– Валера, ты совсем не отдыхаешь! Вот уже который год ты мне обещаешь поехать в Крым. Да что там Крым! Свозил хоть бы в наш, институтский санаторий в Протвино. Он, хоть и маленький, но такой хороший! Родной. И кормят там вкусно. Рыбку бы половил в Оке. Ока совсем рядом! Вон, и велосипед ты мне подарил новый, «Салют». Сел на него и…, – супруга Маргарита действительно устала от бесконечного одиночества, на которое обрекал ее вечно занятой муж. – Съездили бы на дачу к Лариске. Опять-таки, у них совсем рядышком домик в Кременках. Обещала нам пионов дать, корни. Они с Савиным на майские праздники картошку сажать будут. Увидишь, как тебе Андрюша обрадуется! Он, как в отставку вышел, совсем скис, так ты его расшевелишь. Легасов молча доедал бутерброд и запивал кофе с молоком. – Налью-ка я еще себе кофейку, – сказал он куда-то в сторону. Его рука потянулась к стоящей на полке коричневой жестяной банке растворимого индийского кофе. – Вот черт! Не получается! Ноготь сломал… Рит, дай мне что-нибудь подцепить крышку. Ему, конечно, хотелось побыть вместе с женой, хотя бы недельку. Он даже был готов никуда не ездить, а остаться дома, сидя с газетой на своем любимом югославском диване, купленном в рассрочку с базы по распределению на отдел. Он очень любил вечера, когда жена, уткнувшись в его плечо, помогала отгадывать кроссворды и периодически придвигала стул к подвесным полкам с запыленными томами Всемирной Энциклопедии. – Рита, посмотри в шестом томе, я точно помню, что наш ответ лежит именно там, – влюбленными, полными нежности глазами, он смотрел на ее женственные плавные движения, – река в Занзибаре… на три буквы… Валерий усмехался и терпеливо ждал, пока Рита, протерев толстенный том от пыли, спускалась и приносила его на диван, где они начинали судорожно листать книгу. – В Занзибаре? И на три буквы! – смеялась, краснея, Рита. Сказанное Маргаритой проходило через его душу раскачивающимся маятником. Одна сторона говорила – брось! Ты тоже человек. И когда-то должен отдыхать. Нет, не должен – обязан! В конституции нашей страны так и записано: «Каждый гражданин имеет право на отдых и труд». Труда было более чем предостаточно, и в этом его упрекнуть было некому. Поэтому – отдых. Отдыхать, и еще раз, отдыхать! Но подходила очередь, и мысли Легасова обращались в другую сторону: «Ты не имеешь право на отдых! От тебя столько зависит! Столько человек работает под твоим началом. Люди молятся на тебя, и как ты можешь их оставить? В такой ответственный момент…». Вот так это и тянулось, пока маятник не останавливался ровно посередине, заставляя его сделать выбор.
Уже в коридоре Ермаков сообщил, что на Чернобыльской АЭС произошла какая-то авария. Расспросить про подробности не было времени-начинался доклад министра. Скорее всего, Ермаков точной информацией не располагал. Станция принадлежала другому ведомству, которому теперь и предстояло выяснять причины и устранять неполадки. Настроение было испорчено. Там, в Чернобыле, произошло что-то серьезное, возможно, облучались и гибли люди, а здесь царило спокойствие. Однако нужно было идти в зал. Может, там что-либо прояснится? Как-никак, собралась вся элита атомщиков. Один доклад сменялся другим. Престарелый, но в свои 86 лет не по годам активный, министр Ефим Павлович Славский, громким голосом вещал о том, как во вверенном ему ведомстве все замечательно и прекрасно. Безусловно, были некоторые упущения, например, высокий травматизм, включая облучение, финансовые нарушения, технически неточные операции, но все это было незначительной мелочью по сравнению с самыми лучшими в стране предприятиями, выполнявшими, перевыполнявшими все плановые, сверхплановые задания партии и правительства. Авторитет Ефима Павловича был огромным, и он недаром руководил одной из самых мощных и грозных отраслей страны. За спиной мэтра поговаривали, что сам Леонид Ильич, стоя на трибуне во время празднования Дня Победы, несколько ошалел, увидев однажды Славского при полном параде, хотя тот крайне редко надевал свой пиджак с наградами. Славский был стар. Чуждая молодому поколению ученых была его напыщенная демагогия. Она попросту утомляла. Привыкшие к пламенным, поющим гимн атомной энергетике, однообразным речам, слушатели зевали, вертелись по сторонам и ждали, когда наступит перерыв. Не был исключением и Легасов, но сегодняшняя новость об аварии не давала покоя. Валерий считал себя неплохим специалистом. Он понимал важность так упорно замалчиваемой, забываемой руководством техники безопасности. Особенно - при эксплуатации атомных реакторов. Какому нормальному советскому руководителю нужен был реактор, потерявший из-за какой-то там ненужной перестраховки часть своей мощности? Наверху такое не одобрят и не поймут. Еще дадут так, что мало не покажется! Сразу встанет ребром вопрос: на что тратятся народные деньги? Ученые-атомщики придавали большое значение повышению рабочих мощностей атомных реакторов за счет снижения затрат на их безопасность. Все понимали о риске, но многолетний опыт безаварийной эксплуатации военных реакторов породил мнение: достаточно написать правильную и подробную инструкцию по управлению, и безопасность гарантирована. Именно эта философия и породила РМБК – реактор повышенной опасности, на котором отсутствовал даже внешний защитный купол или как его прозвали, «крышка». А ведь именно РМБК неустанно трудились в Армении, под Питером, на Чернобыльской АЭС. На Украине такими реакторами планировалось оснастить строящуюся Крымскую АЭС, а также реанимировать замороженное в 1981 году строительство Чигиринской ГРЭС в Ладыжине, перестроив готовую площадку под атомную станцию. «Перестройка» – это именно то, что было в духе сегодняшнего утра, на которое тратили свое драгоценное время ученые в ожидании долгожданного перерыва на поход в буфет. Трудно подсчитать, сколько заманчивых предложений иностранных коллег отверг химик Легасов, когда стал заниматься этой темой. В прошлогодней поездке по США ему сулили золотые горы и всячески намекали на то, что ему стоит остаться. Предлагали кафедру, баснословный оклад, свободу в выборе решения и средства на его реализацию. «На, бери! Разделяй и властвуй!». Устоять было нелегко, соблазн был поистине великим. Но Легасов выстоял. Воспитанный в духе советского времени, он посчитал невозможным предать Родину и своих коллег. И потом, останься он тогда, год назад в Америке, что было бы с его семьей? Власть имущие оценили стойкость Валерия Алексеевича и назначили его одним из руководителей института, первым зам. директора. Академик Александров посчитал, что этот въедливый, жадный до знаний и до педантичности осторожный, честный химик-неорганик, постоянно ужасающийся положением дел с безопасностью в отрасли, не сможет пройти мимо проблемы атомных станций. В вопросе по безопасности реакторов Легасов и Александров нашли полное взаимопонимание. Анатолий Петрович прекрасно знал, чем грозит авария. Валерий стал его соратником и правой рукой. Работать под началом такого ученого для академика было большой удачей, признанием. Несмотря на мизерное финансирование, зависть коллег-неудачников и «штыки» трусливых чиновников, Легасов самоотверженно делал свое дело, считая траты времени и сил на закулисные интриги никчемным занятием. Зависти было много.
Он продолжал вслушиваться в длинную речь выступавших, пытаясь получить какую-нибудь, самую незначительную информацию о ЧАЭС. Ведь подобные ситуации на станциях были его насущной работой, делом, которому он теперь всецело посвящал себя, вопреки обидам и недопониманию близких. «Министр должен был что-то знать… Чернобыльская АЭС была одной из самых крупных не только в СССР, но и в мире». – Эта мысль не давала покоя, и он стал нервно, подобно тренеру киевского «Динамо», его тезке - Валерию Лобановскому - раскачиваться на стуле. И вот, наконец, Ефим Павлович перешел к аварии, но затронул ее как-то вскользь: «В Чернобыле, принадлежащему другому министерству, произошла какая- то авария… Чего-то там натворили… это не остановит путь развития атомной энергетики…», и продолжил доклад, подобный долгоиграющим речам Фиделя Кастро, затянув его еще на два часа.
Раздосадованный этим скупым сообщением и дождавшись с великим трудом перерыва, Валерий Алексеевич быстро вышел из зала и поднялся на второй этаж в комнату ученого секретаря Николая Бабая, в надежде выяснить подробности. Они симпатизировали друг другу и встречались, как старые добрые друзья. Не успели они поприветствовать друг друга, как в комнату ввалился запыхавшийся первый зам Славского, Мешков. – Валерий Алексеевич, как хорошо, что я вас нашел! – вскрикнул он озабоченным голосом, переводя дух и ослабляя узел давившего на кадык галстука. – Какое счастье, что вы не уехали из Москвы! – Приветствую вас, Александр Григорьевич, – немного растерянно ответил Легасов. – Я никуда не уезжал, был на партактиве, слушал доклад Ефима Павловича. Вот зашел обсудить основные позиции доклада. – Меня, к сожалению, на докладе не было, – выдохнул первый зам. – Ефим Павлович уже сообщил об аварии на Украине? – Сообщил, – протянул Легасов, с трудом скрывая досаду и разочарование докладчиком и отсутствием компетентной информации о случившемся. – Вы знаете подробности? – Вот это и придется выяснять нам с вами. Создана правительственная комиссия, и мы в ее составе. Придется отложить все дела и сегодня же вылетать. Сбор в четыре часа дня во Внуково. Настоятельно прошу не опаздывать. Дело неотложное и весьма серьезное. О сроках командировки не знает никто, поэтому рекомендую собраться основательно. Ну все, я побежал дальше, надо еще найти Сидоренко. До встречи! Быстро распрощавшись с Бабаем, Легасов спешно вышел из здания министерства, сел на заднее сиденье в служебную «Волгу», которая, к счастью, оказалась на стоянке, сел и замер в нерешительности, обдумывая, куда ехать. До отлета оставалось три с половиной часа. На скорые сборы и дорогу до Внуково из дома с лихвой хватило бы часа полтора. Значит, оставшиеся два нужно использовать с толком. Он объяснил водителю свои сегодняшние непростые планы. Ему обязательно хотелось заехать в институт, чтобы найти кого-то, кто занимался сугубо реакторами и кто был знаком с Чернобыльским РМБК. Именно они могли сообщить важные дополнительные сведения о возможных вариантах развития событий во время аварийной ситуации.
Москва готовилась к праздникам. Город одевался в яркое убранство. Машины из центра и спальных районов лучами потянулись на выезд из столицы. На Садовом кольце начинался автомобильный затор, и надо было торопиться. Как и сегодня, спешили на свои заветные шесть соток дачники, везя с собой на крепких багажниках «шестерок» и «двоек» различный, не нужный в квартире скарб. Стучали клапанами перегретых моторов «Москвичи», пыхтели отпрыски украинского «Детройта» – «Запорожцы». У академика сложилось впечатление, что город эвакуируют. Рождался вопрос: для кого все эти праздничные убранства? Кому? Для отчета парткомов, курирующих вопрос о развешивании по городу праздничных флагов? Приезжим? Ведь где-то там, на Украине, зарождалась большая беда. Горе, о котором пока никто ничего толком не знает и о котором еще умалчивало правительство. Время неумолимо таяло. Киевское шоссе обещало быть перегруженным, а до юго-запада еще надо было добраться. Большинство вопросов так и остались нерешенными. Удалось только, впопыхах, набить портфель документами и справочниками, растолкать по карманам предметы первой необходимости и бросить огорченной супруге несколько дежурных фраз, как: «Уезжаю в командировку, насколько, неизвестно, ситуация непонятная», и быстро спуститься к машине. Ни на что другое у Легасова времени не оставалось.
