Дмитрию Биленкину - писателю и другу - посвящаю. (Владимир Губарев) Людям, кто не в теме, оброс толстой "урбанистической" кожей и не понимает жизни в маленьком городке, думает, что мир "вращается вокруг него" и "это было давно и неправда" - читать ... рекомендуется
РАЗГОВОР С ВОЙСКОВЫМ СВЯЩЕННИКОМ О БОРЬБЕ С «ДЕДОВЩИНОЙ», УЧАСТИИ В БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ И НОВОМ ГРЕХЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
Протоиерей Андрей (Немыкин).
Родился в 1965 году. Настоятель новочеркасского храма святых Константина и Елены (Константино-Еленинская церковь). Руководитель отдела по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями Ростовской-на-Дону епархии. Награжден медалью св. Димитрия Донского II степени, наградами ВВ МВД РФ.
— Как вы первый раз на войну попали?
— В 2000-м, зимой. Вторая чеченская кампания. И до 2013 года 22 командировки так и намотал.
— Вы когда-то сказали: «Вернуться с войны невозможно. Для оставшихся в живых солдат вся жизнь теперь будет войной».
— Это из личного опыта. Я даже сейчас не могу спокойно смотреть хроники чеченской войны. Штурм села Комсомольского, где у нас были большие потери и где я впервые принимал непосредственное участие. Это было начало затяжных боев, настоящая мясорубка. Положили почти всю банду Гелаева, больше 2 000 «духов». Мы потеряли около двухсот бойцов. Были и без вести пропавшие. Такой мини-Сталинград. Село было практически разрушено. Хотя в 2013-м я объехал эти места — ничего об этой бойне не напоминает: ни окопов, ни блиндажей; прекрасные дороги, мечети на каждом углу. И так тихо.
— Вы единственный священник, который с оружием в руках воевал на общих основаниях?
— Не знаю, единственный ли. Но ситуация была такая, что без оружия никак. Я не должен был ничем отличаться от солдат, это же не прогулка. Там, въезжая в лесок, не знаешь, что ждет, может, засада. Или подрыв. И все роли в отряде, а уж тем более в спецподразделениях, расписаны. Так почему они не свои задачи должны выполнять, а охранять какого-то оболтуса? Тем более, я боевую подготовку проходил. И после первого же боя командир сказал: «Принимаем».
— Вас часто страх останавливал на войне?
— Страх преследовал все время. Я ведь не безбашенным пацаном приехал. Для меня каждая командировка была преодолением страха. Но ребята спрашивают: «Вы с нами поедете?» — «Поеду».
Самое тяжелое — это когда ждешь погрузки. Подлое чувство, что я сейчас могу соскочить, у меня ведь куча хронических болячек: поджелудочная, диабет. А когда сел, то все, успокоился: назад дороги нет. И когда добираемся до места, пацаны приумолкают, задумываются. Как-то говорю им: «Ребята, повторяйте за мной: «Отче наш, иже еси на небесех...» Заулыбались. Просветлели. Страшно, когда у человека потухшие глаза. Он уже сам себя списал со счетов. И в бою может решить: все равно погибать, чего дергаться. Таких случаев было немало, к сожалению.
— Вам владыка Пантелеимон сказал, что если лишите кого-то жизни, сами лишитесь священного сана. А если бы сложилось так, что от ваших действий с оружием зависела бы жизнь? Даже не ваша, а бойца?
— Я бы действовал по ситуации. Слава Богу, ее не возникло.
Я молился об этом. Хотя у нас были священники, которые воевали в Великую Отечественную. «Воин, убивающий врага отечества на поле брани, не нарушает заповедь», — так писал Афанасий Великий в IV веке.
Первый бой
— Какой из боев был самый тяжелый?
