возможно, что-то с турбиной. Столярчук крикнул: "Включите аварийную подпитку деаэраторов!" Поскольку Акимов был занят, все заняты, я выполнил эту команду. Побежал открывать... открыл. К арматуре панелей безопасности - она обесточена. Акимов дает мне команду открыть ручную арматуру системы охлаждения реактора. Я вам говорил, какая у нас арматура... Кричу Газину - он единственный, кто свободен, все на вахте заняты: "Бежим, поможем". Выскочили в коридор, там есть такая пристройка. По лестнице побежали. Там какой-то синий угар... мы на это просто не обращали внимания, потому что понимали, насколько все серьезно... свое задыхание я ни во что не ставил... По лестнице на 27-ю отметку выскочили, язык уже не глотает, нас потом расспрашивали, мы начали потом понимать, что к чему... Примчались. Я был впереди, я эти помещения знал как дважды два. Дверь там деревянная. Только я выхватил дверь - она была, видимо, набухшая - как меня сразу ошпарило паром. Я туда сунулся, чтобы внутрь войти, но но выдержал дальше - там находиться невозможно было.
Я вернулся, доложил, что помещение запарено. Здесь появился начальник смены Перевозченко. Схватил меня и говорит: "Пошли на улицу, увидишь, гидробаллоны развалились". Я выскочил на улицу, реально помню, что рядом были Юрченко и Перевозченко. Вижу: эти гидробаллоны огромные - как спички, валяются внизу...
Потом... а, вот что было. Как только я это доложил, СИУБ кричит, что отказала арматура на технологических конденсаторах. Ну, опять я - я ведь свободен. Надо было в машзал... Нашел старшего оператора... но тут, конечно, что я увидел... В машзал нельзя было проскочить через дверь. Я открываю дверь - здесь обломки, похоже, мне придется быть альпинистом, крупные обломки валяются, крыши нет... Кровля машзала упала - наверно, на нее что-то обрушилось... вижу в этих дырах небо и звезды, вижу, что под ногами куски крыши и черный битум, такой... пылевой. Думаю - ничего себе... откуда эта чернота? Такая мысль. Это что - на солнце так высох битум, покрытие? Или изоляция так высохла, что в пыль превратилась?
Потом я понял. Это был графит.
Я взял Перчука с собой, и мы начинаем открывать арматуру на технологическом конденсаторе. Позже на третьем блоке мне сообщили, что пришел дозиметрист и сказал, что на четвертом блоке 1000 микрорентген в секунду, а на третьем - 250. И они уже проводят йодную профилактику. Мы там минут 20 потратили на задвижку - она большая. Вернулись. Я к йоду - йода нет, вернее, йод там остался, но уже не было воды, в общем, что-то такое всухую выпил, то ли йод, которым примочки ставят, то ли что. И мне дали в это время "лепесток" (защитная маска-респиратор из марли).
Встречаю Проскурякова в коридоре. Он говорит: "Ты помнишь свечение, что было на улице?" - "Помню". - "А почему ж ничего не делается? Наверно, расплавилась зона..." Я говорю: "Я тоже так думаю. Если в барабан-сепараторе нет воды, то это, наверно, схема "Е" накалилась, и от нее такой свет зловещий".
Я подошел к Дятлову и еще раз на этот момент ему указал. Он говорит: "Пошли".
И мы пошли по коридору дальше. Вышли на улицу и пошли мимо четвертого блока... определить. Под ногами - черная какая-то копоть, скользкая. Кто-то еще был с нами. Впереди Дятлов, я за ним, а третий увязался за нами - по-моему, кто-то из испытателей, из посторонних людей, любопытных. Я его чуть матом не отсылал, чтобы он не лез. Мне уже стало ясно, что здесь... Но он шел за нами... Если человек хочет...
Прошли возле завала... я показал на это сияние... показал под ноги. Сказал Дятлову: "Это Хиросима". Он долго молчал... шли мы дальше... Потом он сказал: "Такое мне даже в страшном сне не снилось". Он, видимо, был... ну что там говорить... Авария огромных размеров".
С. Н. Газин
(старший инженер управления турбогенератором).