Прибытие правительственной комиссии
Теплым апрельским вечером встретил аэропорт Борисполь правительственную комиссию под председательством первого заместителя Председателя Совета министров СССР Бориса Евдокимовича Щербины. Электронные часы-табло попеременно показывали дату и точное время. В Киеве было шесть вечера. Кавалькада из дюжины «членовозов» - руководителей Украинской ССР, отливая черным лаком, выстроилась шеренгой у отдельного входа в правительственный зал ожидания, находящийся в правом крыле стеклянного фасада аэропорта. Возглавлял ее Председатель Совета министров Украины Александр Павлович Ляшко. По растерянным лицам высокопоставленных чиновников было видно, что произошло какое-то из ряда вон выходящее событие, осознать которое до конца явно еще никому не удавалось. Единственное, что удалось выяснить, – министр энергетики Майорец, заместитель Предсовмина Украины Николаев и еще два члена комиссии уже находились на станции. Щербина понимал, что вразумительного доклада не последует и скомандовал срочно везти комиссию в Чернобыль, расстояние до которого от аэропорта составляло около ста сорока километров. Члены комиссии в этом были с ним солидарны. Настойчивые приглашения к хлебосольному украинскому столу для недолгого перерыва на ужин категорически отвергались. Было крайне необходимо поскорее оказаться на месте аварии. Время неумолимо двигалось вперед, а никто толком не мог что-либо предпринять и доложить в Москву. Они не могли знать, что до их приезда на самой станции и в городе не было предпринято никаких решительных действий, хотя было уже известно, что произошел взрыв, погибли люди и радиация начала свое страшное, безжалостное, губительное шествие по земле. Никто из комиссии не мог предположить, что километры пути, намотанные на широкие колеса правительственных ЗИЛов и «Волг», ведут навстречу событию планетарного масштаба. Событию, которое потрясет мир и станет грозным, а может, и последним предупреждением человечеству. Чиновникам еще только предстоял шанс решительными действиями предотвратить более тяжелые последствия, влекущие за собой гибель сотен тысяч человеческих жизней. Им действительно надо было спешить. Перед селом Черевач колонна в сопровождении милиции попала в грозовое облако. Прерывисто захрипела рация, передав всем водителям распоряжение не снижать скорости. Косой дождь хлестал в лобовые стекла, и щетки в максимальном режиме еле справлялись с обрушившимся ливнем. Кортеж миновал поворот на Чернобыль и свернул налево к Припяти. Оставив грозовой фронт где-то позади, дождь сменился редкими каплями, и до города, где жили строители и работники станции, судя по дорожному указателю, оставалось каких-то восемнадцать километров. А вот, наконец, и выставленный на серую треногу щит, свидетельствующий, что комиссия через пять-семь минут прибудет к месту назначения. И тут специалисты-ядерщики, составлявшие чуть ли не треть пассажиров, словно по цепной реакции, стали ужасаться один за другим увиденному из автомобилей. Даже водителям, за всю дорогу ни разу не сбавившим приличную скорость, стала передаваться эта необъяснимая тревога. Наблюдая за странным поведением московских гостей, они невольно притормаживали и, по мере возможности, чтобы не создать аварийной ситуации, пытались взглянуть туда, куда были устремлены тревожные взгляды молчаливых пассажиров. От картины, представшей взору людей, даже тех, кто когда-либо присутствовал на испытательных полигонах, веяло холодным ужасом и смертью. По приезду в Чернобыль, Легасов, встречавший его Щербина и сопровождающие их лица, вместе с кинооператором из специального отдела КГБ пересели в армейский вертолет и со стометровой высоты пытались разглядеть место аварии. В высоком радиоактивном поле вертолет сильно трясло, что было чревато риском падения. Перекрикивая гул вертолета, Щербина спросил озабоченного академика: – А что это там за свет? – Борис Евдокимович, это не свет, это – смерть... Вертолету в тяжелых условиях сложно держать определенную высоту. Он кружил вокруг места взрыва, стараясь зависнуть над возвышающейся трубой второй очереди, откуда особо четко был виден вывернутый наизнанку взрывом реактор. Легасов с наставленным в окно иллюминатора биноклем пытался скорректировать место съемки. Он отчетливо понимал, что случилось самое страшное и давал себе отчет в том, что на тушение радиоактивного пожара придется отправить на верную смерть десятки и, возможно, тысячи человек. Напряжение немного спало, когда Легасов увидел, как в ночь на 27 апреля в Припять начали входить химвойска. Колонна из специально оборудованных на случай ядерной войны бронетранспортеров и разведывательных машина «Кашалот» нарушила ревом двигателей тишину ночного города. Академик понимал, что там, в «зоне», неподалеку от места аварии и дальше в местах, куда разлетелись радиоактивные обломки, теперь расположены зараженные огромные «гамма-поля». Тысяча… тысяча пятьсот… пять… семь тысяч рентген. Сколько же их там? Ответить на этот вопрос Легасов пока не мог. В одном он был абсолютно твердо уверен: несколько минут в таком поле, и человека ждет неминуемая мучительная смерть.
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
– Аркадий Иосич, Егор Порфирьич, вы здесь? – влетел в кабинет Госатомнадзора СССР встревоженный и взлохмаченный Лешка Васильев, в прошлом месяце приступивший к обязанностям оператора во втором блоке. – А где мы, по-твоему, должны быть? – ответил спокойным голосом, попыхивая по-хулигански изогнутым «Беломором», сухощавый и лысый Аркадий Иосифович – ведущий инженер Минэнерго, курирующий строительство пятого и шестого блоков. Он был старше своего коллеги и мысленно видел себя пенсионером, блуждающим туманным сентябрьским утром по лесу с лукошком. – Егорка, аккуратнее сдавай! Вон у тебя мой валет куда улетел! – Иосич, так шо, мне теперь заново массажировать колоду? – Ты не шокай, а пересдавай! Как ты собираешься играть, если засветил карты?! Давай! Давай! И не смотри на меня, как баран на новые ворота. Игра – она к порядку приучает, хоть и дурнем называется. Горе-картежники разразились негромким, но очень характерным смехом. Особо колоритным был смех лысого Иосича, то и дело подбрасывающего почти догоревшую папиросу к носу. – Я тебе ваксу куплю – плешь отполировать! – парировал несколько раздосадованный Порфирьич. – Вон, как лампа отсвечивает! Так это казенная дневнуха, а под спиралькой Ильича ты будешь сверкать, подобно шлему Навуходоносора! Леха, ну посмотри на этого Шлёму: вылитый профессор Плейшнер из 17-ти мгновений! Ой, нет – Плеш-шнер! Только что не хромает, это мы живо поправим! – Вся станция на ушах, а вы, ведущие специалисты, сидите здесь, – оторопел от увиденного Лешка. – Вы что, не видите, что творится? Пришлось выдержать минутную паузу, пока расшалившиеся инженеры не угомонились, и Иосич, переводя дух, первым завалился на кресло, по- ковбойски закинув ноги на металлическую тумбочку. – А что такого творится? – спокойно отвесил Иосич, выпуская кольцами серый дым. Теперь его ноги были поджаты, и он совсем развалился в зеленом кресле эпохи шестидесятых годов. – Ну, авария же в четвертом, столб над корпусом аж до неба! Да еще подсвечивается чем-то малиновым, ядовитым из реактора. Вы же ядерщики, вы же понимаете, что это такое. Я, как утром все это увидел, сразу же своих в Киев отправил. У меня малой всего три годика, и жена опять на сносях. Вот я их к теще и отвез. Пришлось вернуться. Мне же на смену. – Это очень хорошо, Алексей, – вступил в разговор инспектор Госатомнадзора, доктор технических наук Егор Порфирьевич Лежнев, шестидесятилетний юбилей которого отмечали в середине марта. – Хорошо, что ты своих близких отправил. Хороший у тебя мальчишка, да и маму ему хорошую выбрал. Гарна дівчина! Ты, Леша, сядь, успокойся. Тебе когда на смену заступать? – В девять, – буркнул Лешка. – Да у тебя ж еще уйма времени. Вот и посиди с нами, поговори со стариками, – продолжал спокойно Егор Порфирьевич, доставая из-под стола бутыль с мутной жидкостью и разливая ее по стаканам. – Расскажи, как у тебя с защитой кандидатской? Может, помощь какая требуется? Хотя чего тебе помогать, ты же у нас «МИФИст», продукт знаменитой кузницы ученых степеней. – Да какая там защита! – не унимался Лешка, расширенными донельзя глазами. Только сейчас он обратил внимание, что на столе стояло несколько опорожненных стаканов, а на выщербленной тарелочке лежали бутерброды с салом и почищенные дольки чеснока. Два из них были надломлены, что говорило: оба старейших работника уже явно были навеселе. Не заметить это Лешке помешало только сильное волнение. На станции и так существовал суровый запрет на подобные застолья, а в свете последних событий, когда объявили борьбу с пьянством, это грозило еще и крупными неприятностями, вплоть до «строгача» с занесением в личное дело. Судя по виду и запаху разливаемой жидкости, это был самогон и, вероятнее всего, крепкий. Между тем, Порфирьич налил Лешке полный стакан, а себе с Иосичем – едва треть. – Ну, давай! – кивнул головой Порфирьич и пододвинул ему стакан. Иосич же потянулся за своим стаканом сам. – За тебя, будущего кандидата, твою чудесную семью и наше драгоценное! – Нет, спасибо! – замотал головой по-девичьи покрасневший Лешка. – Мне к смене подготовиться надо, реакторы проверить. Кто знает, как они на взрыв отреагировали? – Да успокойся же ты, наконец! – незлобно прикрикнул на него Егор Порфирьевич. – Их не проверять, а расхолаживать нужно, причем, быстро и не тебе одному. Как-нибудь всем миром сладим. Не будет смены твоей, Леша, не будет, – он нервно поежился на стуле, как-то по-птичьи вжав голову в плечи. – Какая уж тут, на хрен, работа, когда такое творится! Вот-вот комиссия правительственная из Москвы прибудет, тогда все сразу и решится. Кому шапку снимать, а кому и штаны. Мне сообщили, что в составе комиссии – Сидоренко, зампред Госатомнадзора. А я Виктора Алексеевича хорош-о-о знаю! Он костьми ляжет, а реакторы эти чертовы остановит. Тем паче, он на них давно зуб имеет. Закроют станцию к едрене Фене, и все. Гуляй, Вася! Правда, еще аварию устранить нужно.
