Генерал гордо вскинул голову, его ответ был ясный и простой, как он сам. Простым жестом, согнув руку в локте, показал:
- У меня стоит и у вас будет! А я получил такую дозу, до которой вас не допустят. Есть норма, её получите и по домам! Всё ясно?
- А доказать можете? - крикнул кто-то из зала. - Сомнения берут!
- Может тебе ещё, и показать? - не растерялся генерал. - Подойдёшь позднее, продемонстрирую. Юмор ценю, но сейчас не до шуток. Помните, что бы продлить себе жизнь, не суйтесь, куда вас не просят. Слушайте командиров.
Из зала кто-то крикнул:
- Да у них, по-моему, аж через чур, стоит! Зачем нам строевая подготовка тут?
- Напомнить вам, что вы солдаты! - оборвал его на полуслове генерал.
Беседа продолжалась минут пятнадцать. Нас предупредили, что пьянство здесь запрещено. Если кто-то будет замечен в употреблении алкоголя, то его тут же отправят домой. Лишат всех льгот, предназначенных для ликвидаторов аварии, а на предприятие, где ты работал, напишут письмо, в котором говорится: "При выполнении важного правительственного задания, проявил трусость и малодушие", со всеми вытекающими отсюда последствиями. А вот героям, наоборот, дадут квартиру или установят телефон. Теперь это звучит дико, но в то время, домашний телефон считался роскошью. Чтоб установить его, в очереди стояли годами. А про квартиры и говорить нечего, лет двадцать ждать приходилось, а то и больше.
Затем нас распределили по ротам и взводам. Я попал в первый химический взвод, что это значило, не понимал. Казалось, что больше всех повезло тем, кто попал в хозяйственную роту. Возить продукты из чистой зоны, это та же самая работа, как и дома, никакого риска. Не надо ходить на станцию и получать порцию атомного бутерброда. Но как выяснилось позже, я ошибался. Через станцию прогоняли всех подряд, не могли допустить, что бы кто-то остался обделённым, и не получил облучения. Так что всех, кто сюда прибыл, не минула чаша с радиацией.
Закончив с распределением личного состава, командиры подразделений развели всех по местам, то есть по палаткам. Каждая из них, была рассчитана на тридцать человек. Двухъярусные, железные кровати, стоящие по обе стороны прохода и две печки буржуйки составляли весь интерьер, полевой казармы. Правда в углу стоял ещё и стол, за которым мы проводили свободное время. Но об этом позже. Молодых лейтенантов, это те, у кого в институте была военная кафедра, поселили отдельно, в вагончиках. Условия у них были лучше, они считались офицерами. И вот тут уже начинал проявляться сам человек. Некоторые из них почувствовали всю сладость власти, своё превосходство над другими. Теперь в их жилах текла голубая кровь, они пытались поучать, наставлять, командовать. Но их просто посылали в одно известное место, что било по их самолюбию. Как же! Не признают авторитет, не считаются со званием! Сейчас не помню его фамилию, но был и у нас такой политработник. Зайдёт, бывало, в палатку и давай нудить о долге, о чести, призывать к патриотизму. И сидит до тех пор, пока его дружно не покроют матом, и не пошлют куда подальше. Особенно в этом вопросе отличался я. У меня всё-таки было высшее гуманитарное образование, и быстро сформулировать свою мысль мне было проще, чем простому работяге. Может быть поэтому, но солдаты относились ко мне с уважением.
В солдатскую палатку, в обязательном порядке, назначался истопник. Он, естественно, освобождался от работ, и в его обязанности входило только смотреть за чистотой и порядком. Пить чай, топить печку - благодать! Каждый из нас мечтал попасть на эту должность, но нужен был только один человек. Остальным солдатам пришлось выполнять свой воинский долг, дезактивировать деревни, дороги, а затем уже и станцию. Так начиналось моё героическое прошлое.
Удручало одно, находясь в тридцати километровой зоне, дозиметр трещал не умолкая. И на кровати, и под кроватью - фон был везде. Но официально записывали только тот уровень, который находился в метре от земли. Изначально, стелящийся выброс, вокруг станции, составлял тридцать тысяч рентген. Мы находились среди долгоживущих радионуклидов (плутония - 239, америция, кюрия, йода - 129 и др.). Сохло во рту и болела голова. Если при взрыве в Хиросиме или Нагасаки, человек получал только прямое облучение, то мы ежедневно и ежечасно, дышали заражённой пылью, поражая все внутренние органы непосредственно. Вскоре у всех остановились часы, не выдержав воздействия радиации. И только человек продолжал жить и зачем-то находиться в заражённой зоне. Зачем? Уж не для того ли, чтоб учёные имели под рукой испытуемый материал? Чтобы узнать подробнее о воздействии радиации на живой организм? Анализ крови проводился каждую неделю. Мелкодисперсность радиоактивных продуктов затрудняла дезактивацию местности. В условиях пылеобразования повышала опасность аэрогенного поступления в организм биологически активных альфа-бета-излучающих радионуклидов. Были также обнаружены "горячие" радиоактивные частицы, мрачное порождение Чернобыля, содержащие большое число высокоактивных осколков ядерного топлива. Попадание таких частиц в организм через органы дыхания приводят к тяжёлым последствиям. Похожие на обычную сажу, они появились в результате спекания частиц ядерного топлива с графитом. Легко переносимые воздухом они покрыли землю на сотни километров вокруг. И негде укрыться, спрятаться нельзя. Начиненные ураном, они имеют свойства вызывать тяжёлые заболевания. Но это нас коснулось позднее, когда мы оказались выброшенными из общества.
Что государство обещало этим людям? Чем расплатилось по долгам? А ни чем! Участь была одна, бесславное прошлое и горестное настоящее. Кто-то умер быстро, а кто-то так и остался инвалидом на отпущенный Богом срок.
А вот со стороны правительственной комиссии тогда всё выглядело иначе. Не было международных правил и вообще никаких о допустимой дозе облучения. Их нет и до сегодняшнего дня. Минздрав сам вырабатывает такие правила. На тот момент они заключались в том, что если человеку грозит опасность получить дозовую нагрузку 25 бэр, то тогда местная власть ИМЕЕТ ПРАВО (имеет право, а не обязана) осуществить эвакуационные мероприятия. А если вероятность облучения достигает 75 бэр, то местные власти обязаны принять меры. Почему-то не закон, не правительство, а местные власти. С какой лёгкостью руководство страны перекладывает ответственность на нижестоящий уровень власти. Но 75 бэр, это уже смертельная доза! Я так понимаю, Минздрав собирался эвакуировать покойников. И в тот момент медики оказались в затруднительном положении, по их правилам они не имели достаточных оснований для эвакуации населения. Вот, что говорит по этому поводу академик Легасов В.А.
"Мы, как специалисты говорили, что завтра будет 25 и больше, а в ответ слышали:
- Ну, вот завтра будет, а сейчас-то ведь нету, а вдруг завтра не будет? Вдруг завтра реактору что-то сделают, и всё будет прекращено? Тогда как мы будем себя чувствовать, мы закон нарушаем!
