Дата: Воскресенье, 23.02.2020, 23:13 | Сообщение # 1
Удаленные
Администраторы
Гинекология
Ну вот, наконец то и до меня дошла очередь ехать ликвидатором аварии на ЧАЭС – её тогда так скромно называли. Это потом она, вместе с Приаральем, по праву стала одной из двух зон экологических катастроф на территории бывшего СССР. Что интересно ехал я как раз из одной такой зоны – Нукуса – столицы приаральской автономной республики Каракалпакия, где служил научным сотрудником военнохимического научного полигона, в другую.
Чернобыльские команды у нас в части формировали еще во второй половине 1986 года, почти сразу после аварии. Я хотел ехать чуть ли в первых рядах – был ещё молодой, любопытный, тестостерон в крови кипел. Был и профессиональный интерес. Но очередь моя подошла только к июню 1987 года, так как надо было построить, описать и проверить свою матмодель и сдать это дело не только в виде очередного научного отчёта, но и в виде раздела инструкции по испытаниям химического оружия. В Нукусе я занимался вопросами математического моделирования в интересах разработки, испытаний и защиты от реального боевого химического оружия, поэтому приходилось видеть, как оно реально на поляне работает. А тут предоставлялась возможность посмотреть на то, что такое радионуклиды, как реально работает радиация, как ликвидируют радиоактивное заражение и вообще, как живут и что делают люди, которые этим занимаются. Узнать я мог, хотел и был должен очень много, так как ехал работать инженером на ВЦ Чернобыльской полевой базы военного института, располагавшегося в городке Ирпень под Киевом. Сам ВЦ, оснащённый большими ЭВМ серии ЕС, находился, как потом оказалось, в коридоре между третьим и взорвавшимся четвёртым блоками ЧАЭС.
Прилетев в Киев и добравшись на автобусе до Ирпеня наша Нукусская команда, в составе около дюжины человек, пошла представляться руководству института. Там были окончательно определены места нашей службы в ближайшие 3 месяца, т.е. нас распределили по отделам полевой базы. Тут же выдали необходимые для проезда в Зону (именно так, с большой буквы) документы и полевую форму одежды. Свою «гражданку» мы сдали в местную каптёрку на хранение до конца командировки, чтобы потом в чистом ехать домой.
Вечером, как полагается, отметили своё прибытие в институт, а заодно и убытие в Чернобыль, которое должно было состояться уже утром следующего дня. Пили и закусывали со «старослужащими», которых мы меняли в отделах полевой базы. Это были офицеры нашего полигона, приехавшие на ликвидацию три месяца назад и собиравшиеся уже завтра улетать в Нукус. Это был уже третий повод, и они тоже по этому случаю добросовестно проставились. Убывающие на родину друзья в цветах и красках рассказывали про ЧАЭС, про Припять и Чернобыль, про радиационную обстановку, про тамошнее руководство, про специфику работы и про Лодочную станцию, где собственно полевая база и располагалась. Первые пару часов было интересно, потом уже не помню…
Утром, с трудом продрав глаза и подняв голову после вчерашнего, пошли к автобусу, который должен был отвезти нас в Чернобыль. Ехать недалеко – всего 120 километров, но через 85-90 километров, в районе Ораное нас ожидал КПП перед въездом в Зону. Там у нас проверили документы, осмотрели наши вещи на наличие алкоголя и другого, недозволенного к провозу в Зону, и мы поехали дальше. Алкоголь, кстати, в Зону провозить запрещали, хотя до сих пор ходят байки, что туда декалитрами везли спирт и чуть ли не насильно вливали в ликвидаторов. Надо признать, что выпить в Чернобыле было чего, но вот как оно там появлялось я узнал позже, уже работая ликвидатором. Может быть ещё расскажу.
По прибытию в Чернобыль на Лодочную станцию нас познакомили с руководством полевой базы, с начальниками отделов, раздали «слепые» дозиметры (прямопоказывающие уже с конца 1986 года никому не давали) и показали кровати в помещениях Лодочной станции. Я, как и ожидалось, был определён в научно-вычислительный отдел. Моим начальником отдела оказался майор Сергей Урывин (по жизни СНС 27 НИИ МО СССР). Он сказал, что наш отдел, состоящий из трёх человек, живёт не на Лодочной, а в Акушерско-Гинекологическом отделении Чернобыльской ЦРБ, куда мы пойдём после обеда. Так я в первый раз услышал про Гинекологию.