– И по... последствия ликвидировать, – зычно сглотнул Иосич, борясь с напавшей икотой, – ох, и трудно же ее будет устранить! Очень трудно! Тут, не один год уйдет, если не больше. Здесь же ни…ик…чего живого не останется. Его перебил разливающий по стаканам оставшееся содержимое бутыли Порфирьич. – У чехов авария меньше была, а станцию закрыли. Посчитали – лучше новую построить, чем оживлять старую. Так что, будь спок, закроют, но ты без работы не останешься. Совдепия большая, на всех станций хватит. Вона их скока понастроили. Его поддержал совсем захмелевший Иосич. – Евреи…ик… – и те, у себя в Изра…ик…иле (икота никак не унималась) на крошечном пятачке земли замутили реактор в Димоне. Нет, это, конечно же, хорошо, но тут… Как строили? Кто строил? Скорей, скорей! То к одному празднику, то к другому! А то и…ик… вовсе – для показа лихости и старания какого-нибудь высокопоставленного деятеля! – Аркадий Иосифович наклонил свой тощий торс над опустевшим без закуски столом и многозначительно развел руками, да так, что чуть не рухнул на него. Благо, Лешкины руки вовремя его подхватили. – Вот – теперь мы и пожинаем плоды такой деятельности. Тоже ведь все спеш…ик…или, чтобы отрапортовать. Так что, дорогой ты наш, молодой спец…ик…алист, – придется тебе выбирать новую АЭС. Благо, в них недостатку нет, да и география, надеюсь, понял – большая. Вот с головами хорошими – беда. А ты специалист - что надо, в двадцать четыре, и уже скоро кандидат. Порфирьич только в тридцать с гаком защитился, хотя уже был похлеще иных академиков! – Так вы думаете, что станцию остановят? – А чего тут думать? – усмехнулся Егор Порфирьевич. – Тут думай-не думай, а лавочку сворачивать нужно. Это наше начальство ни о чем не думает, от страха последние мозги потеряло, а нам думать надобно. Крепко думать. Ну, давай, бери стакан! Извини, другого предложить не можем. – Спиртику бы сейчас… – несколько мечтательно произнес Иосич – но, увы, начальство его само вылакало, будь оно не ладно! Подводникам вино красное дают, а в Молдавии и Крыму все виноградники повырубили. Теперь хорошее Каберне или Мерло днем с огнем не сыщешь. Одно мурло… А оно, вино, как ты знаешь, – верное средство от стронция. Об этом даже Володя Высоцкий пел. Или вас такому в МИФИ не учили? – Учили, – вздохнул Лешка и взял в руку стакан. – Ну, вот, – улыбнулся Порфирьич, – а то мы с Иосичем уже сомневаться начали, что ты физик. Ну, давай! А то тост произнесен и требует оплаты. Лешка с трудом выпил целый стакан, закусил бутербродом и громко сопя, присел к столу. За этот суматошный день он страшно устал и чувствовал, что необходимо немного расслабиться. Мысли о неопределенном будущем не давали покоя. Эти двое, хоть и пьяных, но опытных и авторитетных специалиста, прояснили обстановку. Он и сам понимал, что работать в таких условиях невозможно, просто опасно, но руководство станцией упорно молчало, настаивая на том, что смены никто не отменял. Об этом он узнал еще утром, поинтересовавшись у начальника. Зам. главного инженера, у которого он был полчаса назад, даже удивился, когда Лешка спросил о планах на дальнейшее. «Работать, что же еще!», – усмехнулся тот и взял трубку телефона, давая понять, что разговор окончен. – А почему это мне полный стакан, а вы по чуть-чуть? За что это мне честь такая? – поинтересовался Лешка, чувствуя, что самогон начинает действовать, разгоняя кровь и расслабляя мышцы ног. – Ишь ты, честь ему оказали, какая важная особа выискалась! – лукаво съязвил Иосич. – Думаешь, мы только тебя одного лечим? Тут до тебя еще целую группу подлечили. – Его жилистая рука потянулась в накладной карман халата за папиросами. – Вашего начальника реакторного цеха в чувство приводить пришлось. Мы с Порфирием все запасы свои приволокли, можно сказать, от сердца оторвали, а он, видите ли, еще кочевряжится. – Да не слушай ты его! – усмехнулся Порфирьич. – Нам просто нельзя много. Как мы в таком виде перед комиссией предстанем? А тебе действительно нужно. Ты молодой, тебе еще жить. Может, дай Бог, и поможет. Это даже очень хорошо, что ты семью отвез. Я своих молодых тоже отправил, еще дальше, в Челябинск, к брату. Машиной уехали. Пусть уж лучше они той гадостью дышат, чем этим. Еле уговорил! Силком выгнал. Свою благоверную, правда, уговорить не удалось. Уперлась: «Как я тебя оставлю, кто стакан воды поднесет?». Это Иосичу отправлять некого, у него уже все на Земле Обетованной. Один он остался, потому как невыездной.
– Да, мужики, – ухмыльнулся и глубоко вздохнул Иосич. – Меня дальше Жмеринки и Крыжополя не пустят, да я и сам никуда отсюда не двинусь. Прирос я корнями к этой земле. Мне вон, пишут, что в Израиле асфальт шампунем моют, так я там сразу и сдохну. Я же к нашей грязи привык, как червь навозный. Да и какой я еврей? Я же маму не послушал, черт меня угораздил пойти в физики. Как же, хочу в физики! Там же все «наши»: Хвольсон, Ландау, Ланцберг… А ведь мог стать прекрасным скрипачом, как мама хотела. Она хотела вырастить Ойстраха! Или ювелиром, как дядя Беня с Бессарабки, стоматологом, на худой конец. Так нет же, поц! Пошел в университет на физический, да еще блестяще экзамены сдал. А потом пошло и поехало. Заболел этими нейтронами, позитронами и все, все – пропал! Докторскую, правда, защитить не дали – тема слишком щекотливая. Как же! Посметь спорить с самим Александровым! Реакторы его, видите ли, критиковать решил! Защитную крышку поставить потребовал. И кто? Какой-то шлимазл из Малина? Таки да, этот жиденок напророчил, а реактор показал, на что способен. И еще себя покажет, идолище поганое! Боюсь и моих в Иерусалиме достанет. Поверьте мне, мир не раз содрогнется. – Иосич, ты не прав, – возразил Порфирьич. – Александров не проектировал это чудовище. Говорят, он возражал, запрещал. Ты же знаешь, он большой, честный ученый, без ума влюбленный в Родину. Да он один сделал для нее столько, что нам и не снилось. – Да, не проектировал, а кто идею сотворил, добро дал? Говоришь, возражал, запрещал? Да без его высочайшего дозволения, как тебе известно, ни одно такое «сокровище» в жизнь не пускается. Он же сам недавно здесь был, видел все своими глазами - и что?! Все на местах и осталось. Ничего не изменилось. Ни дополнительной защиты, ни замены этого идиотского начальства, которое ничего в реакторах не смыслит, нас не слушает! - Он не на шутку разошелся. - Вот только все секретность усиливают. А где обещанные нормальные инструкции? Где? В тех, что есть, черт голову сломает. Понимай, как хочешь. Сиди – додумывай. Где свобода оператора, когда тот понимает, что все дальнейшие действия могут привести к аварии и риск – нажать аварийную кнопку грозит ему невообразимыми санкциями. – Ты же знаешь, как у нас в стране могут приказать и заставить, – продолжал возражать Порфирьич. – Что, только один Александров виноват? Он- блестящий ученый, авторитетный, но не всемогущий. Да и кто нас, ученых, когда-нибудь слушал? Вспомни, кто нами правил? А потом - холодная война. Мы же все только на нее и работали. – И ты думаешь, что теперь все изменилось? Разве ты не видишь, что стало еще хуже. Тогда хоть войной все оправдать можно было, а теперь? Разве ты не видишь, что все осталось на тех же местах. Соглашусь, что Андропов что-то стал менять, но не успел. Согласен, что снова повеяло переменами, что сразу все поменять трудно, только вот мне почему-то не верится, что все изменится к лучшему. Уже год прошел, как пришел Горбач, но сама политика, главное, методы остаются прежними. Лишь бы никто ничего не знал, все было шито-крыто. А так не получится. В первую очередь, нужно обратить внимание на нас, владеющих такой силищей, встряхнуть старое, отжившее свое. Это мы знаем, атомщики. У нас надо спрашивать, к нам прислушиваться, а не заниматься всякой ерундой типа борьбы за трезвый образ жизни. А что же твой Александров со Славским теперь молчат? Неужели они не понимают, что творится? Как можно было такое допустить, что атомные станции отдали энергетикам? Я, правда, сам дурак, убежал из «Средмаша» к ним, думал, лучше будет. Да, в чем-то может, и лучше, по крайней мере, больше не слышу окриков чиновничьей своры Славского. Но меня ведь и здесь не слышат! Никто о безопасности реакторов ничего и слышать не хочет. Надеюсь, вы-то хоть меня слышите? Оба собеседника обреченно кивнули, и Иосич продолжил. Как показалось, затронувшая за больное проблема отрезвила его. Речь его стала отрывистой и приобрела серьезный оттенок, лишившись еврейского колорита. – Слава Богу! Хоть здесь я нашел понимание. А то начинает создаваться впечатление, что и мои коллеги ничего не понимают, вернее, не хотят понимать. Чекисты, и те тоже смышленее наших блестящих ученых и чиновников оказались. Сколько раз предупреждали и военные о соблюдении осторожности. А то, что строительство велось некачественно, монтаж делался кое-как, что бракованное сырье и комплектующие – потом даже на оперативках докладывать стали. Кто их послушал? Ладно, к нам не прислушиваются, хотя мы уже орем благим матом. Уж этих-то стоило послушать. Как-никак, люди свои, государственные, правильно отобранные. Так нет же! «Идите, работайте, товарищи! Не волнуйтесь! Мы все знаем и наше руководство тоже». Как же, знают! Нечипорожный приезжал, все в порядке, теперь Майорец приезжает, тоже все хорошо, все отлично! Вон, прискакал, комиссию правительственную ждет. Хоть бы он зад свой сдвинул, приказал людей спасать. Что он, не видит, какой над четверным блоком столб стоит? Там уже вся таблица Менделеева в небо пышет, да еще со всеми производными, какие только могут быть. Дозиметристы с ума сошли, у них же все стрелки зашкалили! А люди на улицы высыпали, на дачи едут, на речку, рыбку половить. Жара ведь, весна, люди соскучились по солнышку. Детишки кругом озоруют. Я тут шел на станцию и видел, как вокруг охладительного пруда и на берегах Припяти народ в купальниках лежит. И все они уже приговорены к лучевой болезни, чтобы долго, мучительно лечиться и еще мучительней умирать. Мне тут один гэбэшник по секрету шепнул, что шведы после аварии на АЭС мгновенно вывезли людей из зоны своей станции. И только потом стали разбираться, каков характер выброса. Оказалось, не очень. А наша отрава, по всем признакам, уже должна и до них достать. Это пострашнее Полтавы для них будет! И ни одна сволочь начальственная даже не пошевелится. Да за это время город пешком можно было вывести. Больше двадцати пяти лет существуют приказы, инструкции, что решение о выводе местного населения из опасной зоны должны принимать местные руководители, а они сидят, ждут правительственную комиссию. Да за такое расстрелять мало! Откуда они только берутся, такие начальнички? Хотя бы детей пожалели, родителей предупредили, чтобы их чада не шлялись по улицам, укутали, упрятали бы подальше в погреба. Все меньше доза. И ведь все это продолжается почти сутки… Уже через час после аварии радиационная обстановка была ясна. Через три часа пожарные кое-как справились с огнем в четвертом, до сих пор еще тушат крышу на третьем. Шестерых отправили в морг. Земля им пухом! Да и остальным уже недолго осталось мучиться на этой грешной земле. Станция работает, все мы тоже свои порции получаем. «Прощайте, товарищи, все по местам!». Иосич закончил свой невеселый, суровый монолог, смахнув скупую мужскую слезинку, и в комнате повисла гнетущая тишина. Собеседники переживали услышанное, и возразить было нечем. Коллектив станции Аркадия Иосифовича уважал и прислушивался к его мнению. За его плечами было несколько станций, добротная работа и горький опыт.
– Мужики! – робко нарушил тишину Васильев. – Но ведь надо что-то делать? – А что ты предлагаешь, Алеша? – поднял на него грустные и добрые глаза Иосич. – Пойти по городу с плакатом: «Спасайтесь, люди, кто как может от радиации!». Да мы и двух шагов не успеем сделать, как окажемся в «дурке». Ты же видел, сколько милиции нагнали? Сидеть и ждать. Здесь хотя бы дозу поменьше схватим. Свое схватить мы еще успеем, может, не дай Бог, еще и поджаримся. Надо же кому-то разгребать этот бардак. Думается, от нас больше пользы будет, чем от чиновничьего отродья. Так что, коллега, будем выполнять свой долг, а тебе предлагаем подумать. Мы ведь с Порфишей уже пожили, а тебе еще тридцати нет. Детишек поднимать нужно. Знай, мы тебя не осудим, думаю, другие тоже, если за своими вдогонку рванешь. О них думать надо, это самое главное. – И я так думаю, Алеша, – улыбнулся Егор Порфирьевич и жестом попросил у Иосича папиросу. – Ты ж бросил? – удивленно спросил тот. – Да, чего уж там… – буркнул Порфирьевич. Его пальцы неторопливо зашуршали, прокручивая папиросу. – Сухая… – он глубоко затянулся и выпустил серый дым через нос. Качнувшись с пяток на носки, снова обратился к Алексею. – Правильно Иосич говорит: «Береги себя!» Если останешься жив – понапрасну на рожон не лезь! У тебя еще вся жизнь впереди, прекрасная жизнь. Хорошим, маститым ученым становиться нужно. Пусть это тебе будет нашим наказом от меня, профессора, и Иосича, академика непризнанного, но самого настоящего. Ты парень хороший, душевный и талантливый. Реакторы кому-то новые надо строить, безопасные, чтобы на дурака рассчитаны были, чтобы их действительно на ярмарках, как самовары, ставить можно было. Кому, как ни тебе…. Нужно же кому-то жить и рассказать правду о том, что здесь произошло, защитить ребят из четвертого, тех, кто выживет, и выживут ли... А то ведь, как это у нас принято, найдут стрелочников, все на них спишут, а начальство выкрутится. Само себя высечет. А им сроки получать, да еще в тюремном лазарете помирать. Несправедливо и страшно. Вот ради них одних даже жить стоит. Думай, Леша, и прощай на всякий пожарный! А мы все-таки доиграем свою партию в дурачка. Сдавай, Иосич, теперь твоя очередь.