И под решением комиссий об эвакуации населения, они своей подписи не поставили. И только на следующий день, когда эвакуация началась они были вынуждены согласиться с нашими выводами. Но как эвакуировать? Громкоговорящей связи на местной радиосети не было. Генерал Бердов дал команду милиционерам обойти каждую квартиру и заявить, что до завтрашнего дня ни одному человеку не выходить на улицу, сидеть в домах. И, тем не менее, 27 утром, были: и женщины гуляющие с детьми, и прохожие, и люди идущие в магазин, город жил своей жизнью. Сказывалась наша организационная неопытность. Причём, я понимал, что город эвакуируется навсегда. Но психологически, я не мог объявить это людям. Я рассуждал, если сейчас это людям объявить, то эвакуация затянется, люди начнут долго собираться, а такого времени нет. И мы решили объявить, что срок эвакуации пока мы точно назвать не можем. "Возможно на несколько дней, возможно и на больший срок". Так объявлялось, и люди не могли понять, на сколько дней они исчезают из своего города. Поэтому они все, налегке собирались и уезжали. Была допущена ещё одна ошибка. Часть жителей обратилась с просьбой эвакуироваться на собственных автомобилях, а в городе было порядка трёх тысяч автомобилей. Разрешили! Трудно представить масштаб, сколько загрязнённого железа попало в Киев и другие города. Но с другой стороны и люди были загрязнены и их вещи.
Но поразило другое! Была демонтирована партийная организация! Впервые в СССР коммунисты потеряли правление! Руководящая роль партии исчезла! Даже во время войны, отступление из города планировалось, кто-то оставался в подполье, кто-то уходил в партизаны, а здесь - ничего! Одно сплошное бегство! Позднее это всё восстановили, но тогда это было так!"
И это всё из воспоминаний академика Легасова. Я считаю его тоже солдатом, он выполнял свой долг непосредственно на станции. И не бежал, как другие руководители, от смертельной опасности. И его воспоминания, как нельзя лучше, подходят к названию моей книги "Чернобыль глазами солдата" Я буду и дальше приводить выдержки из его воспоминаний. И не осудите меня за это, потому что моё присутствие было только на одном определённом участке, и всего я видеть не мог.
Служба
Распорядок дня был обычный, армейский, не было только физзарядки. Поднимались в шесть утра, умывались и ждали завтрак. Потом шли в автопарк, учиться работать на АРСе. Это что-то наподобие пожарной машины, на базе ЗИЛ-131, только шлангов больше. Вот мы их и разворачивали, скручивали и без конца, чистили и драили. Потом начальство уходило, а мы забирались в машины, писали письма, вспоминали дом, родных, близких. Однажды, получив письмо из дома, где у меня осталась жена и дочь, я каким-то внутренним чувством, вдруг, явственно ощутил - жена мне изменила. Было ли то воздействием радиации, когда проявляются сенсорные способности, не знаю, но это оказалось правдой. Об этом я узнал, вернувшись, домой. Позже, это и послужило причиной развода. Были ли такие случаи ещё - науке не известно. Но мне тогда, такое известие отравило жизнь, переживал и хмурился долго. Отравил Чернобыль и другие жизни.
Демобилизовавшись, не все солдаты смогли наладить свои семейные отношения. У кого-то, молодая женщина хотела иметь ещё детей, а рожать уродов, не желала. Кто-то, как и я, сидел на измене. А кто-то, насмотревшись документальных фильмов, как умирают от облучения, испугался предстоящей участи, быть женой калеки, разводился сразу. Приведу пример:
Олег Воробей был тогда идейным партийцем. На ликвидации провёл три месяца. Волонтёр. Перед тем - полгода в Афгане. Вернувшись домой, Чернобыльцем почувствовал себя сразу. Одежду выбросил в мусоропровод, а вот пилотку отдал сыну, очень уж просил. Два года спустя сыну поставили диагноз - опухоль мозга. Из-за этого ушла жена. ("Сука" - это уже сквозь стиснутые зубы.) Горько усмехается.
- Теперь мы уже другой народ!
Инвалид второй группы в 22 года, он теперь не верит никому. Покойники-друзья и мизерная помощь государства. Вот всё, что у него сегодня есть.
- МОГ я туда НЕ ЕХАТЬ, но и НЕ ПОЕХАТЬ туда я НЕ МОГ! - как заклинанье повторяет он. На что можно ответить словами: - "Несчастна та страна, которой нужны герои"! Я повторяюсь, но нас всех тогда воспитывали в духе патриотизма и самопожертвования. К героизму принуждает только глупость и неграмотное руководство.
Николай Батин говорит, что когда лежал в шестой клинической больнице, города Москвы, то там находились и первые ликвидаторы. Их облучение было настолько сильным, что фонило уже само тело, то есть скелет. От них уже облучались и медсёстры. Тогда было принято срочное решение заменить сестёр, солдатами срочной службы. Такому солдату-добровольцу, после трёх дней ухода за больным, предлагалась полная демобилизация. И это была та правда, которая широко не афишировалась. Могу привести и другой пример. Ноги у меня начали отказывать после трёх месяцев пребывания в зоне. Когда же, по возвращению домой, я обратился в поликлинику, то врач рентгенолог, узнав мою дозу облучения, ответил с улыбкой:
- А к нам-то, что пришли? Наша аппаратура вас не возьмёт.
Я и теперь передвигаюсь только при помощи палки. Радиация разрушает костную основу организма. Зубов нет, есть язва, боли в голове и сердечные заболевания.
Помню, как-то ночью, я вышел из палатки по малой нужде. Туалет находился в метрах пятидесяти и мы, чтобы не бегать, справляли нужду рядом. Взглянув на небо, а оно было звёздным и чистым, я вдруг почувствовал время, и себя в его пространстве. Почувствовал дыхание космоса и ощутил его живое существо. Оно проникло в меня, захотелось как-то совершенствоваться. Ушли какие-то земные желания. И только одна страсть захватила меня целиком. Хотелось как можно скорее проникнуть в тот, другой мир, непознанный и загадочный. Я услышал неизвестные голоса, загадочные, тончайшие звуки в истоке мироздания и мысли, мысли, мысли! Они бежали, опережая друг друга к искусному резцу мастера, что создал меня во вселенной. Что смерть не страшна, надо просто относиться к ней с другим пониманием. Что человек создан для рабства, оттого он и любит твёрдое руководство и только единицы не хотят вписываться в общий замкнутый круг рабства. К этим единицам относился и я. И потому так не хотелось слепо подчиняться и лезть на этот проклятый реактор. Что это было? Временное прозрение, слияние с космосом или что-то другое? Не знаю. Но спустя некоторое время, я случайно нашёл крестик. Обыкновенный нательный крестик, сделанный из серебра. Сначала я хотел его выбросить, но подумав, зачем-то положил его в карман. Тогда мы все были атеистами, смеялись над богом и чёртом. А тут я вдруг подумал, может всевышний через этот крестик шлёт мне спасение? Ещё многие годы эта находка была со мной как талисман, возможно, он и хранил меня. Я жив до сих пор, а многих уж нет. Странное совпадение, случайная находка заставила меня пересмотреть и своё отношение к религии. На глаза всё чаще стали попадаться статьи с религиозной тематикой. Я стал более подробно изучать основы православия, ислама, буддизма. Я становился верующим человеком. Я и сейчас хочу стать христианином, но пока ещё не могу достичь истинного понимания веры.