"Я работал смену с 16.00 до 24.00 в пятницу, 26-го апреля. И остался на испытаниях в связи с тем, что они не прошли в нашу смену. Испытания такого рода ранее не проводились, и поэтому я для повышения своей квалификации решил остаться еще на смену. Все шло нормально, и в общем-то все испытания были закончены и подошли к последнему этапу. Обороты турбины быстро снижались, что, кстати, более всего меня интересовало как специалиста, и в этот момент произошло два мощнейших толчка, причем последующий был гораздо сильнее предыдущего.
После этого блочный щит управления четвертого энергоблока был в сильной пыли, сразу все стихло, ну и сначала, естественно, не было понятно, что же произошло? Было это в 1 час 23 минуты ночи. Я находился на расстоянии 30 метров от реактора. Выскочил в зал - а блочный щит находится между турбинным отделением и реактором. Блочный щит - центр всего контроля энергоблока. Выскочил в машзал и увидел такую картину: отсутствует его освещение, на площадке питательных насосов идут сильные сполохи коротких замыканий, валит пар и сильный запах гари. Я быстро вбежал обратно, сообщил об увиденном начальнику смены блока Александру Акимову, с тем чтобы он срочно вызвал пожарную команду.
После этого мы определились по технологии, что надо срочно подать воду в реактор. Вместе со мной посмотреть испытания оставался начальник моей смены блока Юрий Трегуб, вместе с ним мы побежали в реакторное отделение, но пройти не смогли, поскольку были остановлены огромным количеством пара и горячего дыма. Мы вернулись обратно и сообщили об увиденном. Затем я помогал своему сменщику, помогал по технологии, поскольку необходимо было сохранить жизнеспособным третий энергоблок. Уходила вода из напорного бассейна, из которого происходит поступление воды в конденсатор турбины, отключились в момент аварии циркуляционные насосы нашего блока, и нужно было восстановить эту схему. С этим мы справились, и третий блок удержался.
Достал изолирующие противогазы ребятам, которые стояли за пультами, они никуда не могли отлучиться, а "лепестков", к сожалению, не оказалось на рабочем месте. Начальник смены блока Акимов попросил меня сбегать и вызвать начальника смены цеха, я побежал, но сразу дойти не сумел, поскольку сразу после аварии произошло обрушение на этом пути, огромное количество пыли, пара. В общем, не смог. Начал задыхаться и вернулся обратно".
Ю. Ю. Бадаев
(дежурный электрослесарь).
Работал в ту ночь на информационно-вычислительном комплексе "СКАЛА".
"СКАЛА" - мозг, глаза и уши станции. ЭВМ производит необходимые операции и расчеты и выдает все на блочный щит управления. Если "СКАЛА" останавливается - они как слепые котята.
Должность у меня - электрослесарь. Странно? Но это так. По образованию я инженер-электронщик. Обычно на вычислительных центрах работают электронщики, но у нас на АЭС почему-то называется "электрослесарь".
Все происходило очень просто. Был взрыв, я был на смене в 40 метрах от реактора. Мы знали, что идут испытания. Испытания шли по заранее подготовленной программе, мы эту программу отслеживали. Вычислительная машина наша регистрирует все программные отклонения и записывает их на специальную ленту. Отслеживался режим работы реактора. Все было нормально. И прошел такой сигнал, который говорил о том, что старший инженер управления реактором нажал кнопку на полное погашение реактора.
Буквально через 15 секунд - резкий толчок, и еще через несколько секунд - толчок более мощный. Гаснет свет, и отключается наша машина. Через несколько минут подали какое-то аварийное питание, и с этого момента мы начали спасать оборудование, потому что наша информация нужна всем. Более того - это самое важное, это диагностика развития аварии. Как только подали питание, мы стали бороться за выживание машины.