Новый день
Перед автобусом толпились офицеры. Собрали всех, чьи имена были указаны в секретной шифротелеграмме. Утро было настолько приятным, что никому не хотелось тратить минуты ожидания на душный салон. – Запулят нас на крайний Север – белых мишек охранять. Яранга жить будем, однако. Офицера строганина будет кушать. Командира – оленина, однако! – подражая говору оленеводов, балагурил дивизионный начхим Зеленчук. – Не каркай! – подполковник Загоруйко не разделял его веселья – Ну что? Все собрались? Начштаба на своей машине уже час, как уехал. Офицеры оживились, бычки от сигарет полетели в урну, и зеленый армейский ПАЗик стал наполняться командировочным составом. – У них, говорят, когда приезжает гость, хозяин… – вкрадчиво продолжал разговор со стоящим сзади офицером Зеленчук, кладет его со своей бабой, тем самым, выказывая уважение и почет. – Да ну! – пробасил тот, нагибая голову перед тем, как войти в автобус. Высокий майор финотдела тыла Муравьев был добродушным, но простоватым малым. Об этом знали сослуживцы и не упускали случая его разыграть. Зеленчук его вмиг раскусил и продолжал утренний «развод», не упуская мельчайших подробностей. – Они ж там годами не моются! Я б не лег. Хотя и бывают красивые… – Все равно… – махнул рукой Муравьев, утрамбовывая свою грузную тушу в узкое кресло и натянул веки так, что рязанская, «под циркуль», физия сделала его похожим на какого-то монгольского батыра. – О! – сложил большой и указательный пальцы в кольцо Бергман. – Тебя в самый раз отсылать! – и сел к окну. Вдоль дороги, ведущей на кишиневский аэродром, густо зеленели виноградники. Вдалеке по проселку пылил грузовичок. – Чего-то жарко сегодня. Пивка бы, – мечтательно вздохнул Муравьев. – Вернуться бы до закрытия гастронома. – Вам бы, «финикам», только пиво пить да кассирш лапать, пока мы Родину в окопах защищаем! – Ты, Зеленчук, защитишь! Ага! В окопе между сисек у Клавы. Хороший окоп. Глубокий. А ты знаешь, сколько химиков погибло во время войны? – Не... А сколько? – подыграл Зеленчук. – Целых три. Первый отравился спиртом. Второй надел противогаз, а пробку на «баклажке» открыть забыл. – А третий? – А третьего задавили замполиты в очереди за медалями! – под общий хохот закончил Муравьев. – Эх, жаль, что царь Аляску продал! – подмигнул Зеленчук. – Мы еще бы и с алеуточками подружились…
До аэродрома доехали быстро. Возле КПП уже ждали. Дежурный прапорщик проверил документы, сверяя фамилии со списком, приколотым к шлагбауму. В автобус вошел начальник штаба 14-й армии генерал-майор Еремин и приказал водителю: – Вон к тому! Автобус неспешно покатил, постукивая об бетонные стыки аэродромных плит к стоявшему поодаль винтокрылому АН-26. Генерал обратился к давно готовым его поприветствовать пассажирам: – Здравствуйте, товарищи офицеры! – Здравия желаем, товарищ генерал! - автобус качнуло от громкого приветствия. – Не надо так громко, орлы! – Еремин демонстративно подергал указательным пальцем в ухе. – А куда летим, товарищ генерал? – начали задавать вопросы офицеры. – Летим в Киев. Я назначен начальником штаба оперативной группы. А вот что за группа, знаю не больше вашего. – На инструктаж посредников летим, – шепнул Михаил, придвинувшись к уху Зеленчука. – Предлагаю потом всем в театр сходить. Там, на улице Красноармейской, дивный Театр оперетты. И совсем рядышком – органный зал.
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
Михаил с любопытством смотрел в иллюминатор, пытаясь разглядеть землю. За густой пеной облаков остался Тирасполь, семья, мама… Он вспомнил 1966 год, спортивную юность, свой самый первый полет на соревнования в Ленинград и предшествующие ему события. Получив за победу на чемпионате среди юниоров звание кандидата в мастера спорта, Михаил решил, что нельзя останавливаться на достигнутом. Он уже думал об участии в чемпионате республики среди взрослых. После успешно проведенной серии встреч он вышел в финал и вырывал золотую медаль у кишиневского борца Тобиша. За эту серьезную победу Михаилу Бергману было присвоено почетное звание мастера спорта СССР. Тренер настаивал на том, чтобы юноша не расслаблялся и начал готовиться к более серьезным соревнованиям, ближайшие из которых должны были пройти в этом же году в Ленинграде. Подготовка к соревнованиям всесоюзного масштаба начиналась задолго. Михаил выехал на спортивные сборы в Кишинев. Подготовку возглавляли два тренера: Полунин и Панасюк. Режим был очень жестким: никаких девочек и пива, никаких поездок домой. В спарринги ставили очень хорошо подготовленных спортсменов. Шла кропотливая работа по оттачиванию техники, выносливости и других элементов, заметных лишь только тренерам. Они очень пристально наблюдали за работой и в конце дня делали свои замечания, подробно разбирая удачные и неудачные ситуации. За десять дней до долгожданных соревнований случилось непредвиденное: в одном из спаррингов Бергман сделал бросок через спину. От столь неожиданного поворота схватки противник открыл рот и случайно зубами распорол Михаилу щеку. Кожа лопнула, как шкура на барабане. Увидев окровавленного подопечного с оторванной щекой, висевшей на тонких кусках кожи, Полунин кинулся звонить своему другу в Железнодорожную больницу. Вызвали «Скорую помощь». Всю дорогу до приемного покоя Бергману приходилось самому рукой держать вырванную щеку, чтобы она случайно не отвалилась. Друг тренера оказался хирургом. После осмотра он сказал Михаилу, что для того, чтобы мышцы срослись как надо, потребуется шить без наркоза, вживую. Выбора не оставалось, и пришлось согласиться на добровольную экзекуцию. Не нужно объяснять, что чувствует человек, когда хирург тянет иглу с ниткой по-живому. Такое может присниться только в кошмарном сне. Было наложено шесть швов. Врач не обманул – рана стала быстро затягиваться, практически, без воспалительных процессов, хотя щека продолжала болеть еще достаточно долго. Вопроса о полете в Ленинград на соревнование не было, хотя тренеры и Михаил прекрасно понимали, чем это может закончиться. Рана еще толком не зажила, а швы были сняты всего за день до вылета. Один неудачный бросок в аналогичной ситуации, и был риск остаться на всю жизнь с изуродованным лицом. Замены Михаилу в его весовой категории не было, а подвести товарищей по команде он не мог. Ничего не оставалось, как рискнуть. Но на этом испытания не закончились. В команде совершенно неожиданно, буквально за сутки до соревнований, сломал ногу один из спортсменов. Необходимо было срочно что-то предпринять. Тренерский совет принимает решение всем уйти на «ступеньку» выше. А это означало то, что спортсмен должен был перейти из более легкой весовой категории в более тяжелую, чтобы получить право выступать. Но для получения этого права требовалось пройти судейскую комиссию. Михаилу, весившему восемьдесят один килограмм, тренер поставил цель набрать еще шесть до восьмидесяти семи. Началась мучительная процедура подгонки веса. Бергмана посадили на высококалорийные продукты и рисовую кашу, которую для скорого роста веса и увеличения объема в желудке требовалось запивать лимонадом. Сроки поджимали, и Михаила заставили принимать пищу на протяжении всего дня, до тех пор, пока вес не будет набран в кратчайшие сроки. Он мучился, давился, а тренер стоял над ним и буквально запихивал кашу в него ложкой. Юного спортсмена раскормили до такой степени, что его раздуло, как мыльный пузырь. В таком виде его и отправили на контрольные весы перед самым взвешиванием. И, о ужас! До нужного веса не хватило всего каких-то пятьсот грамм! Все в шоке, а тренер срочно посылает кого-то из команды в буфет за бутылкой сладкой воды. Михаилу было настолько плохо, что, казалось, еще минута, и вся бродящая смесь выйдет наружу. Состояние было такое, что он едва мог поднять ногу, чтобы взойти на весы, все – это предел! Тренер подталкивал сзади в спину: «Ну, что же ты медлишь, сукин ты сын!». Раздевшись до плавок, Михаил с трудом, неуклюже забрался на весы. И тут началось: в плавках нельзя взвешиваться – лишний вес. Многие из спортсменов шли на ухищрения. Не зная правил взвешивания, они запихивали в трусы по две гирьки от весов и с гордым видом показывались перед судейством, что вызывало у опытных спортсменов смех. «Боже, что же это за наказание такое!». Желудок предательски ныл, было трудно нагнуться. Мучаясь, Михаил все же снял «лишний вес». Веселенькое было зрелище, молодой крепкий парень, с выпирающим, как арбуз, пузом. И тут, как сквозь туман, послышался голос судьи: «За мужество я тебя пропускаю. Иди!..». Едва он услышал эти спасительные и долгожданные слова, как все содержимое желудка вырвалось фонтаном наружу. И смех, и грех! Вся судейская бригада была в каше и липком лимонаде. Чувство облегчения сменил стыд, но осознание единства с командой придало сил. Михаил одержал еще одну маленькую победу: он в команде, и тренер был ему за это благодарен.
Самолет набрал высоту и снова оживился Зеленчук. – А где стюардессы? Девочки, мне виски с содовой… А вот и тележка с Дьюти-фри…Человек! – его рука поднялась высоко над головой, и он щелкнул пальцами куда-то в глубь темного грузового отсека. Ему вспомнился оживленный рассказ своего кума, который, в рамках обмена опытом, впервые полетел в капстрану. И не куда-нибудь, а в ФРГ. Ему предстояло увидеть Западный Берлин. «Ауди, ауди…у них там много ауди». Круглые глаза кума расширялись от этого, тогда еще таинственного для Зеленчука слова. – Как бы нам не присвоили внеочередных званий... За успехи в боевой и политической подготовке, – съязвил Загоруйко, будучи с самого утра явно не в духе. – Ага! Держи карман шире! Героев ему! Посмертно, что ли? – влез Зеленчук. – Почему посмертно? Пожизненно! – пошутил Михаил. – Вот пусть мне и присвоят досрочно подполковника. А то вдруг война, а я в майорах хожу… Мужчины рассмеялись, а наш неунывающий «химик» выбрал очередную «жертву» – флегматичного подполковника Ивана Левковского – зам. начальника медицинской службы армии. – Товарищ подполковник, вот подскажите мне, как гинеколог гинекологу. Есть у меня одна особенность – чем дальше от дома, тем я холостее... Как уеду в командировку, так сразу холостой. Может, это болезнь, а, доктор? – Болезнь, майор, болезнь. Тяжелый случай, – очень спокойно сказал «доктор» поверх своих маленьких круглых очков. – Хроническое баболюбие, осложненное синдромом скалкоопасания. – Его тон напоминал деревенского учителя, объяснявшего ученику, за что ему влеплен кол. – Видимо, это неизлечимо. Только если... – Левковский изобразил глубокую задумчивость. – Нет, ну можно, конечно, принять радикальные меры – ампутировать эпицентр проблемы, – он наигранно почесал под подбородком, – пока болезнь не начала прогрессировать и разъедать один из основных органов... Я имею в виду – семейный бюджет. Казалось, самолет содрогнулся от разразившегося громкого хохота, по совпадению, провалившись в воздушную яму.