На территории части, в чудом сохранившемся сельском домике, находился солдатский магазин. Это была отрада для всех. Так как нам ежемесячно выдавали по сто семь рублей, то в нём, на эти деньги, можно было купить какие-то продукты или одежду. Первым делом все брали сгущенное молоко, в металлических банках. На гражданке, такой деликатес являлся дефицитом и в разные области российской федерации шли посылки со сгущенным молоком. То, что оно было облучено, об этом мы не думали и не придавали большого значения. Но главное достоинство магазина было в том, что в нём продавался одеколон. Я даже цену его помню, пятнадцать рублей за флакон, довольно дорогой! Если учесть, что килограмм докторской колбасы стоил два рубля двадцать копеек.
И вот этот-то одеколон и был самым ходовым товаром. Возьмёшь флакончик, другой, и жизнь в палатке, идёт веселей. Она уже не кажется такой мрачной и безнадёжной. Пили его все! Территория части, как гранатами, была сплошь усеяна бутылочками с надписью "Фараон", "Гусар", "Тройной". А ещё в магазине продавалась салака, пряного посола - отличная закуска. Булка чёрного хлеба и баночка рыбы съедались мгновенно. К сожалению, пили его редко, только в те дни, когда выдавали суточные. Но пили не потому, что у нас такой менталитет. Мол, русскому человеку лишь бы напиться. Нет, пили от бессмысленного просиживания в тридцатикилометровой зоне. Мы облучаемся, а для чего? Если уж привезли и нужно что-то делать, так давайте работать! Зачем же время терять?
Но теряли его не все! Где-то рядом, была жилая деревенька. Через месяц или два, один из солдат, из нашей палатки, Николай Суворов, не выдержав безделья, сходил туда в самоволку и от всей души, нажрался самогону, да так, что на ногах стоять не мог! Как кот Баюн, лежит в палатке, песенки мурлычет. Хорошо ему и нам весело! Хоть какое-то развлечение. Кто-то даже пытался заказать ему концерт по заявкам. Не получилось, у него был свой репертуар. Ну, тут сразу шумиха началась, прибежали командиры, а что делать с ним не знают. Вытрезвителя нет, куда его? Решили, до утра оставить ночевать в палатке. На следующий день его демобилизовали. Не знаю, отправляли ему вслед письмо или нет, где говорилось про его трусость и малодушие, но он один из первых получил инвалидность, квартиру, телефон, путёвку в санаторий. А другие до сих пор, ничего не имеют. Но это зависит от внутренней культуры человека. Как правило, те, кто ничего не делал, больше других кричат о своём героизме. Я знаю массу примеров, когда кто-то был там сравнительно не долго, а потом получал все привилегии и сокрушался, какую большую дозу облучения он получил. Не буду называть фамилии, но например, с концертами приезжали в Чернобыль сроком на два дня, и после этого требовали себе инвалидность. Один мой знакомый музыкант, находился там, в составе оркестра, три дня и теперь получает пособие, как за работу на станции.
Настала пора, и мы стали ездить на дезактивацию деревень. Там-то мы и стали разживаться самогоном. В те времена его гнали повсеместно, по всей стране шла борьба с пьянством. Генеральный секретарь М.Горбачёв решил взяться за воспитание народа и отучить его от водки, как сейчас В.Путин от курения. Они ведь все отцы народа и знают, что ему можно и что нельзя. Но народ боролся с правительственным постановлением своими методами, пили одеколон, тормозную жидкость, и перегоняли всё, что под руку попадёт. Когда эвакуировали местных жителей, то предприимчивые хозяева не забыли позаботиться о своём будущем. Надеялись вскоре вернуться. А за счастливое возвращение, не грех и выпить. Поэтому самогон закапывали в землю или прятали в поленнице дров. Но для советского солдата нет тайн, которых бы он не раскрыл! Выглядело всё просто. Брали металлический щуп и тщательным образом обследовали всю территорию двора. Там где он натыкался на стекло, оттуда немедленно извлекалась трёхлитровая банка с мутной жидкостью. По возвращению в часть, в палатке царил праздник. Сосед по койке, становился братом или ближайшим родственником. Каждый знал друг о друге почти всё. Рассказывали и семейные истории и производственные. Кто кем работал, сколько зарабатывал. Забегу немного вперёд и скажу, что в этом вопросе была колоссальная несправедливость. За работу на станции нам платили в пятикратном размере. И вот те, у кого на производстве тарифная ставка была выше, соответственно он и получал больше. Представьте себе разницу, мои сто двадцать рублей в месяц и триста - слесаря с завода. А если это умножить на пять? Слесарю выходило полторы тысячи рублей, а мне шестьсот. То есть, если я получал меньше, то и здоровье моё оценивалось в пять раз дешевле! А рисковать приходилось одинаково! Порой, душила такая обида на несправедливость, что хотелось плакать, но приходилось мириться, изменить систему было невозможно.
Сами деревни выглядели жалко.
Брошенные, забытые, они стояли как на эшафоте, ожидая, когда топор палача опустится на их головы. Где-то покосившийся забор, виновато глядел на пришельцев, где-то подгнившая крыша, обливаясь слезами, как гранатами, опоясала себя набором сосулек. Некоторые дома стояли с выбитыми дверями и стёклами. Своими тёмными глазницами, они пугали и настораживали. Их удручающее состояние передавалось и нам. Говорили, что это бесчинствовала милиция, призванная на охрану этих объектов от мародёров. Но сама оказалась в одном ряду с грабителями. А почему бы и нет? Вокруг никого, заходи и бери, что пожелаешь, претензий от жителей не будет, заявлений на имя прокурора не поступит. И это происходило не потому что в милиции работали одни негодяи - нет! Просто всем хотелось жить лучше. Советская система власти не давала возможности где-то заработать ещё. Существовал принцип уравниловки, одинаковая зарплата, одинаковая одежда, одинаковая пища. Это сейчас в магазинах можно купить что угодно, а тогда стояли в очередях: и за молоком, и за мясом, и за детским питанием. Смешно вспоминать, как ездили в Москву за колбасой. Но это было, когда поезда и электрички насквозь пропахли мясом. В одной из таких деревень, мы наткнулись на местных жителей. Странная была пара, все эти месяцы, они пряталась у себя в подполе. Стоя с пунцовыми лицами, встретили нас настороженно. Опасались, что возьмут их под белы рученьки и засунут в машину, "чёрный воронок". Им ещё памятны были Сталинские репрессии. Жить-то здесь запрещено! Органы власти то дело устраивали облавы, на не послушных стариков. Но нам было всё равно, мы ведь не милиция. Стали спрашивать, задавать вопросы и получать простые, ясные ответы:
- Так мы же дома. Лучинку зажжём и хорошо. И могилки тут, кто за ними ухаживать будет?
- А питаетесь вы чем? - согласитесь, какая нелепость! Неужели больше не о чем спросить?
- Так огород нас кормит! - добродушно отвечал дедок. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, ещё точно не зная как себя вести.
- Заражено ведь всё! - сочувственно протянул голос.
- А нам уж всё равно! Старые мы, чтоб по чужим углам мотаться. Уж лучше дома умереть.
- И милиция не гонит?