Пообедав с Сергеем в пищеблоке Чернобыля, пошли сначала в лабораторию санчасти, где я должен был сдать ряд анализов. Потом мы эти анализы каждые две недели сдавали, но про результаты нам никто ничего не говорил, хотя, как я понимаю, эти данные легли в основу не одной докторской и кандидатской диссертации, не один медицинский научный отчет был написан, а может быть кто-то и академиком стал.
По улице от Лодочной до Гинекологии идти было далеко, поэтому все, для радикального сокращения пути, ходили туда-сюда по тропе вдоль реки Припять, ну и мы так же пошли. С правой стороны тропы текла вполне себе крупная река, слева брошенные частные дома. Стоял июнь, всё уже распустилось, а многое ещё цвело, очень красиво было кругом. Но запустение во дворах домов, заросли вместо ухоженных садов и огородов, кое-где выбитые стёкла окон и вырванные с корнем из косяков двери портили эту красоту и даже создавали несколько мрачноватое настроение. По ходу в Гинекологию Сергей мне рассказал, что именно тут, в домах частного сектора, нами добываются свечи и цветы, которые очень нужны по вечерам нашему отделу. Зачем они нужны я узнал уже в тот же вечер.
Гинекология представляла из себя длинное одноэтажное здание со входом в его середине. Левое крыло здания, где ранее располагались кабинеты начальника отделения, старшей медсестры, ординаторская, пост дежурной сестры, реанимация и палаты интенсивной терапии, занимала одна из лабораторий Курчатовского института, а в правом крыле с обычными палатами, туалетом, душевыми и столовой располагался наш отдел и только комната Сергея Урывина была в палате интенсивной терапии, последней комнате левого крыла здания. С курчатовцами мы почти не общались, так как они приходили в Гинекологию работать днём, а мы тут только спали ночью. Не совсем «только» и не всегда «спали», но всё-таки.
Расположившись в указанной палате на отведённой мне койке (вторая койка палаты была занята майором Сергеем Чигирём, который в это время работал на станции), выслушал ЦУ (ценные указания) и ЕБЦУ (ещё более ценные указания) от начальника отдела о решаемых отделом задачах и методах их решения, о ситуации и порядках на полевой базе, об организации несения службы дежурными по полевой базе и т.п. Было что ему рассказать.
Получалось, что наш отдел собирал всю и всяческую информацию от подразделений полевой базы и ряда других организаций, работающих в Зоне, вводил её в «нашу» ЕС ЭВМ на ВЦ, а по запросу руководства полевой базы, института или даже штаба по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (начальства, выше этого в Зоне не было) предоставлял эту информацию в объёме и в виде, необходимом им для оценки ситуации и принятия соответствующих решений. Наша информация отправлялась также в разные институты СССР, которые занимались вопросами радиационной безопасности. Вторая ЕС ЭВМ использовалась самой ЧАЭС для решения задач управления станцией и работали на ней её гражданские сотрудники, проживавшие в городе Славутич. Наша информация носила гриф «Совершенно секретно», хранилась на выделенных дисках, которые не могли быть вынуты из опечатанных дисководов без согласования с начальником нашего отдела или кого-либо выше, а непосредственно занимался этим специальный секретчик. Таким секретчиком, как оказалось, я и был назначен еще в Ирпени, но по какой-то причине мне об этом сообщили только здесь, в Чернобыле. То-то я удивлялся, когда ехал в Зону из Ирпеня, что на моём пропуске, в отличие от пропусков моих сослуживцев, стояла целая куча всяких значков, обозначающих разрешение на проход практически на все объекты ЧАЭС, Чернобыля и Припяти. На пропусках моих товарищей таких значков было не больше 3-4 штук.