Сразу после взрыва мы абсолютно ничего не почувствовали. Дело в том, что нашей ЭВМ создаются тепличные условия, поддерживается температура 22-25 градусов, постоянно работает нагнетающая вентиляция. Нам удалось запустить машину, удалось прикрыть "шкафы" (то есть ЭВМ. - Ю. Щ.) от воды, которая в это время стала литься с потолка. Машина работала, диагностика шла. Что она регистрировала - трудно было понять. Только тогда мы подумали: что же все-таки произошло? Надо выйти посмотреть. И вот когда мы открыли нашу дверь, мы ничего не увидели, кроме пара, пыли и прочего, прочего... Но в это время отключились "шкафы", контролирующие реактор. Ну, это святая святых, мы должны все сделать, чтобы контроль был. И я должен был подняться на 27-ю отметку, где находятся "шкафы". Отметка - это вроде бы этаж. Я бросился по обычному пути, но попасть на отметку уже нельзя было. Лифт был смят, раздавлен, а на лестнице валялись железобетонные блоки, баки какие-то, а главное - там не было освещения. По-прежнему мы не знали ни масштабов аварии, ничего. Я все-таки хотел туда попасть и даже сбегал за фонарем. Но когда с фонариком я прибежал вторично, понял, что не пробьюсь... Вода лилась с девятого этажа, хорошо лилась. Мы снимали запасные щиты и прикрывали наши ЭВМ, чтобы предохранить, чтоб работала "СКАЛА".
Потом мы узнали о масштабах аварии - мне в этом пришлось убедиться самому. Буквально за несколько минут до аварии к нам заходил Шашенок. Ну, это один из тех двух парней, что погибли. Мы разговаривали с ним как с вами, он пришел уточнить: "Есть-ли у вас связь непосредственно с помещением на 24-й отметке?" Мы сказали: да, связь есть. У них там работы должны были выполняться, это ведь был товарищ из тех, кто выполнял программу испытаний, снятие характеристик. У них в том помещении свои приборы стояли. Он говорит: "Ребята, если мне нужна будет связь, я через вас буду связываться". - "Пожалуйста", - говорим.
Пока мы спасали оборудование, было не до него. А ребята из его группы за ним побежали быстрее. И когда оборудование мы уже спасли, начался вызов из того помещения, где работал Шашенок. Постоянный вызов идет. Мы за трубку - никто не отвечает. Как потом оказалось, он ответить не мог, его там раздавило, у него ребра были поломаны, позвоночник смят. Я все-таки сделал попытку к нему прорваться, думаю, может, человеку нужна помощь. Но его уже вынесли. Я видел, как его несут на носилках".
Н. С. Бондаренко
(аппаратчик воздухоразделения на азотно-кислородной станции).
"Двадцать шестого я работал ночью, как раз во время происшествия. Наша азотно-кислородная станция где-то в 200 метрах от четвертого блока. Мы почувствовали подземный толчок, типа небольшого землетрясения, а потом, секунды через 3-4, была вспышка над зданием четвертого блока. Я как раз посредине зала находился в кабине, хотел выйти после этого землетрясения, повернулся, а тут как раз в окно вспышка такая - типа фотовспышки. Через ленточное остекление я все это узрел... Ну а потом мы продолжали спокойно работать, потому что наше оборудование таково, что, даже если блок остановлен, мы все равно должны продукцию давать. Она идет для охлаждения реакторного пространства, и азот жидкий и газообразный постоянно используется.
Пожара мы сразу не обнаружили. Потом уже, через несколько минут, появились пожарные машины на территории, мимо нас проехали минут через пятнадцать. Тогда мы начали соображать, что что-то произошло. Дозиметров у нас не было, азотно-кислородная станция не снабжена дозиметрическими приборами. Двое парней с четвертого блока, с газового контура прибежали - один, узбек, и второй, кажется, Симоненко его фамилия, - ну, они, конечно, были перепуганы сильно, черные... Говорят: "Еле выскочили оттуда, спрыгнули с шестой отметки". По-видимому, они обежали вокруг столовой - "ромашки". Просили, чем бы измериться, но у нас было нечем. В общем, они ушли, потом "скорая помощь" приехала, ну, наверное, забрали.
Мы работали до утра. Правда, если бы нас предупредили, что надо... туда-сюда, но мы в этом плане не были информированы. Йод мы не пили, не до нас было. Мы, так сказать, периферией оказались. А местность не была очень уж освещена. Никакой жары не было, внешних признаков не ощущалось. Это все сказки, ничего не ощущалось
Из книги: Карпан Н.В. "Чернобыль. Месть мирного атома" Днепропетровск, 2006 г.
М.А. Ельшин
(начальник смены ЦТАИ).