- А что милиция? Сначала выселили нас. Я сначала, думал, опять война началась! Китайцы напали! Или американцы опять гадят! Собаки воют, скотина ревёт, солдаты из дома гонят, матерятся, пинаются, одним словом - эвакуация. Вывезли, засунули в какое-то общежитие, а оно нам надо? Вот мы и вернулись, спрятались и живём. Об этом знают там! - и он значительно ткнул пальцем вверх. - Теперь не трогают. И раз в неделю автолавку присылают. Боятся, с голоду умрём. Заботливые!
Надо сказать, дозы, полученные жителями, эвакуированными из сильно загрязненных районов, достигали иногда нескольких сотен миллизиверт, при среднем значении, оцениваемом в 33 м3в для большинства жителей загрязнённой зоны и до нескольких сотен для некоторых из них.
Критическим радионуклидом в первые недели после взрыва был радиоактивный йод (131 J) Но йодная профилактика с целью блокирования поступления 131J в щитовидную железу была проведена запоздало, бессистемно и не привела к положительным результатам. Впоследствии с облучением 131 J связан взрывной рост рака щитовидной железы, особенно среди детского контингента.
Многие жители впервые недели после аварии употребляли в пищу продукты, загрязнённые йодом, что привело к большим дозам облучения. Для жителей города Припять, в официальных отчётах, эти дозы были существенно уменьшены в шесть раз. Вот и хозяйка этого дома, очевидно, не понимала, какому риску они себя подвергают. Молчавшая до сих пор, она скромно извинилась.
- Ой, солдатики, вот если б не война, то я бы угостила вас. Может бульбы вам сварить?
Но мы отказались. Что-то не хотелось есть, аппетит пропадал от сознания, что пища заражена, спросили лишь воды. Она вынесла из дома ковш и подошла к колодцу.
- Сами наберёте?
Достав ведро с водой, и наполнив ковш, мы удивились. Вода была желтоватого цвета. Неужели радиация имеет цвет? Никто из нас точно не знал, но и пить никто не рискнул. От кого-то мы слышали, что водка имеет свойство выводить из организма радионуклиды, и мы спросили самогон. Не ради пьянства, здоровья для! Командир роты сразу зашумел! Ему было невдомёк, что нам для проявления героизма, требовался стимул. Ну, кто ж на трезвую голову будет проявлять инициативу? Что-то дезактивировать или активировать? Да и бессмысленно всё обливать водой, она хоть и с добавками, но жизнь старикам не спасёт.
- Я вам, бля, налью сейчас! Под трибунал пойдёте!
- А мы, бля, и не хотели! Мы, бля, не пьём! Мы, бля, как страна - все трезвыми помрём!
В его сторону посыпались плевки. Но возражать никто не стал, потому что дед уже принёс бутылочку самогона и тихонько сунул одному из солдат. А мы продолжали расспрашивать, интересоваться, что и как?
- А моетесь вы где? Ни одной бани в деревне не видно.
- Ну, в мирное-то время, в райцентре мылись все, а щас, лохань воды нагреем, и хватает нам. А пить чего не стали? Боитесь отравиться?
- Так жёлтая она!
- Да, - задумался старик, - пожелтела что-то! Наверное, от липы цвет такой! Но раньше я не замечал.
- Да не от липы! - перебила его жена. - У нас тут в огороде кусочки разноцветные валялись, дождь прошёл их смыло. Вот, может, от них?
(Радиоактивные осколки от взрыва разлетались на несколько километров)
Мы поставили над колодцем новый навес, что бы пыль туда не заметало, и уехали, оставляя стариков мирно доживать свой век, который они сами себе укорачивали.
На обед опять была перловка. Как нам потом объяснили, она мало подвержена заражению, поэтому есть её, приходилось часто. Зато яблок было - вдосталь. На столе обязательно стояло несколько тазов, доверху наполненных свежими фруктами. Надо было только их почистить и вырезать сердцевину.
Так тянулись дни и недели. На станцию нас пока не пускали, там работали другие полки. На дезактивации деревень, дозу облучения нам писали маленькую и большую часть времени, мы просто бездельничали. Откровенно слонялись по полку, по автопарку, сидели в палатках. Однажды, на территорию части забрела лосиха, с большим, большим животом. Возможно, ждала пополнение в своей семье и не знала, что это ей запрещено. Её застрелили прямо возле колючей проволоки. Её труп ещё долго служил нам напоминанием, что плодиться облучённым - не рекомендуется. Иногда нас просто угоняли в лес. Но такое случалось только в крайнем случае.
Дело в том, что полк находился вблизи станции, километров двадцать от неё, и к нам часто прилетало высокое начальство. Что бы узнать, непосредственно, из первых рук, подробности ликвидации. Соблюдаются ли инструкции по безопасности, как обстоят дела с героизмом, правильно ли ведётся политическая работа, понимают ли солдаты всю ответственность, возложенную на них? В горячую зону, а именно к реактору, чиновникам приближаться не хотелось, а доклад готовить надо, вот и повадились к нам как мухи на ... Как только в небе появлялся вертолёт, знали - нас осчастливили своим посещением высокопоставленные лица государства, кто-нибудь из генштаба или член политбюро. А они, как известно, не любят бездельников. Поэтому создавалась видимость, что весь личный состав находится на ликвидации последствий аварии. В срочном порядке всех загоняли в лес. Мы, конечно, смеялись над этим, хотя и понимали - лес-то заражён! В зоне максимального облучения, где расчётная, накопленная доза радиации достигала 10-12 крад, деревья гибли. Чем больше мы гуляем по лесному массиву, тем хуже нашему здоровью. Предлагали друг другу наломать веничков и попариться. После такой баньки, жить останется не долго, мучиться не придётся.
Вот, с одним из таких вертолётчиков я и беседую. Председатель Кировского регионального союза Чернобыль, Владимир Журавлёв. Оказывается, в Чернобыле, мы были с ним в одно время, и он был одним из тех, кто летал над нашими головами и не давал покоя солдатскому сну.
- Ну, давай! Рассказывай, как ты туда попал? - начинаю спрашивать я.
- Как все! Дали команду и поехал.
- Что, вот так вот сел на лошадь и поехал? Подробности давай. Откуда, как и почему?
Владимир человек весёлый, смеётся.
- С Цхинвали мы! Наш полк базировался там.
- А ты был командиром этого полка? - я тоже смеюсь, нам почему-то весело вспоминать то время. Теперь, со стороны, это выглядит немного романтично. Реактор, взрыв и мы!
- Нет, в звании старшего лейтенанта, я был бортовым техником.
- Учился где?
- Когда-то, заканчивал наше Кировское КВАТУ.
- Значит, Вятский с головы до пят?
- Можно и так сказать.
- Вот куда ни сунься, везде вы есть! У вас что, порода такая - быть в каждой бочке затычкой? - добавляю я.
Сам я родом из Сибири, но в связи с профессионально деятельностью, мне приходилось бывать во многих городах. И где бы, ни бывал, там обязательно найдётся выходец из Вятки.
- Продолжай, продолжай! Значит, ты сидел в Цхинвали, ел виноград, запивал его вином, а дальше что?
Почти всё так и было. Мы прилетели из командировки, меня попросили зайти в строевой отдел, там вручили орден...
- Орден? - перебиваю я его. - Это как? В счёт будущих заслуг?
- Нет, мы когда вернулись из Афгана, то всем был предоставлен отпуск. И вот 28 января, вернувшись из отпуска, я получил награду.