Михаил в разговоре не участвовал. Закинув руки за голову, он мысленно был с семьей. «К ужину уже не вернусь, конечно... Будут ждать...». В доме у Бергманов было заведено: когда позволяла служба, ужинать всей семьей. За ужином обсуждался прошедший день, принимались различные решения. Они с женой выслушивали рассказы Дианы об учебе, вспоминали друзей и планировали, как проведут выходные. «Мда… Как мало я им уделял внимания». Незаметно для себя, Михаил задремал. Разбудила боль в ушах. Самолет, выпустив подкрылки, пошел на снижение. Все приготовились к самому ответственному моменту полета – посадке. Чиркнув массивными шасси, военный АН плавно покатился по бетонке и остановился неподалеку от вертолета МИ-26. «Киев - Жуляны», – прочитал Михаил светящуюся надпись вдалеке на главном здании аэропорта. Энергичный Еремин, безо всяких комментариев, коротко скомандовал: «В машину!». Вертолет тут же взмыл в воздух. Из-за вибрации и шума разговаривать было невозможно. Да и желание «потравить» пропало у всех, включая болтливого Зеленчука. Полет был недолгим, и вертолет завис, снижаясь над посадочной площадкой. Внизу Михаил разглядел большое скопление людей и техники. Первым из кабины вышел летчик и открыл тяжелый люк. – Конечная станция. Дальше поезд не идет. Выходим, товарищи офицеры. – Где мы? – Название ни о чем вам не скажет. Чернобыль. Ракета на Припять
Медный пятак улетел куда-то глубоко в недра турникета. Вагон утреннего метро дремал. Резиновые хлопки дверей и гул свистящего по тоннелю вагона спутались в качающихся в ритме дороги головах в один шероховатый клубок. «Буратинившая» запись объявляла о следующих станциях и настойчиво намекала на вежливость не уступившим места женщинам, беременным и инвалидам. Зайти на станцию в половине шестого утра выходного или праздничного дня были способны лишь приезжие или загулявшие парочки, целующиеся по укромным уголкам украинской столицы. Сколько их, опоздавших на последний поезд, слонялось по аллеям Гидропарка и Труханову острову. Девушки кутались в пиджаки своих кавалеров, а ближе к утру, озябшие влюбленные приходили погреться у рыбацкого огонька. «Не проспать метро!» – бормоча, вскакивали в пятом часу под треск надоевшего за неделю будильника рыбаки. «Термос…положить корм… забрать из холодильника червей…». Не дождавшись лифта, летела вниз по ступенькам рыбацкая братия, стараясь перехватить первый троллейбус. Киев только просыпался. Птичьи рулады и готовящиеся ко Дню Победы украсить город белыми свечами каштаны, говорили о долгожданном и романтическом времени года в одном из самых красивых уголков мира.
Виталик не спал. Правая рука сжимала перевязанные липкой лентой, отдающие холодком два дюралевых спиннинга с круглыми «невскими» катушками. Осталась позади «Арсенальная», и он, волоча до дверей огромный брезентовый рюкзак, приготовился к выходу. Поезд выскочил из тоннеля и остановился на высоком мосту. Впереди простиралась километровая полоска Днепра. Вместе с остальными рыбаками он спустился в вестибюль станции и толкнул от себя тяжелую стеклянную дверь. Часть рыбаков поспешила к просыпающемуся, расположенному в сотне метров от станции, торгующему снастями и наживкой базарчику. Перейдя трамвайные пути, он аккуратно опустил на лавочку свой рюкзачище, прислонил к нему «пруты» и закурил. По Набережному шоссе прошли в шахматном порядке четыре машины-«поливалки», и в столпившихся на остановке рыбаков полетели отдельные капли. Квадратные часы над входом в метро показывали ровно шесть. До первой ««Ракеты»», идущей в сторону Припяти, оставался час. Виталик подкурил вторую сигарету, как вдали показался желто-красный чешский трамвай. «Вот так всегда», – улыбнулся он и затушил об ботинок бычок. «Сигареты надо экономить. Блока на три дня хватит». Виталик обещал родным вернуться к первому числу. Ему вспомнилось, как в прошлом году они с Шуркой и Богданом попали на Жуков остров, а он, единственный много курящий, забыл в показавшемся ненужным из-за погоды ватнике четыре пачки своей любимой «Примы». Первое время он угощал сигаретами вечно плачущего, что родители не дают денег, Шурку Домиловского. Но, кинувшись к сумке, осознал, какая случилась промашка и что в запасе у него всего полторы пачки на выходные. Пришлось делить и без того короткие сигареты напополам. Докуривал драгоценный «бычок», держа его между щечек медицинского зажима, служившего рыбакам экстрактором для добычи крючка из рыбьих недр. Трамвай миновал Пешеходный мост, старинную, связывающую набережную с Крещатиком «Бобрусовскую» лестницу, ведущую к колонне Магдебургского права, и выкатился на Почтовую площадь. Вот и долгожданный речной порт. С прошлой осени Виталик мечтал снова вернуться сюда. Сесть на скоростную «Ракету» и умчаться на столь полюбившийся его душе правый приток Днепра с загадочным белорусским названием Припять. Берущая начало в болотах под Ковелем на Волыни река около пятисот километров петляет по долинам и лесам Белоруссии, а на своем последнем участке снова проходит через территорию Украины, где втекает в образованное по недоумию партийных функционеров Киевское море. Водохранилище, похоронившее в толще воды живописнейшие самобытные села, нарушившее природный баланс, сделав местный климат сырым в летнее и зимнее время. В кассе была небольшая очередь. Кто-то стоял и рассматривал расписание, кто-то сидел в креслах расположенного тут же зала ожидания. – До Припяти! – сказал Виталик и бросил на пол рюкзак. В деревянный лоток легла мятая «трешка». Круглый ящичек скрипнул и уже через мгновение вернулся с зеленым ворсистым билетом. Парень вышел на улицу. «Конечно, можно бы было не тащиться на Подол, а переночевать у Шурки. Утром сесть прямо под домом на автобус», – думал Виталик, подтягиваясь к нужному причалу. Это было бы вполовину дешевле. Но тащиться в пыльном душном ЛиАЗе, отбивая зад об ремонтируемые участки дороги, показалось ему неимоверной скукой. Виталика тянуло к реке. Сегодня куда-то подальше, за Днепр, за Десну, в сторону Белоруссии. Он влюбился в Припять еще десятилетним, когда отец, работающий механиком на первой в Киеве СТО «ВАЗ», брал его с собой на рыбалку в мужской компании. Худенького мальчика манили желтые плесы и открытые перекаты с резвившимися между речной галькой мальками. «А у малого тяга к рыбалке есть! Посмотри, как он таскает подлещиков! Мы все забрасываем подальше, на глубину, и сидим в тишине, а твой закинет под бережок на струю и…вон, вон – смотри: опять клюет!». Зимними долгими вечерами ему вспоминались те первые поездки с отцом в одну деревеньку, где вода просто бурлила от леща. «Ну где этот придурок?», – Виталик начал нервничать, поглядывая на часы. Они вчера договорились с Домиловским о встрече в половине седьмого у четвертого причала. А уже было без четверти. «Опять проспал! Надо было Бодю уговорить ехать, но как же! Ему важнее нарядиться в фирменные тряпки и пройтись по «Кресту»… Он смачно сплюнул через парапет в Днепр. – На «Метеоре» поедем! – обрадовался усатый дядька в льняной тенниске. На волнах качался красивый небольшой теплоход, непривычный своей низкой осадкой. Виталик вспомнил сразу море. Ялтинскую набережную. «Метеор» был похож на морскую «Комету» и выглядел значительно современнее, чем та прошлогодняя с подернутыми ржавчиной «крыльями» «Ракета», на которой они с Богданом неслись за осенним сазаном. Народ начал спускаться по гранитной лестнице к воде, но матрос, куривший на кнехте, сказал, что посадки не будет – «Метеор» идет в док.
Толпа загудела, как прогоревший глушитель… – Да не переживайте вы так, – усмехнулся парень. – Сейчас подадут «Ракету». Она ходит еще быстрее, хотя и старушка. Матросик выбросил окурок и заскочил на борт. Метеор тихим ходом сдал назад, взревел мощный движок, и скоростной теплоход, описав по часовой стрелке дугу, набирая скорость, пошел вниз по Днепру, оставив на причале разочарованных пассажиров с унылыми лицами. Но не прошло и минуты, как со стороны полуострова Рыбацкий на полном ходу прилетела беленькая, не тронутая ржавчиной «Ракета». Дав лихой круг, она направилась перпендикулярно к набережной. Затем, посадив крылья и заметно сбавив ход, теплоход пристал к парапету левым бортом.– О, це наша! – улыбнулся тот же дядька в тенниске. – Не «Ракета», а самолет! «Горизонт». В невысокой рубке маячили золотые погоны и кокарда капитана, который о чем-то живо беседовал по бортовой рации. Девушка-матрос набросила на кнехт петлю каната, перекинула трап, и началась посадка. Навстречу пассажирам выскочил седой капитан и с недовольным лицом быстро направился к зданию порта. Виталик предъявил билет и шагнул на борт. Спереди было еще свободно, но он прошел в конец просторного салона, ближе к курящей корме. К тому же, поместить свой объемный багаж сзади было более простым делом. Ряд удобных сидений напоминал самолет. Пассажиры пристроили кладь и сели на свои места. Кто-то достал газету, кто-то, откинув спинку чуть ли не на колени тому, кто сзади, готовился продолжить прерванный сон. Виталик, пристроив рюкзак и снасти рядом с проходом, пошел в имеющийся на борту буфет. Внезапно появился красный, как рак, запыхавшийся Шурка. – Ф-уууу. Еле успел! Представляешь, сдохла батарейка в будильнике! Я проснулся каким-то чудом! Собрался за считанные минуты, только пришлось ловить «мотор», иначе бы не успел. - Виталик съязвил что-то несуразное и усадил приятеля на пустующее рядом место. – Будешь пить? – А что там у них есть? – ответил остывавший Шурик. – Я буду жигулевское, а ты? – Нее, я пива не хочу. Оно меня разморит. Возьму «Буратино» или «Пэпсик». Шурка покопался в карманах и протянул Виталику мелочь.
Время отправки перевалило, но «Ракета» оставалась на месте. По салону прошла волна недовольных возгласов. Минут через пять появился капитан. По внешнему виду читалось, что этот человек чем-то сильно недоволен и взволнован. Он поднялся в рубку и спустился оттуда с каким-то журналом. Капитан посмотрел на пассажиров, но ничего не сказал. Его рука делала пометки. Некоторым показалось, что он пересчитывает людей. Затем он вернулся к себе. Убран трап, канат, и «Горизонт», вздрогнув вместе с пассажирами, начинает плавно набирать ход. Отойдя от причала сотню метров, мотор начал набирать обороты. Теплоход увеличил скорость и пошел против течения в сторону устья Десны. Остались слева по борту Подол, справа – гулкие прессы «Ленинской Кузницы». Акулья пасть, приподнятая на подводных крыльях, рассекала днепровский фарватер, деля его на две ровных полосы. Знакомые по рыбацким вылазкам берега мелькали по бокам. «Ракета» пролетела под Московским мостом, быстро миновала Зеленую Гатку и устье Десны. Впереди замаячил Водогон, что означало скорое появление сооружений Киевской ГЭС и Вышгородских шлюзов. Домиловский, выпив пива, отключился, а Виталик вышел на корму и сел на ступеньки, ведущие к открытой верхней палубе. «Ну и дурак ты, Бодя, что не поехал с нами! Тебе твой джаз, тряпки и балерина дороже, чем друзья», – подумал Виталик. Он завидовал Богдану и во многом не понимал. Не понимал пристрастия к джазу. Его уши воспринимали только ритм тяжелого рока. Виталик мечтал о кожаной косухе и вздыхал, рассматривая картинки с огромными никелированными «Харлеями». Он мечтал сдать на права и сесть за руль оставшейся после смерти отца «копейки». Зависть была к хорошему вкусу и возможностям одеваться, успеху Богдана у девушек и, благодаря родительским связям, маячившим перспективам. Еще у того появился новенький мотоцикл, что Виталика просто лишило покоя и сна. Нельзя сказать, что сам он жил плохо, что у него не было девушки и его рыбацкая фортуна изменяла ему. Нет. Но он нуждался в чем-то другом: в том, что было у его приятеля-везунчика, которому все давалось намного легче, чем ему. От непонимания друга и зависти Виталика отвлекала только река. Он любил их совместные поездки. С Богданом всегда было весело. Бодя, как называли его домашние и друзья, знал кучу разных анекдотов и интересных историй. Во время ночных посиделок у костра он развлекал ими подвыпивших рыбаков. Как и Виталик, последнее перед армией лето он хотел провести по-максимуму на берегу, чтобы увезти с собой на долгих два года запах речной воды, впитать его вместе с загаром и ветром в кожу.
Шлюз пройден, открылись ворота, и «Ракета», оставив позади Вышгород, устремилась к просторам Киевского моря. Слева по борту виден Лютеж, где в ночь на 26 сентября 1943 года передовые части 167-й и 240-й стрелковых дивизий 38-й армии на подручных средствах форсировали Днепр. Вокруг простирается бескрайняя голубая гладь. Четыре часа пути казались одним мигом, мгновением счастья, которое необходимо удержать и не выпускать из рук, несмотря ни на что.