Авария. 26 апреля. На смене я был не позднее 23 часов 30 минут. Принял смену и пошел на БЩУ-0 блока № 4. На блочном щите было очень много людей. Шел процесс снижения мощности блока. В процессе снижения мощности была пересдача смены. Заступала смена № 5. Так как снижение мощности продолжалось, я находился на оперативном щите, с левой стороны, позади Леонида Топтунова и наблюдал за процессом, как и все стоящие рядом. В процессе снижения мощности СИУР не удержал блок на мощности и "уронил" его. Аппарат сильно "травился" и СИУР его не удержал. Тоггда Юрий Трегуб начал стержнями РР поднимать блок с нуля (зайчик на ускопрофильном приборе "общая мощность" мелькал около нуля). В это время Леня Топтунов стоял рядом со мной. После того как Трегуб стабилизировал мощность и включил АРМ, я ушел к себе на рабочее место НСЦТАИ-2. Это было после часа ночи, когда я убедился, что регулятор АРМ в работе.
Придя на свое рабочее место (1.10-1.15) с желанием выпить чашку чаю, и не успев выпить, услышал сильный шум воздуха (шипение) со стороны потолка. Двери кабельных шахт в помещении НСЦТАИ-2 мгновенно распахнулись, все помещение заполнилось пылью, ощущалась сильнакя качка пола под ногами и сильное запыление до нулевой видимости. Первая реакция: я опустил голову на стол и закрыл её руками. Доносился какой-то дальний странный рокот. Для нас это было шоком: сильное шатание стен и пола (а ведь все бетонное) и огромное количество пыли. Связь мгновенно перестала работать.
В.Ф. Верховод
(старший дежурный по инфорационно вычислительной технике).
Постоянно работал в 5-й смене. Также и 26.04.86 заступил на смену с нуля часов вместе с моим ДЭСом Бадаевым Юрием Юрьевичем, а на СЦК "Скалы" блока № 3 заступил СДИВТ – Шлеляйн Анатолий Владиславович и ДЭС – Курявченко Николай Гордеевич.
Наш программист, Михаил Бородянский, оставил нам перфоленту для загрузки в машину параметров, которые будут задействованы при испытаниях. Для ввода в программу этой перфоленты необходимо перезагрузить СЦК "Скала", а значит – остановить её и запустить заново. По команде с БЩУ (НСБ А.Акимов) я дважды перезагружал "Скалу"для ввода этой оставленной мне перфоленты. После первого ввода поступила команда: "Отставить". Вроде бы эксперимент проводиться не будет, и будем работать в нормальном режиме (это касается СЦК "Скала"). Потом опять дали команду на ввод экспериментальной перфоленты, сказали, что эксперимент проводить будем. Кроме этих двух перезагрузок в самом начале смены был сбой "Скалы". Скорее всего, сбой был по питанию.
Еще в начале смены поступила заявка: "Повис" сигнал СРВ по какому-то одному каналу. Я дал Бадаеву задание разобраться. Он сначала проверил на вызывном устройстве СЦК, а после этого пошел в помещение 706/1,2 осцилографировать. С собой он берет тестер, а осцилографы находятся в помещениях постоянно, стационарно. Тот сигнал СРВ был ложным, осцилограф показал, что расход по каналам был в норме.
Распечатку "Призмы" (для СИУР, СИУБ, и СИУТ) я лично сам сделал и отнес на БЩУ, где-то в 1 час 00 мин, ну может быть в 1 час 5 мин (в любом случае до 1 часу 10 мин), потому как "Призму"-распечатку я должен был делать каждые два часа по нечетным часам. Той ночью я сделал распечатку в 1 час 00 мин, следующую должен был сделать в 3 часа 00 мин.
На блочном щите было много людей во главе с Дятловым, но во время испытаний всегда бывает много людей и меня особо это не удивило. И я ушел к себе на СЦК "Скала". По поводу трех перерывов в работе ДРЕГ. Первый перерыв – это был сбой по питанию в самом начале смены. "Скала" отключилась. В этот момент срабатывает звуковая сигнализация. Я сразу начал делать перезагрузку. А другие два раза я перезагружал "Скалу" по команде с БЩУ, они сначала отменили испытания, потом сказали, что испытания будут проводиться.
Г.П. Метленко
(старший бригадный инженер электроцеха Донтехэнерго).
Выбег длился порядка 40 сек, а потом произошел сбой. До этого, я считаю, все производилось в полном соответствии с программой испытаний. Насколько мне известно, по программе и фактически, в процессе выбега работало 8 ГЦН. Каких-либо отклонений отнормы в работе ГЦН я не наблюдал. Сам выбег длился не более 1-2 мин.