- Понятно, и обмывал её! Но почему вас, Афганцев, направили в Чернобыль?
- Я по телевизору увидел взрыв и уже тогда понял, нас туда пошлют. Потому что, МИ-26 базировались только в двух полках Телавский полк, с которым был в Афганистане и в Беларусии стоял один. И в любом случае, Чернобыль нам не миновать. Этот вертолёт только входил в серию, и близко были только мы.
- Не повезло тебе.
Вот так люди и попадали, из огня, да в полымя. Год войны в Афганистане, это вам не на курорте быть! А тут ещё предстояло пройти и Чернобыль. Очевидно, так судьбой предназначено, одному несчастье расхлёбывать, другому мёд из бочки хлебать! А благодарности-то - ноль! Обвешали медалями как куклу и забыли! Но это происходит не только у нас. Мы ещё хоть как-то выживаем. В Америке ветераны войны вообще на помойках живут. Конечно, и у нас случается такое, если человек не смог себя найти. Но мы продолжаем разговор.
- Так оно и оказалось, нашей базой стал полигон на Украине, не далеко от станции. Раньше он принадлежал Варшавскому договору, тут проводились совместные учения, и теперь он служил временным пристанищем для боевой техники. Потому что, после нескольких полётов над реактором, вертолёт отправлялся в могильник.
Это я знал и без него, вся техника, которая использовалась при ликвидации аварии, утилизировалась и направлялась в могильник. Их было такое множество, что и сосчитать трудно. И в нашем полку было такое захоронение, но над ним даже крест не стоял. Покоилось там два БАТа, несколько ЗИЛов, и что-то ещё по мелочи. Как это всё помечалось на карте - не знаю. И сохранятся ли эти карты для будущего поколения - неизвестно. Распад плутония длится веками. Может, будущие археологи будут изучать нас именно по этим могильникам.
- И куда вы летали?
- Разнарядку давал командир эскадрильи. Обычно полёт был в Чернобыль, в Киев или в зону.
- Понятно, это к нам! Ты видел, я тебе внизу рукой махал, здоровался с тобой?
- Видел! Я тебе тоже махал.
Оба смеёмся.
- Значит, песочек в реактор ты не сыпал?
- Нет, мы же были позже.
Делаю паузу, хочу спросить о том, что меня самого интересовало. В один из дней, при выполнении задания, в жерло 4-го блока, упал вертолёт.
- А как вы относились к тому, что в реакторе покоятся ваши товарищи? Что говорили об этом? Как туда свалился вертолёт?
- Что говорили? Что за троса зацепился, не заметил их пилот. Все ведь старались опуститься пониже, чтобы сработать точнее, а это тоже связано с риском. Сколько там техники вокруг реактора стояло! Командование требовало точного сброса. Ведь, сколько мимо попадали, кто повыше летал. Вот и они, соответственно, высоту подбирали, прицеливались, где-то просмотрели. Как обычно говорят? Сработал человеческий фактор. Понятно, что виноват командир экипажа.
- Значит, был приказ?
- Ну, да! Чтоб пониже, поточнее!
- И на борту, наверное, чёрные ящики следили за выполнением приказа?
- Сергей, я не могу тебе точно сказать. Сам знаешь, приказ знал только командир, или кто отдавал его. Сказали, чтоб была предельно малая высота и точность сброса и всё. И сам экипаж знал, если промахнёшься, придётся лететь второй раз. Поэтому и старались сделать качественно, с первого захода.
- Всё равно, сам факт гибели вертолёта, должен как-то воздействовать на людей? Да и сам Чернобыль не радовал глаз. Вот у тебя лично, какие были ощущения?
- Ну, это, конечно же, гнетущая тишина. Мрачные лица, особенно после полёта. В Афгане было так, когда ощущаешь, что смерть поселилась где-то рядом.
- Значит, всё-таки, сознавали опасность?
- Понимаешь, в отличии от гражданского населения, мы получали специальное образование, мы изучали оружие массового поражения и были как-то к этому готовы.
- Конечно! - перебиваю я его. - У военных было больше приспособлений, что бы уберечься от радиации.
- Какие там приспособления? Нам давали такие же лепестки!
- Это вам сразу стали их давать! А мы сначала пользовались респираторами.
- Какая разница! Если честно, я и пользовался им только один раз. Я в нём чуть не задохнулся.
Разговор стал переходить на какие-то частности, мне было это не интересно. Любопытно было узнать, чем же всё-таки конкретно занимались вертолётчики?
- Но ведь не всё время вы были воздушными такси? Что ещё вы выполняли?
- Проверяли плотины в шестикилометровой зоне. Если где-то обнаружится, хотя бы ручеёк, отмечали на карте и вызывали сапёров. Там же специалисты, летающие с нами, делали замер радиации грунта. Нас тогда первый канал телевидения снимал, съемочная группа вышла на берег, а от винтов такая пыль поднялась, что они голову накрыли плащами и бегом обратно. Зато сняли берег Припяти. Картина была потрясающая. Год назад здесь отмечали праздник, и по всему берегу, насколько хватало глаз, остались стоять разбросанные палатки, висели котелки над кострищем, как будто люди на минуту отлучились. Вот-вот они вернутся, и праздник будет продолжаться. Зазвучат песни и весёлый смех.
Мой собеседник слегка задумался, вспомнил что-то ещё.
- С учёными летали, нам дали два прибора. Один наш, здоровый такой, другой маленький - американский. Их мы закрепили в люк в полу, и летали с ним восьмёркой над реактором, на разных высотах, начиная от пятидесяти, делали замер альфа и гамма излучений.
- И сколько вам за это писали?
- Да писали как всем, по среднему.
- Неужели дозаторов не давали?
Мой собеседник возмутился.
- Ты как будто не бывал там! Давали! Когда я вернулся первый раз из зоны, посмотрел на прибор, он одно показывает, стукнул его ботинок - другое! Я химику говорю, зачем вы нам даёте такие приборы, если они всё врут? "Мне сказали, я вам выдал"! - вот его ответ. И всё, больше я этот прибор не признавал. Правда, ещё раз пришлось им воспользоваться. Это когда ночью пришлось летать над реактором. Учёным, почему-то требовалось делать замер именно ночью. Вот и барражировал восьмёркой, два часа над реактором. Он уже закрытый был, но вот синее свечение шло из него. Ребята рассказывали, что впервые дни, вот этот синий купол поднимался до двух тысяч метров, и видно его было за пятьдесят километров.
Задаю ещё один вопрос.
- В январе, феврале, фон на третьем блоке составлял что-то около трёх или четырёх тысяч рентген? И ты знаешь, я что-то птиц не припомню. Не было их там! И вы, значит, решили их заменить? Покружиться над реактором?
- Тогда я, наверное, хватанул излишек. Мы даже печку боялись включать, чтоб не засасывало воздух. Если ты помнишь, тогда как раз морозы ударили, и мы как полярники на зимовке, в этом вертолёте. У нашего штурмана теперь рак обнаружили. Его, правда, сразу списали, после Чернобыля.
- Ладно, не будем о грустном. Ты мне лучше скажи, что вы пили? Водку, одеколон или самогон?
Смеётся.