Эвакуация
Слухи об аварии и готовящейся срочной эвакуации облетели город сорокой. Им вторил раскатистым эхом резкий треск репродукторов, установленных на стратегических объектах, школах и стадионе. Пока это были щелчки. Монотонные щелчки настройки эфира, прорезающие тихое провинциальное утро, которому суждено было войти в историю грустным и назидательным примером. Сухой голос диктора, оставляющий шлейф тревоги, застывшие силуэты горожан, хаос, идущий вперемешку с повсеместным неприятием действительности, – до всего этого молодому украинскому городку оставалось жить считанные часы.
На крохотной кухне типовой новостройки орало радио. Изменив программу, местная радиостанция запустила концерт классической музыки, что невольно навеяло время Великих похорон. «Что, опять?!» – эта мысль закралась в голову бабы Гали, готовившей голубцы. – Этот-то совсем молодой! – покачав головой, протянула в себя старуха, заворачивая конвертом капустный лист. В силу возрастного бзика боязни сквозняков, несмотря на жару и пышущие конфорки, окно было закрыто, и она не могла слышать громкоговоритель. Вместе с тем, двумя этажами ниже, в недавно открывшемся, еще чистеньком гастрономе кипел бурный спор. – Да это учебная тревога! – с видом знатока разглагольствовал высокий мужчина средних лет. – Та не кажіть, дядьку, – вторила ему пышногрудая молочница. – Це вояки знов собі щось таке придумали, якісь маневри, щоб у генералів пузо було значніше, і на погони впала велика зірка. – Репетиция смотра КВО. Горбачева ждут к майским, – надменным тоном знатока вставил кривоногий тип, протягивая продавщице алюминиевый бидон. – Мне под горлышко, Тонечка. А Тонечка не унималась и, наполняя ковшом с длинной ручкой бидон кривоногого, продолжала язвить, сверкая золотой фиксой. – Ці солдафони не розуміють, що своїми маневрами вносять проміж людей паніку і жах. Це ми з вами знаєм – ще година, цей дурний трескучий рупор заткнеться і міністр поїде до Москви з докладом, що все гаразд! Україна хлібом – сіллю готова зустріти Горбачова з його Райкой. – Ее пухлая ручка протерла бидон и аккуратно пододвинула к покупателю. – Руб двадцять п’ять. Кривоногий протянул мятую рыжую купюру, отсчитал мелочь и, аккуратно перехватив полный бидон, тихим шагом, дабы не расплескать, направился к двери. На входе его чуть не сшиб милиционер с мегафоном на ремне. Бидон качнулся, и белые ручейки заструились вниз. – Осторожно! - крайне недовольно процедил кривоногий. – Опа! По улице в сторону центра тяжело шла колонна военных «Уралов» с включенными фарами.
***
Еще вечером 26 апреля до прояснения ситуации с аварией и достоверностью слухов руководство отдельных организаций, таких, как ДЮСШ и ДОСААФ, посчитав свои действия правильными и «дальновидными», решило под предлогом «маевки» с самого утра вывезти своих сотрудников с семьями на 3-4 дня в палаточный городок на берегу Припяти. В удалении от города и АЭС. В ход пускались все подручные средства – машины, находившиеся на балансе предприятий автобусы, учебный автотранспорт и личные легковушки. Планировалось провести «Кросс здоровья». Все радовались, что получат дополнительно три выходных дня к праздникам. Радости не было предела. Ящиками закупались пиво и «Буратино». Народ шутил и травил анекдоты про Брежнева. Дымился шашлык. На берегу сбившиеся по двое рыбаки разматывали удочки и разводили водой из Припяти муку, делая тесто на жирную плотву и густеру. По лагерю в разных местах изливали на подвыпившую компанию свои сладкие голоса «Modern Talking» – хит сезона-86.
…You're my heart, you're my soul I keep it shining everywhere I go…
Приятным теплом подогревало сердца распластанных на теплом речном песке хорошеньких девчушек, чьи фигурки начинали покрываться первым весенним загаром…
– Хорошо-то как! – шлепала по воде стройными ножками Аленка из медицинского. – Только водичка еще не нагрелась. Потеплее бы. – А…а…а…а! – заорал во всю глотку откуда-то сверху детина, взявший низкий старт в сторону реки. – Э-эх! - его крепкий торс разрезал Припятьскую гладь, обдав удивленную Аленку холодными каплями. Аленка вытерла ладошками потекшую тушь, капельки которой, попав в глаза, заискрились бриллиантовыми бусинками. – Шо ти робиш, Чєлєнтано? – окрикнул пловца стоявший на пригорке в десяти метрах от воды черноволосый мужичок с бутылкой пива в руке. Доцедив последние капли, тот, видимо, вообразил себя героем-панфиловцем и метнул бутылку, аки по фашистскому танку, в реку, чуть не влепив в голову детины. – Я тобі шо, Фердінанд, чи Пантера?! – сплевывая воду, мотал головой «Челентано». – Всьо класс! «Адриано» поднырнул и стал пускать пузыри. – Як водiчка? – За…бысь! – продолжал булькать посиневшими губами красномордый «синьор» и погреб к берегу. – Налiвай!
К полудню большая часть мужчин была уже в изрядном подпитии. Местные челентаны с де фюнесами в спортивном трико зубами откупыривали «бескозырки» поллитровок прямо в автобусе. Радостная эйфория передавалась по лагерю заразительной бациллой. Народ шумно праздновал грядущие выходные и выпавшие «на халяву» предпраздничные дни. Потихоньку все сплетни и разговоры о «якобы» произошедшем, угасли. Все ждали вечера, и даже кто-то из руководства обещал устроить легкий фейерверк.
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
Но были и такие, кто не поверил наигранному энтузиазму учредителей этого фарс–броска и, решив перестраховаться, взяли из дому самое ценное, документы, сберегательные книжки и любимых питомцев. «Ох, не к добру все это… Не к добру»,- сетовали редкие старики, найдя в собеседники людей подходящего возраста. «Нет дыма без огня». В ход шли все известнтые русские и украинские поговорки, имеющие одинаковый смысл. Крайне негативно смотрели они умудренными жизненным опытом глазами на всю эту вакханалию, и по лагерю пронеслось: «Пир во время чумы». Большинство слепо верило своим, теперь уже не совсем трезвым наставникам, и отправилось налегке, не представляя себе, что уезжают навсегда, и им не разрешат вернуться, чтобы забрать свой скарб. Молодой город энергетиков жил хорошо, и население считалось зажиточным. Ближе к обеду лагерь облетела весть о переданном по радио срочному сообщению об эвакуации. И это уже было не понарошку. Такого развития событий не мог предвидеть никто. Официальное решение об эвакуации Припяти было принято комиссией в пять вечера. Кто-то настаивал на скорой эвакуации по реке «Ракетами», кто- то, вспомнив военное прошлое, горящими глазами с неизменным «а ты помнишь, как в сорок…», призывал нагнать составы со столыпинскими вагонами. Но, учитывая специфику местности и компактность Припяти, предпочтение было отдано автомобилям.
Двадцатикилометровую колонну автобусов молодые пионервожатые Лида Горынь, Света Рябко и Лена Скубенко провожали полными горьких слез глазами. – Ну как же так! – всхлипывала Лида. – Кто-то ведь точно остался… Не могли наши власти в такой короткий срок обойти всех. Это просто нереально! – Лидуся, а ты посмотри – кому доверили? Наш участковый Проценко свій зад выше первого этажа не поднимет. А не в каждом доме есть лифт. В новом микрорайоне их еще просто не подключили. Дали возможность людям заехать раньше срока, чтоб заниматься ремонтом и отделкой. – У нас в стране, Ленчик, все делается по просьбе трудящихся, – отвесила Света Рябко. – Мой Сережка пока обошел дом, предлагая услуги по обивке дверей, взмок, как мочалка, а кругом ведь девятиэтажки… Ты потаскай с собой сумку с дерматином! Вот он и придумал носить все в «Ермаке» на спине. Ходил, как альпинист, с молотком в руках. Кому теперь все это? – Девочки, мы не можем уехать вот так… – шмыгая носом, продолжала кареокая маленькая Лида. – Я не знаю, о чем там думает высокая комиссия и что у них там по проверкам и сводкам, у нас своя доля и своя совесть. Я никого не заставляю, это очень личное, и шутить со здоровьем не следует. Нам еще детей рожать. Но я для себя решила. Это мой выбор. – Горэнерго вряд ли будет откючать электричество, но я припасла два карманных фонарика. Китайских, на три батарейки. И лампочки есть запасные, – Лена Скубенко деловито дала понять, что готова остаться. – Никто не удосужился заглянуть в погреба и пройтись по гаражам, а мы попробуем, – ответила повеселевшая Лида. – Галина Федоровна, из шестнадцатой, у нее проблема со слухом. Старуха могла не открыть дверь. Ее Толюнчик улетел в Уренгой на вахту и вернется только через месяц. Старуха совсем одна и в автобусе я ее не видела. Утром она занесла мне тарелочку с такими вкусными голубцами!
– Шостик, возьми Гармошку и осмотрите все подвалы и чердаки, – с недовольством смерила взглядом слесарей в засаленной робе Ольга Владимировна, директор ЖЭК Солнечного микрорайона. – Проверить замки на дверях, а где таковых нет – установить, предварительно осмотрев помещения. Внутри могут быть дети и ваша братия – алкашня. Шостик, ну, что ты такое пил? Выхлоп за километр! – недовольно поморщилась она. – Выгоню к е…ни матери! – Владимировна, слышь, ты… это… не бухти! Как в говне по ухи булькать – Шостик первый… Где я тебе замков на всех наберу? Это ж покупать надо. – У Саитова в коптерке. – Не уверен… – Деньги возьмешь у Анны Андреевны в кассе. И смотри – под отчет! Чеки и упаковку мне на стол. – Ольга Владимировна, – усмехнулся долговязый с красными руками Гармошка. – Так там же ж на них выбито: «цэ – один рэ» Можете сами потом проверить. Обойти. – Цэ…Цэ… Це ти такий дурень! – перешла на украинский грозная директриса. – Все уяснили? Вперед! Недовольные, с тяжелыми лицами, слесари вышли из кабинета. – Развели тут панику! – первым начал Шостик, будучий явно на взводе после разговора с начальством. – ЭвакуаКция…Х…яКция! Сопли! Реактор у них бахнул… – Да ладно тебе, щас Андреевна даст, гы-гы, купим по пивасику, встанем под киль и… – Знаешь, а Ольга такая, что проверит… – Не думаю. Со всем этим кипишем она забудет. В первый раз, что ли? Работяги переглянулись и под гогот поднялись на третий этаж в бухгалтерию. – Анна Андреевна, а мы к вам.
По «прописке» и расспросам дворников определилось приблизительное количество проживающих в городе и на скорую руку составилась картотека каждого дома. Инструкция предписывала обход примыкающих к жилым кварталам построек для подсобного хозяйства. Отдельное подразделение было послано в частный сектор, занимавший значительную часть города. Было решено вывозить людей прямо от подъездов жилых домов. Сверки показали, что в Припяти сто шестьдесят домов с пятьюстами подъездами. Общее число жителей составило приблизительно сорок семь тысяч человек, из которых семнадцать тысяч детей и восемьдесят лежачих больных. Медперсоналу строго предписывалось учесть их состояние. Был установлен кратчайший срок на подготовку и подбор медикаментов и расходных материалов для плановой и экстренной помощи в пути. В четырех ЛАЗах были демонтированы пассажирские сиденья и установлены кровати с капельницами. Город разбили на шесть секторов, за каждым из которых закрепили ответственных сотрудников милиции соответствующего ранга. Для организации эвакуации по месту жительства выделялось по нескольку сотрудников низших чинов на многоквартирный дом. Не забыли и про дружинников. На обочинах дорог в районе Чернобыля ожидали своего часа более тысячи автобусов, сотня из которых стояла в резерве, и примерно двести бортовых грузовиков. К станции «Янов» подали два дизельных поезда общим числом на полторы тысячи мест.