Всё, рассказываемое Сергеем Урывиным, было интересно, кроме того, что придётся работать на ЕС ЭВМ. Не любил я большие машины, уже и большинство команд по управлению ими забыл. Я и в академии диплом писал на персональных ЭВМ (если «Электроника Т3-29» можно так назвать), и в Нукусе матмодели на японских персоналках отрабатывал. Но ничего, придётся вспоминать и вспоминать уже завтра, т.к. завтра мой первый выезд на станцию.
А пока суть да дело, приблизился вечер, приехал со станции Сергей Чигирь – высокий приятный и толковый такой майор оказался - «пиджак» из выпускников Бауманки. Постоянным местом его службы был ВЦ академии Бронетанковых войск. Теперь отдел собрался в полном составе и мы пошли ужинать в тот же пищеблок, где и обедали. По окончании ужина Урывин сказал нам набрать побольше хлеба, сыра и овощей, которые давали сегодня. Возвращаясь в Гинекологию Урывин просил нас с Чигирём набрать цветов, а сам с собранной нами едой поспешил в Гинекологию накрывать поляну. Было время пионов, и мы с Сергеем набрали их два больших букета, цветы отборные, крупные, разных цветов и с обильной зеленью – красивые букеты получились. Собирая цветы, Сергей мне рассказал, что сегодня у нас намечается небольшая сходка избранных ликвидаторов, будут среди них и женщины, чем меня, естественно, заинтриговал. Почему про это мне не рассказал Урывин – не знаю, видимо хотел посмотреть на мою реакцию, но вот неожиданности у него не получилось, её испортил Чигирь.
Сбор, как обычно, организовывался в палате интенсивной терапии, т.е. в комнате начальника отдела. К нашему приходу там уже был установлен стол, накрытый белой и достаточно чистой простынёй, расставлены штук 7-8 стульев, в стекляшки-изоляторы от ЛЭП вставлены и зажжены свечи и подготовлены два вёдра с водой под наши букеты. Но главным было то, что на столе стояла открытая бутылка водки (на самом деле оказалось, что это разведённый спирт), нераспечатанная бутылка красного вина и две бутылочки Пепси-Колы. Пищеблоковская закуска была разложена в тарелки и выглядела очень привлекательно в свете свечей и в окружении цветов и бутылок. На кровати Урывина я увидел гитару.
К девяти часам стали подтягиваться гости. Первым пришёл полковник, доктор технических наук, начальник одного из отделов Семипалатинского полигона Аркадий Снегирёв (он просил называть его по имени). Со словами: «А вот и мой входной билет» поставил на стол бутылку спирта, но просил её сегодня при женщинах не открывать. Спирт в бутылку, по его словам, переливал из канистры с помощью воровского бензинового шланга его водитель и поэтому тот безбожно вонял одновременно и бензином, и резиной, а запах спирта, чуть пробивавшийся-таки через эту вонь, казался благоуханием. Аркадий ещё выдал нам банку с порошком югославской сухой фанты, сказав, что, разведя водой спирт и добавив на литр получившегося пойла горсть фанты, мы будем иметь вполне приличный напиток. Но он соврал. Сделав всё по его рецепту в одну из сходок, когда женщин не было, мы получили редкостную гадость, которая воняла теперь, кроме бензина, резины и спирта, ещё и фантой, от чего вонь становилась только хуже, а отрыжка, непременно возникающая после употребления этой жидкости внутрь, была и вовсе омерзительной. Но мы её выпили…
Минут через 10-15 после Аркадия пришли две приятные симпатичные женщины: яркая брюнетка Екатерина и неброская, но стильная даже к ликвидаторском прикиде, шатенка Галина. Катя была медсестрой, а Галя врачом той самой санчасти, где мы были после обеда. Санчасть, кроме сбора анализов, контролировала здоровье ликвидаторов и лечила их, если что. Кроме того они, собирали целую кучу объективных показателей здоровья ликвидаторов и тоже передавали их в соответствующие медицинские центры. Галя была сотрудником какого-то московского института, а Катя работала в медсанчасти уранового рудника в Чкаловске под Ленинабадом (Таджикистан, ныне Худжанд). Ещё через 5 минут подошла Алевтна, статная в теле блондинка, работавшая каким-то начальником в Чернобыльской прачечной, а по жизни она заведовала прачечной уранового рудника в Степногорске (Казахстан). Больше никого в этот вечер мы не ждали. Таким образом нас собралось в этот вечер семь человек. Бывало и больше, даже на много, до 12-15 человек, но сегодня получилась камерная такая компания.