- Одеколон, конечно, мы не пили. Вокруг гарнизона, спиртное вообще запрещено было продавать. И вот кто услышит клич, что куда-то, что-то завезли, берут в плен местного прапорщика, а у того запорожец был, и едут или за пивом, или за коньяком. А кто-то и в Чернигов сгоняет. Наберёт парашютную сумку разного ассортимента и все довольны. Особо-то пить некогда, перед вылетом к доктору надо. Всё строго было. Если даже утром, на построение опоздаешь, шёл доклад в Москву и тебя откомандировывали обратно в часть. Писали какое-то письмо...
- Знаю! При выполнении важного, правительственного задания,..
- Да, что-то в этом духе! Но вот химики, те употребляли. Я помню одного такого, рожа красная, глаза опухшие. Им ведь спирт выдавали! Если в кабине вертолёта радиационный фон больше 0,15, то они должны проводить трёхкратную обработку салона спиртом. Солдат наливал в котелок спирт, брал кисточку и работал. На это должна была выделяться трёхлитровая банка, но фактически выходило пол-литра. Остальное выпивали химик и компания, плюс ко всему, у нас каждый солдат знает, экономика должна быть экономной! Поэтому, у него всегда оставался в котелке излишек.
- А расскажи какой-нибудь курьёз?
Почему я его об этом попросил, потому что там случалось такое, что и нарочно не придумаешь. В экстремальных условиях, обыкновенная история выглядит иначе. Так, например, в годы второй мировой войны, во время наступления, одна из санитарок зацепилась телогрейкой за колючую проволоку и повисла. Беспомощно болтает руками и ногами, кричит! Так пробегающие мимо солдаты, вместо того чтобы помочь ей, просто закатывались от смеха. От нервного перенапряжения срабатывала реакция на расслабление, вот и давились смехом. Но это я отвлёкся. Володя продолжал:
- Забрали мы как-то, в Киеве одного проверяющего генерала и начальника штаба медицинских войск. Прилетели в Рудаково, в воинскую часть, и вдруг на тебе, выползает откуда-то пьяный солдат, то вправо его несёт, то влево, то на четвереньки встанет и смотрит как собака. Генерал аж опешил от такой наглости. Выручил дневальный, затащил его в палатку, и убрал с дороги генерала. А тот возмущается: - "Откуда тут солдаты как собаки выползают? И все сплошь пьяные"?
- А ещё что-нибудь в памяти осталось?
- Разве, что Славутич. Эти пятнадцать кораблей пришвартованных по наименованию республик, в них жили строители этого города. Был тогда с нами зам министра МВД, на мой взгляд, очень порядочный человек. Вот он нам и рассказывал, что в первые дни творилось. После эвакуации населения такое мародёрство началось, что пришлось топить, любителей чужого.
- Как топить?
- Ставили на берегу пулемёты и открывали огонь по лодкам. С БТРов стреляли. Допустим, идёт ночью лодка по Припяти, без сигналов, без всего, вот и применяли оружие. Оно ведь как, кому война, а кому и мать родна!
- Да, тогда и из могильников, запчасти для "Жигулей" воровали, - добавляю я. - Приезжали с резаком к могильнику, и что бы получить меньшее облучение, просто срезали нужные запчасти. А потом в Киеве продавали. Уже тогда коммерсанты учились обманывать народ.
- Мне такую мразь не жалко! Одобряю, что стреляли. Они же на чужом горе наживались!
Трудно с этим не согласиться. Но такова уж человеческая натура!
- Я, помню, в Припяти, вот где чёртово колесо стоит, были целые холмы навалены из мотоциклов, мопедов, велосипедов. Смотришь сверху, куча разноцветных машин, рядом пирамида мототехники и тишина! А был ещё случай, одного деда не могли поймать. Никак не хотел уезжать старик. Только заслышит шум винтов, так сразу бегом в лес, только пятки сверкают. Встанет на опушке и ждёт, когда мы улетим.
Но я отвлёкся от своего повествования. Как-то, в один из таких визитов, нас отправили на прогулку в сосновый бор. Так сказать, подышать свежим воздухом, отдохнуть на природе некоторое время, и набравшись сил, бодрыми и весёлыми вернуться в часть. Гулять надо было, как минимум, часа два, а то и больше. Ну, мы и пошли. Забрели в какую-то чащобу и сели отдыхать. Кто-то захотел по малой нужде и немного отошёл в сторону. Оттуда вдруг послышался крик и не цензурная брань. Все среагировали мгновенно, мало ли что могло случиться, может, радиация мгновенно свалила бойца с ног и тот находится при смерти. Ведь написал один из нас в письме своей жене, "Письмо пишу в противогазе, на сапоге погибшего товарища". Шутка это была или он хотел продемонстрировать супруге опасность своего положения, не знаю. Знаю только, что письма вскрывались службами КГБ и прочитывались. Чтобы не было протечки информации об уровне радиации. На этот раз, все дружно повскакивали со своих мест и с любопытством приблизились к умирающему товарищу. Кто-то уже начал ломать ветки, что бы соорудить носилки для раненого. Но оказалось, что солдат просто провалился в какую-то яму. При более тщательном осмотре места происшествия, мы обнаружили, что под ним подломилась сгнившая доска. К нашему удивлению, в яме хранился самогонный аппарат. Сделан он был из двух алюминиевых кастрюль, наложенных одна на другую. Очевидно, в нижнюю часть заливалась брага, в верхнюю - вода. И при помощи не хитрых устройств, скопившаяся влага поступала наружу. Откуда он мог тут взяться? Кто его спрятал? Приглядевшись внимательней, увидели, что местность покрыта сгнившими досками, обвалившимися землянками, поросшими мхом, существовала даже какая-то давняя траншея, по периметру окружности. Что это было? Стоянка партизанского лагеря, в годы войны, или жители местных деревень прятались тут от немцев - неизвестно. Но в любом случае, находка была любопытной. Самогон пользовался спросом всегда!
Владимир Девятых, который так же проходил службу в этом полку, вспоминает.
- Мы в этом лагере даже землянку восстановили! Находили ржавое оружие, некоторые искали какой-нибудь партизанский арсенал, с автоматами, с боевыми патронами. Зачем? Не знаю. Наверное, надеялись найти какие-то отголоски той эпохи или что-то, в этом роде. Нас ведь тоже называли партизанами.
- Нашли? - спрашиваю я.
- Нет! Зато какое место для отдыха получилось!
Он был там позднее меня, но, тем не менее, нам было что вспомнить. Перебирая фотографии, остановились на одной. В полку стоял вот этот стенд, с загадочной и непонятной надписью "Место подвига"
Солдаты понимали всю значимость этого транспаранта и относились к нему серьёзно, с уважением. Подойдёт, бывало, какой-нибудь боец, и ненароком, расстегнув штаны, с широко раскрытыми глазами совершает подвиг! Вот так, на наших глазах и рождались герои. Главное, он точно знал, куда патриотизм девать, а то, что пахло от него, так это уж детали.
Вспомнили мост через Припять, через который бегали на станцию. Почему бегали? Да потому что железная конструкция излучала определённую дозу радиоактивного заражения, и миновать его нужно было, как можно, быстрее. Это была ближайшая дорога на станцию, в объезд, такая процедура заняла бы несколько часов.
- А мы в этой Припяти и рыбу ловили! - говорит Владимир. - Сушили на солнце и ели.