Кнопку МПА практически выполнял мастер Молэ, делал её монтаж [еще 23-го апреля], а нажимал по моей команде эту кнопку ст. мастер собственных нужд Лысюк. Когда все это было выполнено, турбогенератор спокойно стал снижать обороты, я следил за оборотами. Когда было примерно 2500 об/мин, начальник смены блока, повернувшись к реакторщикам, спокойно дал команду: "Глуши реактор". После этого еще прошло некоторое время, обороты снизились до 2100 об/мин и в это время произошел взрыв ...
Они [СИУТ Киршенбаум и ст. мастер электроцеха Лысюк] должны были нажать кнопки одновременно. Однако Лысюк запоздал с выполнением команды на 3-4 сек. Вернее, на 6 сек позже. Как Лысюк пояснил, он нечетко понял команду. Таким образом, начальная стадия испытаний прошла без блока выбега, и только после нажатия кнопки МПА регулятор отработал электрические параметры генератора в заданный режим.
Включение блока выбега внесло возмущение в цепях электрических параметров на доли секунды, вызвало кратковременную просадку на секциях собственных нужд. Затем режим стабилизировался. Просадка напряжения была примерно на 5%. Импульс на запуск ДГ тоже пошел на 6 сек позже. Обороты турбины плавно снижались, соотвтственно снижались частота и напряжение. Когда обороты турбины снизились до 2100, а частота соответственно до 35 Гц, напряжение 0,7 от номинального, я услышал раскатистый гром, как бывает при гидроударах. Звук шел со стороны машзала. Началась сильная вибрация здания. С потолка посыпался мусор. Было впечатление, что БЩУ разрушается.
Команда "глуши реактор" была подана Акимовым, когда турбина снизилась до 2500 об/мин. Это я хорошо запомнил, т. к. наблюдал за оборотами турбины. Команда была подана спокойным голосом.
Г.В. Лысюк
(мастер электроцеха).
Моя обязанность была – продублировать один из выходов блока МПА. В действующую цепь подключился в конце дня 24.04.86.
26 апреля, пока шли подготовительные работы, я стоял в самом темном углу, чтобы не мешать. Потом был инструктаж. Я понял Метленко так, что вначале будет команда "осцилограф – пуск", потом "нажатие МПА". Но он дал только одну команду, а потом смотрит на меня и молчит. И я нажал. Задержка была 1–3 сек., но с осцилографом спорить не буду.
Потом был спокойный разговор, что надо глушить реактор. Потом был возглас СИУРа об изменении мощности реактора с аварийной скоростью. Потом Акимов дал резкую команду: "АЗ-5". Сорвал бумажную наклейку с какой-то кнопки, и кто-то её нажал: то ли он, то ли Топтунов. После этого раздался взрыв. Когда гул взрыва стал стихать (прошло 1–3 секунды), я увидел Дятлова, приближающегося справа (от БЩУ-Н) к середине БЩУ. Он сказал всем перейти на резервнфй щит управления. Но туда никто не пошел. Акимов воскликнул: "Дизеля!" – и начал включать НОНПы и НОАПы.
Были доклады о пожарах в машзале, на площадке ПЭН и т.д. Акимов начал вызывать пожарную команду, но связи не было. И еще. Дозик не выпускал людей с АБК-2, а нас было человек 40–50. На вопрос: "Какая обстановка?", он ответил: "До 40 тысяч бета частиц".
Судья: Какова всё-таки была обстановка на блоке до начала испытаний.
Лысюк: Были элементы некоторой нервозности в связи с вибрационщиками.
Судья: Команда Акимова нажать кнопку АЗ-5 была до взрыва или после?
Лысюк: До взрыва.
Судья: Крик СИУРа, что реактор меняет мощность с аварийной скоростью, был до нажатия кнопки АЗ?
Лысюк: Да.
Из рассказа свидетеляА.А. Кухаря(начальника лаборатории электроцеха).
В самом начале смены на БЩУ выполняли какие-то программы по технологии (я не знаю какие) и мы, электрики, были лишними и чтобы не мешать, я с Лелеченко ушел на ЦЩУ. Лысюк и Молэ были где-то в помещениях КРУ. Дятлов сказал: "Я вас позову". Бригада Метленко (с ним было не менее двух человек) была на своих местах на БЩУ, у осцилографов.