— Самый первый. А еще был бой, когда меня контузило — шваркнуло о дерево взрывной волной. Но тяжел не сам бой — ты делаешь, что прикажут, а повезет, не повезет, на это воля Божья. Тяжелее всего после боя, когда запал проходит и тебя начинает плющить оттого, что ты вдруг вспоминаешь: сегодня шапку пулей сорвало с головы. А совсем рядом землю осколками посекло, снаряд из гранатомета взорвался. Противная штука, если осколки попадут в лицо — месиво. И начинается! Ночью просыпаешься и не можешь уснуть, вспоминаешь, как хрипел этот бедный пацан из Курска. Бойцы его вытащили: «Он живой, живой!» И, правда, вроде дышит, смотрит на меня. Санинструктор говорит: «Быстрее, снимаем камуфляж». Только сняли бронежилет, а парень разваливается пополам: на мою сторону голова, шея, половина грудной клетки, остальное — у них в руках. Его жилет держал. Видно, прошило навылет, он весь в крови был, в грязи, не видно… Страшно так булькнуло, хлюпнуло… Мы его положили, и глаза потускнели сразу.
— Как вы вообще не сошли с ума?
— Не знаю, Бог миловал. Потом обо всем думаешь, не сразу…
Вот огромный бугай рыдает, у него истерика: потерял друга в бою. Мечется, как безумный, а в руках оружие, не дай Бог начнет палить в разные стороны, «духам» мстить — и своих постреляет. Я подпрыгнул и в челюсть ему бабах! «Брат, смотри на меня! Давай молиться вместе. Повторяй за мной!» И отходную молитву читаю. «Как его звали? Ярик, Ярослав? Молись за него, он тебя еще слышит, он здесь, с тобою, рядом. Не в теле, но рядом. Молись о нем!» Потом оказалось, что он вообще ничего не помнил, даже как выходил из боя... После каждой потери — ощущение пустоты. Особенно у командира. И там ничего не помогает. Ни таблетки, ни глубинное дыхание, ни водка — ничего.
Иной раз снится, что отстал от колонны, слышу чужую речь, и мимо меня проходят боевики. Волосы дыбом. И сразу просыпаюсь в холодном поту.
— А тот первый бой чем разрешился?
— А в первом был тяжелый момент, когда нашему командиру прилетела в спину пуля. Его просто смело на мостовую, плашмя, лицом вниз. Бойцы хватают за ноги и тащат по брусчатке с дикими воплями: «Командира убило!» А потеря командира — это самое страшное, что может произойти в бою. Кто возьмет на себя командование? Что будет? Но в тот день командир впервые за все операции надел бронежилет. И вот его тащат, он бьется головой о камни, и вдруг — трехэтажный мат: «…переверните... меня, уроды!» — «Живой!!!» А иногда боец погибал и в бронежилете — от перелома позвоночника или разрыва внутренних органов. Я видел однажды, как дышит легкое — через дырку в спине. Парень выжил, слава богу. Виталик Мухин. Глаза открывает: «Батюшка, вы? Я вас так долго ждал!» — «Дождался, сынок. Не смей уходить, слышишь? Ты меня еще на свадьбу должен пригласить». Я когда рассказал об этом журналисту, мне потом несколько Мухиных звонили: «Это, наверное, наш сын. Где он?» Никто не знал, где их сыновья.
— Что войну не в момент боя так сильно отличает от мирной жизни?
— Отсутствие удобств элементарных. Меня часто спрашивают: что самое трудное на войне? Самое трудное — нужду справить: туалетов нет. А ведь там женщины, и им еще тяжелее. Но к женщинам отношение особое. Им и нужник строят первым, и баню. Ведь когда одни и те же чумазые физиономии друг на друга смотрят месяц, волками уже… А тут вышло такое солнце, сказало что-то, и — запах духов. А какие там духи? Она просто голову шампунем помыла.
Тут главное не думать все время о том, что тебя покалечат. Не оплакивать свою жизнь. Отцы-командиры придумывали разное, чтобы отвлечься: соревнование по распилке дров. Или в футбол погонять, пока не послали на задание. Оттуда уже кто как вернется — кто на броне, кто в цинке.
Возвращение с войны
— Вам, наверное, война часто снится.