- Мы тоже ели! - поддакиваю я. - Но тогда, правда, она почему-то плавала вдоль берега, кверху брюхом. Лежит такая здоровая рыбина и балдеет, от удовольствия, едва плавниками шевелит. Наркоманка, наверное! Нанюхалась стронция или плутония и в кайф вошла.
- Я через этот мост сорок два раза бегал, - продолжает Владимир. - Двадцать шесть раз был на станции и один раз чуть не остался там навсегда. Забыли нас. Отцы-командиры домой торопились и не сосчитали всех. И мы пешком, по заражённой зоне, как проклятые топали в пыли.
- А чем занимались в свободное время? - спрашиваю.
- В карты играли.
Действительно, вечерами, самые непоседливые и активные, собирались за столом. Рядом топилась буржуйка, мы чифирили, разговаривали и играли в покер, на деньги. Карт не было и поэтому, для этих целей использовали домино. Бывало, что за вечер, я выигрывал рублей двадцать, а то и тридцать. А на другой день, их же и проигрывал. Но мне везло, к концу службы у меня в кармане лежало четыреста рублей. Но мой выигрыш не сказывался на товарищах. В палатке было тридцать человек и если сумму разделить на весь период пребывания в зоне, пять месяцев, то их убыток был ничтожный.
Но главной отдушиной для меня была художественная самодеятельность. Хотя, весь период героизма, можно назвать самодеятельностью. Где-то, через месяц, после того как нас привезли сюда, подходит ко мне начальник клуба и говорит:
- Мы к двадцать третьему февраля готовим праздничное выступление, и не желаю ли я, как профессионал, принять участие в этом мероприятии?
Я тут же согласился. Это ж какая благодать! Сидеть в тепле и заниматься ерундой! Но в тёплом месте уже собрались новоявленные лейтенанты. До этого, я никого из них не знал. Хорошие ребята, весёлые! Главное, у них присутствовал юмор и фантазия, и мы взялись за постановку. Сам я не участвовал, только руководил. Совместными усилиями, у нас получилась какая-то миниатюра, на тему войны. Вроде как бойцы на привале. Вася Чарушин, который теперь торгует на рынке мёдом, пел. Образование у него было музыкальное, и он неплохо справлялся с этим. На смотре художественной самодеятельности, среди полков, мы даже заняли какое-то место. Вместо того, чтобы заниматься работой на станции, мы два месяца бездельничали, и готовились к смотру художественной самодеятельности, кроме как дурь и глупость, такую акцию не назовёшь! Но вся прелесть ещё заключалась и в том, что мы с выступлениями стали ездить по сёлам. А это давало возможность купить самогон. Как-то, приехав в один населённый пункт, нам стало известно, что в магазине есть вино. Пока идёт концерт, я попросил водителя съездить и купить вина. Он отказался, сославшись на то, что кэгебист, а он обязательно присутствовал с нами, поднимет шум.
Тогда я, взяв всю ответственность на себя, угнал ЗИЛ - 157, доехал до магазина и купил бутылок десять вина. Когда вернулся обратно, меня уже ждал капитан КГБ.
- Куда ездил? - спросил он.
- Странный вопрос. За вином, - наивно и простодушно ответил я.
- Купил?
- Конечно! - С моей стороны, что-то скрывать было бы глупо. Всё было так очевидно.
- Ну и где оно?
- В машине.
То ли он не поверил моей наглости, то ли просто решил не вмешиваться, но вино у нас не изъяли. Но на всякий случай, мы решили выпить его до конфискации. И прямо во время концерта, по очереди, прилагались к стакану. Обратно ехали захмелевшие и весёлые. Остаток вина привезли в часть и там уничтожили его окончательно. Но душа меру знает. Лишнее пришлось отдать лозунгу "Место подвига". Блевали от всей души, казалось что сами внутренности сейчас вылезут наружу. К сожалению, на этом моя карьера в самодеятельности, закончилась. На следующий день меня выгнали за несоответствие занимаемой должности. Побоялись, что я и дальше буду разлагать и спаивать дружный коллектив. А на войне, как на войне - дисциплина, прежде всего! Но я нашёл себе другое занятие.
В автопарке стоял не исправный ЗИЛ-131. Ему уже давно предназначался могильник, и было видно как он по нему скучал, но не хватало какой-то незначительной дозы, для списания. Я попросил командира роты закрепить его за мной и обещал восстановить его. Недели две, я упорно возился с развалюхой. Когда-то, до армии, я работал слесарем мотористом и мой опыт пригодился. Наконец, моя колымага смогла самостоятельно выехать из гаража. Какое это было счастье! Я опять был свободен! Это чувство жило во мне постоянно. Оно было неотъемлемой частью души. И я всячески старался оградить его от любых притязаний! "Ещё будучи солдатом срочной службы, меня считали отличным специалистом колёсных машин, но как солдат - я числился говном! Постоянные нарушения устава, непослушание, дерзость, это мои личные качества, записанные в карточку, а если добавить 30 суток гауптвахты, становится понятно, что за солдат перед вами! Офицерское чванство, хамство и тупость, я не переносил органически. Хотя они меня ценили. Когда кто-то их них покупал "Жигули", то чтобы перегнать их из Свердловска до Н-Тагила обращались именно ко мне. Оформляли трёхдневный отпуск, и забирали с собой. Но не это главное, теперь я мог снова покидать полк, ездить по хозяйственным нуждам и быть, хоть в какой-то степени, независимым.
Дело в том, что где-то там, на самом верху понимали, быстро ликвидировать аварию не получится, на это уйдёт не год и не два. Придётся завозить всё новое и новое пушечное мясо, в виде солдат. А для этого решили территорию полка благоустроить. Строили КПП, склады и прочую дребедень. И я на своём ЗИЛе, возил доски, гвозди, железо. И каждый раз, выезжая в населённый пункт, мне удавалось покупать самогон, местные жители с радостью его продавали солдатам. Им прибыль, нам развлечение. И теперь в палатке с нетерпением ожидали конец рабочего дня, так как вечером наступал праздник. Спиртное, которое я привозил, употреблялось быстро и с удовольствием. Так текли дни и месяцы. Изменилось всё мгновенно, в считанные дни. В апреле месяце, пришёл приказ провести облучение всего личного состава. То есть, всех подряд прогнать через работу на станции. В срочном порядке стали переоборудовать машины под перевозку личного состава. Обтянули тентом кузов, установили скамейки, и такси было готово. С ветерком, по безлюдной местности - красота! На станцию колона отправилась ночью. Личный состав оставался в части, мы их должны были встречать на том берегу Припяти, после перехода через железнодорожный мост. Мне в этом параде участвовать не пришлось, Через пару десятков километров, двигатель у машины застучал, и мне пришлось вернуться обратно. Командиры потом долго сетовали, ведь машину планировали отправить в могильник, а тут её надо ремонтировать.
Но облучение дело серьёзное. Для постановки важной задачи, в часть опять прилетело начальство. Мы в это время находились в автопарке, и терпеливо ждали, когда оно нас покинет. Подошло время обеда, а нас в столовую не пускают, не велено! Прошёл час, два, три, а начальство всё ещё здесь. Среди служащих пошёл ропот недовольства.
- Вы, что там, охренели?
- Почему мы должны голодными сидеть?
Ротный капитан только ухмылялся:
- Вы солдаты, терпите!