Никаких «входных билетов» с женщин не требовалось, грех это и не по-гусарски, ведь среди ликвидаторов их было всего около 15%. Каждая женщина в Чернобыле ощущала себя если не королевной, то принцессой, а какой «входной билет» можно было требовать от королев и принцесс. Практически сразу, по объятиям и поцелуям при встрече, стало понятно, что Галя – это женщина Сергея Урывина, Аля – Аркадия, а Катя пока ничья. Но ведь и мы с Сергеем Чигирём были в этом понимании ничьи, т.е. выбор был за Катей, а нам с Чигирём надо будет с этим выбором что-то делать. Дело в том, что Урывин был в разводе, от Аркадия жена пока без развода, но уже давно уехала к родителям в Москву, а вот мы с Сергеем были и при жёнах, и при детях, которых оставлять не собирались.
У нас в Гинекологии до этой сходки бывала только Галя, вела она себя свободно, как хозяйка вместе с хозяином Сергеем Урывиным. Алю впервые пригласил к нам Аркадий и она с удивлённым восхищением воспринимала столь романтичную обстановку. По её словам, такого она в Чернобыли не только не видела, но и подумать не могла, что в Зоне так здорово может быть, тем более в таком интересном для женщин месте, как Гинекологи. Катя была более сдержана, быть может потому, что от Гали уже про Гинекологию слышала, а может такой она была по жизни.
Познакомившись и выпив по первой, Урывин взял гитару. Пел он, по его словам, по большей части свои песни, которые написал тут, в Зоне. По его мнению, Зона – это как волшебная страна с Изумрудным городом, а он как собачка Тотошка, которая, попав туда, вдруг тоже научилась говорить. Сергей никогда раньше не писал песен, а тут вдруг что-то случилось и из него полились стихи, которые сами по себе ложились на им же сочинённую музыку. Он не врал, я в Зоне тоже написал несколько стихов. Да и не мы одни этим страдали, как оказалось, ликвидаторы насочиняли много стихов и песен – создав своеобразный чернобыльский фольклор. Он сейчас не так известен, как афганский или чеченский, но он есть.
Так, за разговорами, песнями и тостами подошла полночь, пора было расходиться, ведь завтра с утра на работу. Урывин пошёл провожать Галю, Серёгин Алю, а я Катю. Как-то так случилось, что, болтая я рассказал, что я вырос в Таджикистане, в Душанбе, а она выросла в Ленинабаде, но четыре года училась в душанбинском медучилище – т.е. мы оказались земляками. У неё отец таджик, а мать русская – таких много было в больших городах Таджикистана и меня это не удивило. Ей еще не было тридцати, но она уже ушла от мужа и являлась матерью одиночкой с двумя детьми. Для таджичек развод (тем более по инициативе жены) не типичен, но она ведь не типичная таджичка. Катя мне много чего про себя рассказала пока сидели в Гинекологии и шли к ней в общежитие. Под общежитие санчасти выделили два больших жилой дома на одной из главных улиц Чернобыля. Она с тремя медсёстрами жила в одном из этих домов в двухкомнатной квартире на втором этаже – по два человека в комнате.
Прощаясь, она сказала, что я ей очень понравилась и что от такого мужа, как я она бы не ушла. В ответ я не придумал ничего лучше, чем обнять и поцеловать Катю, на что она довольно страстно ответила. Я понимал, что у Кати со мной ничего не получится, но выпитый спирт, романтичная обстановка в Гинекологии, тихая украинская ночь над Припятью, близость красивой женщины, которая явно к тебе не равнодушна, и мне на время снесло голову. Целовались мы долго и страстно, как подростки, но изысканно и с опытом, как взрослые люди. Казалось ещё чуть-чуть, и мы перейдём к следующему действию прямо тут на лестничной площадке, но что-то не позволило этого сделать ни мне ни ей и мы, оторвавшись друг от друга и отдышавшись, всё-таки разошлись.