— Иной раз снится, что ты отстал от колонны, сидишь в чужом поселке, слышишь чужую речь, и мимо тебя проходят боевики. Волосы дыбом. И сразу просыпаешься в холодном поту.
Война меняет человека, и это навсегда с тобой. Почему ветеранам важно встречаться? Для многих это лучшие годы их жизни! Самый творческий период: 18-20 лет. И вот это «братушка», «братик», «братан» — не дань этикету, это внутреннее ощущение братства. Подстрелили тебя — бросятся спасать, не думая. Такое бывало: первогодок вытаскивал контрактника или «деда». На войне все равны. И тот, кто ходил щеки раздувал, в бою был ноль. А пацаненок, дрыщ вдруг проявлял чудеса героизма и валил гору боевиков. А потом объяснял: «Да я просто испугался».
Был пример: хрупкая девочка санинструктор Ира Янина вытаскивала бойцов из горящего бэтээра, вытащила почти всех, ей орут: «Хватит! Сдетонирует щас!» А она прыгнула — хотя бы еще одного спасти. Сгорела. А ведь у нее дети, материнский инстинкт должен был включиться. Нет, это необъяснимо. Человек в эту минуту не думает о себе. И когда они проходят через такое, это на всю жизнь. Быт может заесть, солдат может с ума сойти от мирной жизни. Поэтому так важны для них эти встречи.
— А что может переключить человека с войны на мирную жизнь?
— Любовь. Только она. А любовь это что? Самоотдача. Знаете, на Руси была какая традиция? Когда воины, профессиональные дружины, возвращались из похода, то эти дружинники уходили в монастыри. Запорожская сечь знаменитая. Мало кто знает, что запорожцы свою жизнь заканчивали если не на поле боя, то в монастырях. Человек шел отдавать дань: монашеская жизнь воспринималась как своего рода подвиг, самоотречение.
— Хорошо, если он не смог в монахи?
— Тоже любовью.
— Ему же нужно полюбить не только красивую девушку.
— Ему нужно полюбить жизнь. Землю. И прежде всего, не делать больно родным. Начинается же пьянство, наркотики. Помнить, что есть мать, которая ждет помощи, жена, которая за него молилась. Вот об этом я всегда стараюсь говорить с ними. Да, ты воевал. Но родные не виноваты. Ты не один, и твоя беда не самая страшная. И героизм не только в том, чтобы победить врага там, на поле боя. А чтобы потом победить врага в себе.
— Войсковых священников мало, я так понимаю.
— Да нет, сейчас институт военного духовенства возрождается, мы входим в структуру вооруженных сил. Но тут что главное: одну и ту же проповедь можно прочитать по-разному. Можно сделать доклад с массой святоотеческих цитат. Только тебя никто слушать не станет. А можно просто и в трех словах объяснить ребятам. И они поймут. Они же о другом думают. Я и батюшкам говорю: вспомните себя молодыми, о чем вы думали в 19 лет? Не о высоких материях. Поймите их. Поддержите. Просто подойдите на отдыхе. Если можете, на турничке покажите что-нибудь. Попросите угостить: «Что жуете, пацаны?» Расскажите про себя. И, глядишь, завязался разговор. И уже: «О, батя, привет!» Кто «батя», кто «батек», если по возрасту ближе.
— Риторический, наверное, вопрос, но насущный. Как разным народам жить в мире?
— У меня ответ будет банальный. Нужно знать историю и культуру друг друга. Я вот параллельно читаю курс истории нехристианских религий в нашей духовной семинарии. Неплохо знаю ислам, буддизм, могу поддержать беседу. Это сразу вызывает и удивление, и уважение. Есть вещи, которые нас разъединяют, но есть те, которые объединяют. По одной земле ходим.
— Возможно ли, чтобы люди вообще перестали воевать? Когда это случится?