Пополудни в городском отделе милиции состоялся инструктаж начальников эвакуационных секторов, их заместителей и старших нарядов. А уже через час был проведен инструктаж всего личного состава, задействованного в эвакуации. Особое внимание было обращено на строжайшее соблюдение вежливого и внимательного отношения к людям, недопущение каких бы то ни было конфликтных ситуаций. Но самым важным объявлялось недопущение паники, строгая изоляция провокаторов и пресечение мародерства. В 13 часов 10 минут по местному радио было передано сообщение Горисполкома об эвакуации населения. Час «Х» наступил. К этому времени все необходимые планы и средства уже находились в полной готовности. Было четко известно, к какому сектору подается какое количество автобусов и прочей техники. Сопровождающие сотрудники милиции были снабжены маршрутными картами с направлением движения, местом сбора в колонны, адресами. Организаторы были обеспечены радиостанциями, имели свои позывные и как только поступила команда о начале эвакуации, махина была запущена. Время разделилось надвое: До и После. Милиционеры повторно обошли жилой массив, разъяснив жителям порядок проведения эвакуации. Следовало закрыть окна, балконы, отключить бытовые электроприборы, перекрыть водопроводную сеть и газ. Про документы и ценности напоминать было излишним. Все и так прекрасно понимали. Также рекомендовалось брать вещи по-сезону и необходимые лекарства. Одновременно шел учет населения, в котором выявляли больных и престарелых.
У подъезда толпились растерянные и недовольные люди. Дети, держа за руку своих мам, прижимали к груди кто машинку, кто любимую куклу. Что удивительно, никто не капризничал. Старики, оккупировавшие лавочки «санпропускника», недовольно ворчали. – Два, – уточнил точное время и цокнул языком один из недовольных соседей. Из-за поворота, жужжа мощным дизелем, появился автобус ЛАЗ и, шипя пневматическими тормозами, остановился прямо напротив лавочек. Из передней двери выскочил пожилой водитель и со второй попытки открыл дверь багажного отделения. Толпа оживилась, старики притихли, и все начали готовиться к посадке. – По спыску! Заходым по альфавыту… Давай, давай! Не задирживай… Приходим, приходим! Аврамэнко, Авэршины… Дайте дарогу! Шьто за луди? Худосочный черноусый милиционер, судя по погонам – рядовой, грозно насупил сросшиеся брови. И говор, и осанка - все выдавало в нем, как принято сегодня говорить, лицо кавказской национальности. – Попробовал бы так там у себя так покомандовать над людями! – с осуждением выговаривала ему тетечка бальзаковского возраста, укладывая пожитки в багажный отсек. – Что б сказали твои саксаулы, выселяй ты свое басурманское село, вот так! В одночасье! Ваши женщины прокляли бы тебя и твой род до шестого колена! – Не слушай ты ее! – успокаивала милиционера стриженая под мальчика интеллигентного вида женщина. – Вы выполняете приказ, да и обстановка сейчас такая, что спорить и медлить не стоит. Еще не понятно, какой сюрприз приготовила нам эта чертова станция. Муж уже сутки, как на смене в четвертом, и от него ни слуху-ни духу. – Я всо прикрасно панимаю, – с грустными глазами отвечал ей милиционер. – Всо наладитса, всо пачинят. Ви вэрнетэсь к своим фикусам. Нужно толко патэрпэт. – Вано, что у тебя тут за базар? – к нему подошел коренастый белобрысый сержант и, сдвинув фуражку на затылок, вытер клетчатым платочком мокрый лоб. – Чего ты церемонишься с ними! У нас приказ, и ты должен его неукоснительно выполнять. А ну, дай сюда! – он выхватил зажатый в руке у растерявшегося милиционера бесформенный чемоданчик и стал энергично запихивать между сумок и баулов беженцев. – Вот так! – удовлетворенно выдохнул сержант. – Заходим через передние двери! Через водителя! Следующий! Берите из дома только самое ценное, автобус не резиновый! На собак надеваем намордники, кошек берем на руки! Дама, куда вы с собакой без намордника? – Ну какой же ему намордник! – удивленно парировал хозяин французского бульдожки. Он забрал собачку с рук жены и ткнул под нос сержанту. Барбоска закряхтел и хозяин опустил его на землю. – К чему его крепить? Ну, скажите?! Если придумают конструкцию на бульдога – я буду первым в очереди! Кривоногий песик, почуяв долгожданную свободу, похрюкивая, обнюхал милиционера и дружелюбно завилял по-поросячьи искривленным хвостиком. – Ладно, - обмяк сержант, - только быстрее! – рука снова потянулась за платком. «Действительно, некуда…», - усмехнулся он про себя, глядя на расплющенную черную пуговичку, прилипшую к окошку, что делало морщинистую мордочку похожей на круглую мишень. «Завтра в тир», – по ассоциации проскочило в его голове.
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
Роддом находился в одном крыле с отделением трансфузиологии. Зав. отделением - Валентина Юрьевна - нервно курила на лестнице, ведущей к запасному выходу. «Надо обязательно открыть черный ход и подогнать к нему автобус», – крутилось в ее голове. Мысли завязались в гордиев узел, разрубить который предстояло всего за час. К больнице, стоявшей особняком, уже шла колонна автобусов из резерва. – Ай! – вскрикнула женщина и стала быстро дуть на левую руку. Задумавшись, она забыла загасить сигарету, и огонек догоравшей «Столицы» обжег ее красивые пальцы. Шпильки черных лодочек быстро зацокали по желтому коридору, и ей показалось, что несколько раз металлическая набойка высекла искру. Навстречу бежали раскрасневшиеся сестрички из отделения крови с пластиковыми контейнерами-термосами, а в конце коридора, шипя на молодняк, уборщица тетя Маша основательно накручивала тряпку на длинную широкую швабру. – Куды вы все так летите? Вона, грязи понаносили! – ругалась она, осматривая визуально стерильный пол, устланный серой плиткой. – Мария Степановна, да оставьте вы! Идите домой, собирайте все ценное, вы слышали, какая беда произошла? – Слыхала… – ответила уборщица, опершись подбородком на ручку. – Дом мой? – спросила как бы себя, женщина. – Да вот он. Мария кивнула в сторону окошка, где за больничным забором виднелась облупившаяся крыша маленькой хаты, утопавшей в вишневом саду. – Оставьте швабру, бегите домой, собирайте ценности, теплое! Не смотрите на погоду – весна иногда преподносит сюрпризы. – Один уже преподнесла, – недовольно сказала техничка, нагнувшись за цинковым ведром. – Пойду, наберу воды, – старуха пыталась уйти, но врач остановила ее. – Дайте сюда! Я вам на правах зав. отделения приказываю! Остановите уборку! Идите домой и готовьтесь к эвакуации. Мария прислонила к стене швабру и разжала пальцы. Валентина Юрьевна провожала взглядом ее утиную походку, пока та не скрылась за поворотом длинного коридора. Руки нервно закопошились в мятой пачке. «Черт! Говорила же Андрюше – покупай только в твердой упаковке! Ой…тут же нельзя…». Она смяла пачку и резко выкинула в ведро. Левая рука продолжала сжимать металлическую ручку. За окном послышался звук приближающихся машин. – Пора! – устало вздохнула женщина, пройдясь пальцами под глазами по морщинкам начинающего стареть красивого лица. Ее каблучки деловито зацокали по коридору. «Куда мне ехать?». – Мысль напрочь засела в голове Марии. – «У меня же хряк некормленый! Васенька с Юрком и Людкой из Полтавы приедут в отпуск. Забью хряка к гостям. Жалко засранца, привыкла я к нему, а что делать? Чем детей кормить? Картошку сажать надо опять же, до Николы». Уборщица, забыв переодеться после работы, взяла цинковое корытце и направилась в сторону покосившегося сарая. – Сейчас, мой маленький! Проголодался, паршивка ты такая! – ее обветренные пальцы отпирали ржавый амбарный замок, за которым было слышно радостное повизгивание.
Восемь «ПАЗиков» проползли через кованые ворота и остановились на площадке перед центральным входом. Водитель передней машины спрыгнул со ступеньки и направился в сторону остальных автобусов. Пройдя свой, он остановился и присел, чтобы размяться. Затем встал и лениво потянулся открывать небольшую квадратную дверцу, расположенную ровно посередине между задних фонарей, заботливо локтем протерев номерной знак. – Э…э… ты куда? – окрикнул его высунувшийся на полкорпуса водитель заднего автобуса. – Мы не в морг приехали, а в роддом. Роддом! Здесь открывают глаза, а не жмурятся. – Тьфу! – сплюнул себе под ноги озадаченный водитель. Прошуршав пальцами, собранными в щепотку, он печально развел руками, что означало: барыша, к которому привыкли водители «жмурколонны», не видать. – Когда-нибудь золотой телец сожрет тебя, Пилипчук! – продолжал второй водитель. – В глазах одни рубли и трешки, а пора ведь и о душе подумать. – У тебя она большая, вот и думай, – огрызнулся Пилипчук и подпалил сигарету.
В кабинете резко зазвонил телефон. Гудки продолжались. За дверью послышался приближающийся цокот каблучков. Щелкнул замок, и трубку подняла запыхавшаяся Валентина Юрьевна. – Да…да…автобусы прибыли…Ворзель? Повторите еще раз! Санаторий «Украина?» Алло! Дайте мне телефон главврача. Глав – вра – ча! Что за связь!? Алло!!! Говорите он в курсе?.. Так… так… Вадим… Хорошо. Валентина Юрьевна, непонятно зачем, схватила толстую общую тетрадь и, сняв туфли, быстро побежала вниз по внешней металлической лестнице, выходящей прямо на балкон ее кабинета. Встав на каблуки, она быстрым шагом направилась к шоферам. Водители сгруппировались и вели неторопливую беседу. Их прервал резкий окрик: – Кто главный в колонне? Где милицейское сопровождение? Они что там – с ума посходили, присылать в роддом похоронку! Перед ними стояла решительного вида женщина лет сорока пяти, и нервно мяла тетрадь. – Мы из общества «Трудовые резервы», – попытался хохмить один из шоферюг. – Да мы все тут главные, главней самого Горбачева, – поддержал низкорослый пузатый дядька в джинсовой рубахе с вышитым желтым орлом. – Валентина Башкевич, заведующая отделением роддома, – представилась доктор. – Главврача вызвали в штаб правительственной комиссии. За эвакуацию роддома отвечаю я. У меня роженицы и молодые мамы с грудничками. Вывозить всех нужно очень осторожно и поскорей. Первыми отправляем роддом. Вторыми садится отделение переливания крови. Едем в Ворзель. Вы знаете, где это? – На юг в сторону Киева, а там вдоль юго-западной железки, между Бородянкой и Ирпенем. Верст сто сорок будет, два часа пути, а то и все три, – ответил самый молодой из водителей.– У меня там рядом родители невесты живут в Клавдиево. Я знаю дорогу. – Становитесь первым в колонну, – скомандовала она. – А мы быстро.