Мы сидели на ЦЩУ и по мнемотабло увидели срабатывание выключателя, и Лелеченко сказал: "Начался выбег". Мы вскочили и побежали на БЩУ. Вдвоем с Лелеченко вбежали на БЩУ и запомнилась такая картина – Метленко у осцилографа (около двери на БЩУ-Н правое). Акимов возле СИУТа. Дятлов между СИУБом и СИУРом. Топтунов – на своем месте. Трегуб Юра с незнакомыми мне молодыми людьми стоял сзади, ближе к входной двери. Идут испытания по выбегу.
Слышу голос Акимова: "Глушу реактор, нажимаю кнопку АЗ-5" Я смотрел на панели безопасности, смотрел за тем как отрабатывала программа МПА. Все это время, при прохождении испытаний на блочном щите, было перемещение людей, и я не видел, кто и когда нажимал кнопку АЗ-5.
Объяснительные записки *)
(В изложении Н.В.Карпана).
Взрыв, который разрушил 4-й блок, был слышен не всеми и не во всех помещениях станции. Из почти двух десятков объяснительных, которые были написаны дежурным персоналом смены № 5 в день аварии 26.04.86 г., следует:
- персонал станции, находившийся в АБК-2, т.е. вне главного корпуса, отметил вначале срабатывание главных предохранительных клапанов (ГПК), потом «ужасный шум» или гул с треском, сильную вибрацию здания и глухие взрывы, после которых из ЦЗ 4-го блока вылетел сноп светящихся (горящих) обломков разных форм и размеров;
- люди, находившиеся в главном корпусе, вначале отметили продолжительные и сильные низкочастотные звуки похожие на гидроудары, которые были слышны только в помещениях примыкавших к тепломеханическому и реакторному оборудованию (на БЩУ-4, в машзале, в помещении ГЦН и т.п.); эти звуки тоже были услышаны не всеми - некоторые ощутили только «шатание» или «дрожание» пола и стен (в помещении КРУ, на «Скале» и т.д.);
- для операторов центрального (реакторного) зала (ЦЗ) блока № 3, смежного с бл.4, все началось с мощнейших ударов и звуков взрывов, после которых в ЦЗ появился пылевой туман, и резко увеличились показания приборов, регистрирующих радиационный фон;
- одновременно с ударами в коридоры и помещения главного корпуса второй очереди АЭС (отм. +9м и выше) практически мгновенно было внесено большое количество пыли (сравнивалась с белым туманом), возможно через кабельные проходки, как отметил один из очевидцев;
- в некоторых помещениях ощутили проникновение воздушной волны, даже при закрытых дверях;
- вслед за этим раздалось два слитых удара, воспринятых как один продолжительный взрыв, за которыми последовал третий сильный удар (взрыв) из верхней точки пространства (верхний взрыв);
- от начала появления сильных вибраций (ударов) до первого взрыва, который воспринимался очевидцами как как двойной слитный взрыв в районе расположения активной зоны и ГЦН (нижний взрыв), по показаниям свидетелей, прошло от 6 до 8 секунд;
- оценка интервала от двойного удара до третьего – от 1-й до 3-х секунд;
- длительность всего процесса, по их впечатлениям, от 7 до 11 секунд;
- для находившихся вблизи реакторного отделения 4-го блока людей удары были потрясающими; им казалось, что монолитные стены в любой момент могут рухнуть.
--------------------------------------------------------------
*) В отличие от всего предыдущего, здесь фактически излагается не содержание объяснительных записок, а видение аварии, которое есть у автора текста. И невозможно понять, в какой мере это видение сформировано объяснительными записками, а в какой наоборот, он их нанизывает на некую модель аварии, уже существующую в его сознании. Так, например, локализация взрывов (как нижний и верхний), это явно не из пояснительных записок, а из модели. И, вообще, разные свидетели показывают разное и даже противоречат другу, а здесь всё излагается в виде связной самосогласованной последовательности событий, так как будто это свидетельство одного и того же человека.
Приветствую тебя гость! Что-бы иметь более широкий доступ на сайте и скачивать файлы, советуем вам зарегистрироваться, или войти на сайт как пользователь это займет менее двух минут.Авторизация на сайте
Блог О Зоне Отчуждения
Обсуждение