- Ты сам-то уже поел? - перешёл на "ты", один из нас.
- А ты мне не тычь, я тебе не ровня! - огрызнулся тот.
- Да ты меня по возрасту младше! Сопляк! - уже закричал Калиныч, так мы звали солдата, призванного из-под города Челябинска, ему было пятьдесят.
Назревал бунт. Продержав нас в автопарке ещё какое-то время, наконец, нам разрешили следовать в столовую. Но не тут-то было!
В ответ на произвол начальства, мы решили отказаться от пищи. Объявили голодовку. Что тут началось! Прибежал товарищ из КГБ и начались угрозы!
- Под трибунал пойдёте! Кто зачинщик?
А до нас уже дошли слухи, что взбунтовался Литовский полк, много народу пересадили. В одном из полков Северо-кавказкого округа, солдаты подняли мятеж и порезали несколько офицеров. В чём была причина - не знаю, видимо горячих парней с Кавказа не устраивало то, что их насильно делают импотентами. У нас в роте тоже запахло "жареным". Неизвестность, она тяготит, а мы уже столько времени проводим в ожидании будущего.
Разговор был коротким. Капитан, наугад, ткнул пальцем в нескольких солдат и сказал:
- Тебя, тебя и тебя объявляю зачинщиками. А разбираться будет следствие. Или сейчас, вся рота идёт в столовую, или вы трое под арест.
Подставлять своих товарищей мы не стали, в столовую пошли. Но весь обед остался стоять на столах нетронутым. Замечу, после этого случая, гонор у командиров поубавился. Из-за такого инцидента, могли полететь и звёздочки с погон.
СТАНЦИЯ
Станция, станция! Есть различные толкования этого слова. Оно нас интриговало, будоражило воображение, будило страх и неизвестность. Как много стоит за этим понятием! Разрушенные судьбы, смерть и слёзы! Многие, как и я, до сих пор не понимают что это такое? Ничего нет, а люди гибнут. А такой могла оказаться и вся планета, взорвись ещё первый и второй реактор. И что бы этого не произошло, нас и пригнали сюда. Мы уже столько месяцев здесь, а никто из нас и в глаза не видел то, ради чего мы сюда прибыли. Нас интересовало, где находится наша будущая могилка? Как она хоть выглядит? Правда, по рассказам тех, кто уже побывал там, мы имели некоторое представление о том, что нас ждёт. Но впечатления от "повести печальной", были не радостные. Так истопник палатки, из прежнего набора, которого мы застали впервые дни после приезда, говорил:
- Не завидую я вам, ребята. Нас вот облучили, а чего и сколько - не говорят. Всем написали одинаково -25.
Сидит, весь такой загоревший, и это в декабре месяце, курит и сплёвывает зло.
- Бардак полный!
И это была правда! Впервые дни ВОВ, в 1941 году, власть проявила свою не состоятельность, народу полегла куча и в плен попала тьма! Также и здесь, народу уйма, а облучаются напрасно. Вместо того, чтобы работать, мы по лесам от начальства бегаем.
- Ну, а как оно, самочувствие? - спрашиваем мы.
- Впервые дни после станции были тошнота и рвота. У некоторых даже кровь шла.
А потом, вроде, ничего - оклемались.
К тому времени, когда пришёл приказ прогнать нас через станцию, я уже серьёзно болел. С ногами творилось что-то непонятное. Лежишь на кровати, а в коленях, будто граната взорвалась. Те ощущения помню до сих пор.
Помню и тот солнечный день, когда построили нашу роту на плацу и ещё раз объяснили нам всю важность задачи, стоящей перед полком. То есть ликвидацию аварии. После чего был задан вопрос, есть ли добровольцы, желающие проявить своё гражданское мужество и отправиться на работу, на станцию? Шаг вперёд сделали два или три человека. Я не был в их числе, но это ничего не изменило. Дальше произошло то, что и должно было произойти. Прозвучал приказ: - "Остальные, в добровольно-принудительном порядке грузятся в машины и вперёд"!
Ехали по просёлочной дороге. Впереди идущие машины поднимали такую пыль, что в двух метрах комара не видно было. А они были такие огромные, что цинковые вёдра прокусывали. В палатке, от этих истребителей, спасались только под одеялом. Мы сидели в респираторах и задыхались. Вся одежда была сплошь покрыта радиоактивной пылью, но кого это волновало? Разве заботятся о чистоте свиней, когда их везут на убой? Километров через десять, миновали колючую проволоку, ограждающую станцию по периметру и выехали на берег Припяти. Выгрузившись из машин, стали с любопытством разглядывать ландшафт. Впереди стоял железнодорожный мост, за ним располагались многочисленные строения атомного гиганта.
1. Главный корпус. 2. Объединенный вспомогательный корпус с химводоочисткой. 3.Склад химреагентов. 4. Административно-бытовой корпус. 5. Дизельно-генераторная станция. 6. Хранилище жидких и твёрдых отходов. 7. Азотно-кислородная станция. 8. Резервная котельная. 9. Склад свежего топлива.
Разрушенный блок бросился в глаза сразу. Он выделялся своей высокой трубой. Строящиеся пятый и шестой блоки, стояли слева от нас, а справа виднелся город Припять. Страха не было, присутствовало только ощущение опасности. Кто-то спустился к реке, кто-то присел на траву, как тут же послышалось предупреждение:
- Дезактивирована только тропа, кто испытывает недостаток облучения, может прилечь.
Мгновенно, все как по команде, выстроились в колонну, и только шум от хлопающих ресниц, долетал до ушей командиров.
А они, заботясь о нашем здоровье, по-отечески наставляли:
- Через мост нужно двигаться как можно быстрее, железо напиталось излучением и сейчас сильно фонит. Не набирайте лишние рентгены, скачками и вприпрыжку - вперёд!
И мы, как пьяное стадо козлов, бросились на штурм железнодорожного моста. Но так было только в первый день, дальше к этому относились спокойно. Через мост ходили как по бульвару. А чего опасаться? Мы в такой же радиоактивной зоне уже несколько месяцев, так что - хуже не будет!
* * *
- Уже когда мы подъезжали к городу Припять, поразило небо, - вспоминает академик Легасов В.А. Багровое такое, точнее малиновое. Над станцией стояло зарево! Обычно атомная станция, с её трубами, представляет собой сооружение очень чистое, аккуратное, а тут вдруг как металлургический завод! Сразу стало видно, что руководство атомной станции и Минэнерго, какое там присутствовало, ведут себя противоречиво. Какие давать команды и поручения не знают. И только по инициативе А.Е Мешкова была дана команда приступить к расхолаживанию первого и второго блока. Ю.Е Щербина немедленно вызвал химические войска и вертолётные части. Начались облёты, осмотры внешнего состояния 4-го блока.
В первом же полёте было видно, что реактор полностью разрушен. Верхняя плита, так называемая "Елена", герметизирующая реакторный отсек, находилась почти в строго вертикальном положении. Из жерла реактора постоянно истекал такой белый, на несколько сот метров столб продуктов горения, видимо, графита. Но всех нас волновал один вопрос, работает реактор или нет? Поскольку это необходимо было быстро и точно установить, то предприняли попытку пробраться туда на бронетранспортёре.
Сычёв Сергей Федзерович
|
Блог О Зоне Отчуждения
Обсуждение