— В Царстве Божьем. Источник войн — грех. Победят грех, прекратятся войны. Но для людей это невозможно. Пример из Библии. Богатый юноша приходит к Господу Иисусу Христу: «Что мне делать, чтобы спастись?» — «Соблюдай заповеди». — «Я соблюдаю». — «Тогда раздай все богатство и следуй за мной». Юноша в печали отошел, и Иисус сказал: «Трудно богатому войти в Царство Божье. Скорее, канат пролезет в игольное ушко». И апостолы, а ведь они не были нищебродами, как считается, они были купцы, ремесленники, сборщики податей, средний класс того времени, закричали: «А кто же, Господи, может спастись?» Никому не хотелось все нажитое потерять. И он сказал: «Это невозможно людям. А то, что невозможно людям, возможно Богу».
— То есть утопический «человеческий полдень» Стругацких так и останется утопией.
— Утопией. Это недостижимо. Люди неравны сами по себе: они сильнее, красивее, дурнее, умнее, быстрее. Знаете, кто оставался голодным за солдатским столом в армии?
— Кто?
— Тот, кто медленнее всех ел.
Срочная служба
— Есть два полярных мнения об армии: одни считают, что она отупляет, а другие, что только она и делает из мальчика мужчину.
— Армия дурака делает дурнее, а умного — умнее. Так, наверное.
— Дурак безнадежен?
— Да нет. Грамотный командир каждому найдет применение, потенциал есть у всех. Бывает, парень звезд с неба не хватает, подведи его к карте, перепутает все на свете, но при этом проявляет чудеса смекалки и находчивости там, где интеллектуал просто садится на пятую точку.
— Современная армия чем отличается от советской? Вы ведь служили в конце 1980-х?
— С 1986-го по 88-й. Да колоссальная разница, что вы! Во всех отношениях. Обмундирование, снаряжение, отношения внутриармейские. У нас была сильная «дедовщина», землячество, теперь этого куда меньше. Срок службы всего год. Изменились методики обучения, боевая подготовка. В советской армии стреляли мало. Это нам, во внутренних войсках, повезло, мы часто выезжали на стрельбища. Мотострелки с удивлением смотрели, как мы стреляем стоя, с колена, лежа: а у нас, говорят, одно упражнение, и раз в полгода.
— А в современной армии много стреляют?
— Сейчас постоянные учения, внезапные проверки боеготовности. Да даже паек наш сравнить стандартный! У них сейчас мясо, а у нас была банка перловой каши. Мобильная связь появилась. А нам надо было брать увольнения и идти на такое расстояние, чтобы позвонить!
— Зато письма писали.
— Да! Всеобщая грамотность все-таки. Сейчас среди солдат сильная поляризация: есть парни, которые, грубо говоря, едва могут читать, и есть много срочников с высшим образованием. Я сам от армии не бегал, было интересно получить этот опыт. Не надо бояться службы в армии, трудностей, они закаляют.
— То есть мне как маме мальчика можно спокойно отпускать ребенка без слез и справок психиатра.
— Понимаете, в армии происходит не физическая ломка, а психологическая. С молодыми людьми сейчас происходит вот что: каждый создает свой внутренний мир, куда никого не пускает. Он отторгает от себя коллектив, а коллектив — его, естественно.
— Нужна некая социализация.
— Обязательно. Ты не спрячешься за компьютером! Да, в виртуальном мире ты герой, супермен, империи строишь. А в реальной жизни тебе вдруг дали в морду. И ты не готов постоять за себя, свою девушку. И тогда происходит полный крах. Оказывается, что все, к чему ты стремился, баллы, новые версии игры, вообще никакой ценности не имеет. А то, что ценилось раньше, мужская дружба, взаимопомощь, коллектив, было оплевано ради индивидуальных свобод.
Новый грех
— Да, жизнь на планете оцифровалась и сильно изменилась за последние 20 лет. Что, может быть, сегодня стоит добавить к списку смертных грехов?
— (Тяжелый вздох.) ...Эгоизм. Себялюбие. Вообще любая показная самость, любое безумное самовосхваление греховно. Должно быть внутреннее ограничение, самопонуждение. Как в спорте: хочешь добиться результатов, сажай себя на диету, бегай, прыгай, тягай железо. Но при этом ты должен и сердце иметь настоящее, живое. А не имитацию сердечной деятельности.