По двум лестницам, охая и переваливаясь, спускались беременные женщины. Кто в пижаме, кто в домашнем фланелевом халате с мишками и зайчиками. Казалось, одно неосторожное движение или резкий шаг, и они разродятся прямо на ступеньках. Женщины были разных возрастов, попадались совсем молодые девчонки после школы, были пару многодетных ветеранш, которые в роддоме уже были своими и вечера коротали с дежурным персоналом, попивая чай с сушками, делясь бабскими секретами счастья. Средний возраст рожениц был двадцать с плюсом. – Ой, боже ж мій! Це ж гробовозки! Нічого зручнішого наша влада не могла придумати! – причитала одна из молодых мамаш, качая на руках маленький орущий конверт. Женщин успокаивали, как могли, объясняя, что это вынужденная мера, машин не хватает и нервничать не стоит – это всего-навсего автобус. Несмотря на специфику пассажиров, посадка произошла довольно быстро. Следующими усадили молодых матерей, в сопровождение которым приставили младший медперсонал. Акушеры разошлись по автобусам с беременными, волоча за собой все необходимое, чтобы быть готовыми к родам в пути. Последние два автобуса заполнили врачи и медсестры. Очень нежно и скрупулезно загрузили они все, что можно было вывезти из лаборатории, где просто бесценной была человеческая кровь, теперь хранившаяся в пластиковых контейнерах-холодильниках. Их тоже подгоняло время и усиливающаяся жара. Во двор заскочили два милицейских жигуленка, один их которых после лихого маневра встал замыкающим. – Успели… – прошептала Башкевич и пошла в сторону первого автобуса. – Валентина Юрьевна! Валентина Юрьевна! – пронеслось откуда-то сзади, – у нас тут Карпенко рожает… Женщина побежала на крики, отдав команду сопровождению немедленно выступать. – Все будет хорошо, милая, все будет хорошо… В первый раз оно всегда так, а потом будешь деток выплевывать как косточки от персика. Ее нежные руки держали у себя на коленях голову совсем еще молодой девочки. – Передайте водителю, что можно ехать, только пусть плавно проходит повороты. Ну, с Богом! – Куда же их всех! О, Господи! Родненькие вы мои! – причитала вслух Мария, грязными руками размазывая по лицу слезы, которые обжигали ее обветренные щеки. – Ну да ничего…Ничего…– старуха пыталась себя хоть как-то успокоить, провожая небольшие автобусы с черной полосой сбоку. – Похороны в дорогу – хорошая примета…
Собранная воедино из основных автобусов и резерва колонна направилась в пункты дезактивации в Иванковском, Вышгородском и других районах Киевской области, а оттуда – в места расселения по селам и поселкам. В 16 часов 30 минут эвакуация Припяти была практически завершена. Большинство вывезли на автобусах, часть – поездами и теплоходами. Кто-то с семьей уехал на личном транспорте. Во время эвакуации было прервано движение судов и закрыта железнодорожная станция Янов. Для ускорения военными саперами был дополнительно наведен понтонный мост. По нему и прошла часть автобусов. В седьмом часу был произведен повторный обход квартир с целью выявления лиц, по каким-либо причинам оставшихся в городе. Определялись и опломбировывались не закрытые на замки двери. По прибытии на место эвакуированное население было с сочувствием встречено местными жителями и на какое-то время расселено в их домах. Распределение контролировалось Киевским облисполкомом по экстренно разработанному плану. Официально в опустевшем городе остались работники коммунальных и прочих служб. Покинуть Припять они могли лишь только после консервации городского и коммунального хозяйства. Оперативным группам различных министерств и ведомств было приказано оставить город последними. В ночь на двадцать восьмое апреля участковые вместе с сотрудниками паспортного стола совершили последний обход. После завершения эвакуации правительственная комиссия осталась ночевать в гостинице «Полесье». К позднему ужину члены комиссии спустились в обычной одежде и без респираторов. А на следующее утро штаб был передислоцирован в Чернобыль. Город вымер и напоминал макет на стенде архитектурного КБ.
Назначение
Офицеры спрыгнули на землю. Трава под ногами была неестественно сухой и желтой для конца апреля. Цветущий, окрашенный в яркую зелень город, который всего несколько часов назад так радовал глаза прибывших на аэродром офицеров, резко контрастировал с неестественными для конца апреля осенними пожухлыми тонами.
Неподалеку стояла группа из генералов и гражданских. Они оживленно о чем-то переговаривались. Один из генералов повернулся и призывно махнул рукой. Подойдя ближе, Михаил увидел министра обороны маршала Советского Союза Соколова. – Кто старший группы?– повернувшись к офицерам, резко спросил маршал. Кто-то сзади подтолкнул Бергмана. – Фамилия? – Бергман, товарищ маршал Советского Союза… Министр нетерпеливо махнул рукой.
– Майор Бергман, вы назначаетесь комендантом Чернобыля. Приказываю немедленно приступить к своим обязанностям! Времени на раскачку нет. С обстановкой вас ознакомят. Дорога каждая минута! – министр говорил отрывисто. Слова будто застревали в горле, и ему приходилось их выдавливать из себя силой. – Где Атарщиков? – Я, товарищ маршал! – Ввести прибывших офицеров в курс дела… – Есть! - офицеры отдали честь и разошлись по машинам.
Между толстых стволов старых лип, окрашенных местным автодором белой разметкой обочины, в новый день уводила черная полоска шоссе. Вдоль обочины раскинулся целый город армейских палаток. Лицом к дороге призывали к новым трудовым победам длинные лозунги. Аккуратным строем, съехав в поле, стояли БТРы, трехмостовые армейские Уралы и ЗИЛы. Словно катапульты древних римлян, высоко задрали ковши экскаваторы. А через дорогу, готовясь отразить атаку, опустили в шеренгу свои отвалы-щиты гусеничные и колесные бульдозеры. Мобильные компрессоры-двуколки, полевая кухня, клепанные кунги радиосвязи. – Массивные учения видимо, развернут! – утвердительно кивнул вверх сидевший на переднем сидении спортивного вида капитан. – Давно я не попадал на «зарницу». Последний раз в Фергане в 79-м. Хорошо запомнил. Тогда еще у них Пахтакор упал. Тоже здесь, на Украине, под Днепродзержинском. Хорошая была команда! А как жалко ребят! Федоров, Макаров, Загуменных… Эх… Вся республика была в трансе. Общее горе. А прикрывали как, прикрывали! Сухая сводка по радио и несколько строк в «Вечерке». Сволочи! Прибавив газу, УАЗик по встречной пошел обходить длинную колонну тентованных грузовиков с солдатами в кузове. Абсолютно на всех белели легкие медицинские респираторы. Практически никто не закрывал лицо, и они просто висели под подбородком. Солдаты улыбались проходящей колонне. Кто-то даже попытался отдать честь. «Химики» – мелькнуло в голове у невыспавшегося и проголодавшегося с дороги Михаила. Справа показался массивный барельеф «Чернобыльский район», низ которого украшал ряд желтых колосков, тянущих свои бетонные усики к небу. Картинку довершали штробленные перекрестия ЛЭП, солнце и заводская труба. – Энергетики! - возбужденно вскрикнул болтливый капитан и разбудил провалившегося в сон Михаила. – Да, да... Чернобыль… – в полудреме отметил Бергман, и его щека снова коснулась вибрирующего брезента.
Инструктаж проводился возле штабного кунга. Вокруг царила суета, люди куда-то бежали, в двух направлениях курсировала техника. Большое количество военнослужащих, несмотря на солнечную погоду и внешнее благополучие, были облачены в костюмы химзащиты. «В такую жару таскать на себе ОЗК… Жестко…». Отвлекшегося на размышление майора вернул в строй резкий голос генерала Атарщикова. – Товарищи офицеры! В ночь на 26 апреля, в 1 час 24 минуты, на 4-м энергоблоке… Невольно Михаил провел ассоциацию с голосом Левитана и его страшной сводкой о начале войны, которую он, в силу возраста, не застал, но о которой знал абсолютно все. Как и мальчишки послевоенных лет, Миша, вообразив себя Маратом Казеем, расплачивался с ненавистной гадиной ее же оружием в лесах Брянщины. Толкал маленькую «сорокапятку» через каменный перевал в Карпатах. – Чернобыльской АЭС… – с короткими паузами продолжал генерал Атарщиков. – Произошёл взрыв, повлекший выброс радиоактивных элементов, и который полностью разрушил реактор. Произошло частичное обрушение здания энергоблока. Сегодня в 14 часов началась эвакуация жителей. «О чем он? Это условия учений? Или…». Слова генерала отвергались сознанием. – Место дислокации комендатуры – городской военкомат. Главная задача – создание вокруг атомной электростанции тридцатикилометровой зоны отчуждения. Вам также поручается патрулирование периметра, препятствование незаконному проникновению, как в «зону», так и за черту. В ваше распоряжение поступают полк курсантов киевской школы милиции, часть внутренних войск, пограничный полк и батальон курсантов Хмельницкого артиллерийского училища. Остальных подберете в процессе… Тут к генералу быстрым шагом подошел офицер в комбинезоне. – Товарищ генерал, разрешите обратиться! – Обращайтесь. – Коменданта срочно вызывает генерал Еремин.
В палатке начштаба оперативной группы было не протолкнуться. Из знакомых Михаилу, кроме Еремина, был только Загоруйко. – Товарищ майор,– обратился Еремин к Бергману. – Вам необходимо обеспечить эвакуацию части 42981, – он жестом предложил подойти к карте. Михаил взял под козырек и решительно сделал шаг. – Вот, смотрите! – Еремин взял со стола коричневую указку и очертил флажок, закрепленный на карте. – Это центр пеленгации спутников. Получите у секретчиков подробную карту, временные пропуска. Постоянные выдадим позже. В вашем распоряжении взвод курсантов. Загоруйко! Выдели автотранспорт… Через полчаса колонна из двух УАЗов, трех тентованных грузовиков и автобуса с курсантами катила в сторону центра пеленгации.
Цельнометаллические ворота воинской части были распахнуты настежь. На территории – ни души. Земля усыпана битыми стеклами, обрывками каких-то кабелей. Всюду валялись бычки от дешевых сигарет без фильтра. Все, все, что возможно, было снято и увезено, местами – вырвано «с мясом». Остальное было брошено так, словно возвращаться сюда никто не думал. Везде царили хаос и разрушение. Демонтировали даже дешевые краны в душевых. Смутное чувство тревоги охватило Михаила. «На учениях такого не бывает…». Мысли все больше и больше тяготили его, не имевшее право на отдых сознание. Голова трещала от прочно поселившейся мигрени. « Я себе не принадлежу, и теперь, видимо, надолго», – подумал Бергман и пошел к машине. – «Карат» вызывает «Зарево»… «Карат» вызывает «Зарево»…Прием! – «Зарево» на связи... Михаил в нескольких словах описал ситуацию. – Понял вас, «Карат». Пройдите еще раз по помещениям, проверьте, не осталось ли какой документации, особенно под «грифом». Долго не задерживайтесь. Штаб перенесен в село Ораное. Доложите после осмотра и сразу туда. – Принято. Более тщательный повторный обход не прояснил ситуацию, и колонна незамедлительно выдвинулась в Ораное.
Дорога петляла через сосновый лес. Михаил сидел в головном УАЗе. На заднем сиденье расположился капитан Яковлев из Хмельницка. Бергмана поразил вид леса: все сосны, и столетние великаны, и молодняк, были рыжими. Как будто неведомый могущественный художник в порыве умопомешательства раскрасил в одночасье каждую иголку охрой. – Кажется, что лес сделан из заржавевшего железа, – нарушил молчание капитан. – Красиво, но жутковато… – У вас дозиметра нет с собой? – Нет, товарищ майор. А что? – Смущает меня эта красота. Узнать бы, когда она появилась. Не после аварии ли? – Всего за сутки? Вряд ли. Сомневаюсь, что авария настолько серьезная. Ну, рвануло там что-то на станции… Не сам же атомный реактор? Радиацию мы тогда бы должны были почувствовать. Покалывание какое или жжение на коже. Может, ожоги… наверное… – А то, что всех в химкомплект переодели, не смущает? Почему жителей эвакуируют? - Бергман на пол-оборота обернулся и внимательно посмотрел на капитана. – Да перестраховываются просто. Был бы уровень радиации опасным, кто бы сюда людей погнал? Технику бронированную ввели бы. Броня же уменьшает воздействие радиации. Еще с училища помню. А мы тут строем поротно маршируем… – Смотрите! – тревожный вскрик водителя прервал капитана. – Что это?!- Колонна остановилась. Полотно дороги и обочина были устелены десятками дохлых крыс. Казалось, что шерсть у мертвых грызунов стояла дыбом. Бергман вышел из машины. Позади него молча столпились курсанты. «Крысы же чуют опасность нутром. Предчувствуют землетрясение, пожар, уходят из охваченных чумой городов и с тонущих кораблей. Что же в этот раз подтолкнуло их на бегство?». Неестественная тишина давила на уши. Неожиданно одного из курсантов стало рвать. – Чего стоим?! – неизвестность и неопределенность вперемешку с усталостью и непроходящей мигренью вызвали у Бергмана раздражение. – Быстро в автобус! В Ораное, которое курсанты от увиденного леса и по созвучию букв окрестили Оранжевым, въехали уже после захода солнца. На окраине села инженерный батальон заканчивал строительство палаточного городка.
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
Приветствую тебя гость! Что-бы иметь более широкий доступ на сайте и скачивать файлы, советуем вам зарегистрироваться, или войти на сайт как пользователь это займет менее двух минут.Авторизация на сайте
Из книг о Чернобыльской Зоне - Страница 2 - Форум о Зоне Отчуждения и о модах игры Stalker