Это сегодняшняя болезнь, посмотрите на Европу: там уже не просто эгоизм — солипсизм, эгоцентризм. Знаете, я сейчас занимаюсь вопросами реабилитации военнослужащих и столкнулся с интересным открытием: когда на Западе стали формировать само понятие реабилитации, то определили разные психологические стадии. И вот та стадия, в которой солдат, пройдя через депрессию, обретает религиозность, считается ужасной. Это стадия самообмана — человек из одного иллюзорного мира попадет в другой. И все ведущие западные психологи так считают! Там сейчас мир строится на других этических основаниях, там бушует атомизация. А религия коллективна. Да любой традиционный культ.
— Хочу еще спросить волнующее про армию. Вы ведь прошли «дедовщину». Как не прогнуться?
— Я умел договариваться, прежде всего. Хороший был рассказчик, это спасало. Говорил-говорил, и «дед» забывал, чего от меня хочет. Ночью будят: «Сказочник, иди, расскажи». А я в детстве увлекался античной историей, читал про Македонского, Пунические войны… Мог кучу разных историй поведать. И это работало. Вызывало уважение. Или говорил: «Я не умею это делать». Бьет. «Да хоть убей, не умею. Покажи». Берет и сам начинает стирать. Были, конечно, озверевшие типы: если кого не нахлобучит, день напрасно прошел. Но, как правило, их больше всех и унижали. Это вымещение. Многие из моих одногодков говорили: «Вот станем «дедами», пальцем молодого не тронем». Но таких, кто это выполнил, были единицы. Да и я не ангел.
Им не рай интересен, им хочется поскорее попасть в чепок, где можно купить конфет. Они же дети по сути.
— А с чем к вам на войне приходили бойцы?
— Да по-разному. Просто поговорить ни о чем. Там даже разговор ни о чем очень ценен. Я спрашивал иногда: «Ребят, может, чем помочь?» — «Да ты просто рядом сиди. Как-то спокойнее». У меня четки в руках. Спрашивают: «Ты молишься? За кого, за нас?» — «Ну, а за кого? За вас».
— Я знаю, что вы разговаривали с искалеченными солдатами, удерживая их сознание, не давая уйти.
— Ох, это самый тяжелый опыт. Когда пацан красивый, белокурый, с голубыми глазами лежит без рук, без ног, обрубок, что называется. Судьба у него безрадостная, но он хорохорится, держится в кругу своих. Сестер не пускают к нему: «Мы сами, сестричка». Самая большая проблема какая? В туалет сходить. Бойцы его и подмывали, и сажали. А девчонки молодые, им ладно катетер поставить, а это… До сих пор не могу без слез это вспоминать.
— Но, скажите, какие слова можно найти, чтобы вернуть уходящее сознание?
— Я никогда не готовился. И до сих пор не готов. Даже не помню, что говорил. «Не думайте, что будете говорить, Дух святый будет говорить за вас». К этому не подготовишься. Когда говорят «надо придумывать лингвистические конструкции, поднимать глубинные пласты»… Да какие, на хрен, глубинные пласты, если у человека половина живота вырвана! Ему жить осталось всего ничего. И у него нет такой веры, как у тебя. Да и твоя вера в эти минуты колеблется.
— Вас солдаты не спрашивали: «Батя, а мы куда — в рай или ад?»
— Спрашивали. Некоторые. Вообще, ведь что такое рай для православного? Для нас рай — это такое состояние, когда человек находится вне времени, вне пространства, но каждое мгновение переживает полноту бытия. Это жизнь в Божьем Царстве, где нет болезней, печали. Но знаете, для молодости это неактуально, как правило. Им не рай интересен, им хочется попасть скорее в чепок — солдатский магазин, где можно купить печенюшек, конфет. Они же дети по сути.
Приветствую тебя гость! Что-бы иметь более широкий доступ на сайте и скачивать файлы, советуем вам зарегистрироваться, или войти на сайт как пользователь это займет менее двух минут.Авторизация на сайте
Блог О Зоне Отчуждения
Обсуждение
0