Так занятно прошёл мой первый день в Чернобыле. Потом пошли напряженные двенадцати- и даже двадцатичетырёхчасовые рабочие дни с дежурствами на ВЦ, с поездками в город-призрак Припять, с радиационным обследованием помещений ЧАЭС, «рыжего» леса, техплощадки, промзоны и ОРУ, с хождением, по необходимости и из любопытства, под саркофаг, на крышу третьего и четвёртого блока, под трубу, в тоннели под четвёртым блоком, с сидением на совещаниях на Лодочной и в штабе ликвидации. Много ещё чего было и о чём стоит-таки рассказать, но не тут.
Посиделки в Гинекологии продолжались, но, как всё хорошее, они были не частыми – не чаще, чем раз в неделю. Катя там появлялась почти всегда и каждый раз мы с трудом удерживались от последнего шага. В очередную нашу встречу, когда Катя была особенно активна, я ей сказал, что она очень хороший человек, но я люблю свою жену и показал её фотографию, которую всегда носил с собой. После этого Катя как-то сникла, быстро попрощалась, просила её не провожать. Потом ни разу на сходках в Гинекологии Катя не появлялась.
Когда закончилась командировка Урывина, а это случилось в начале сентября, на его место 27 НИИ прислал подполковника Александра Веденеева. Тогда же уехал в Москву Сергей Чигирь и его заменил капитан Илья – сотрудник ВЦ ВАХЗ. Веденеев сам на гитаре не играл, петь не любил и стихи не сочинял (Тотошка из него не получился). Тем не менее сходки в Гинекологии продолжались, но только мужские, без свечей, цветов и белых скатертей. Пили только водку, когда удавалось её достать или спирт, с которым было попроще. «Входной билет» Веденеев не отменил, гитара тоже сохранилась. Играл на ней и пел Илья, но всё больше блатные и бардовские песни, иногда исполнял что-то из чернобыльского фольклора не им написанное. Он тоже в Тотошки не вышел. Вот так закончился романтический период в Гинекологии.
В начале октября уехал в Нукус и я, пробыв 100 дней в командировке, из них 90 в Зоне. Уже после моего отъезда, где-то в ноябре-декабре 1987 года наш отдел перевели на Лодочную, поселив всех трёх человек в одну комнату, кого-то уплотнив. Там, естественно, сходок не было, ни со свечами, ни без свечей. Выпивать от случая к случаю, когда появлялся вечер, свободный от работы на ЧАЭС, мужики не бросили, но такой романтики, какая была в Гинекологии при Сергее Урывине больше не было никогда. Один раз я встретил его в Москве у нас в академическом ВЦ, когда учился в адъюнктуре ВАХЗ. Он женился-таки на Галине, продолжал петь чернобыльские песни, но признался, что нового сочинять не получается и что он хочет ещё раз поехать в Чернобыль – может опять пробьёт.
Дата: Воскресенье, 23.02.2020, 23:17 | Сообщение # 2
Удаленные
Администраторы
Саркофаг
Вторая половина сентября 1987 года. В Чернобыле днём ещё достаточно тепло, но осень уже чувствуется, ночами и по утрам прохладно, выпадает обильная роса, идти от Гинекологии до Лодочной вдоль берега Припяти мокро и неуютно. Но идти надо, ежеутренний развод на работы никто не отменял, поэтому ходим по улице, хоть и дальше раза в полтора, зато сухо.
На сегодняшнем разводе ничего экстраординарного не ожидается. Как обычно кто-то поедет собирать образцы из «рыжего» леса и Припяти, кто-то займётся съёмкой уровней радиации в помещениях ЧАЭС и на прилегающих территориях, наш научно-вычислительный отдел засядет за терминалы и будет забивать поступающую информацию в ЕС ЭВМ, кто-то ещё чем-то займётся.
Я в Чернобыле уже почти три месяца, скоро командировка заканчивается и мне ехать домой, в Нукус. Много чего уже видел, много где был, много чего знаю такого, чего не знают мои сослуживцы, но ещё ни разу не был на крыше третьего-четвёртого блока, под знаменитой трубой и внутри саркофага. Побывать там и самому увидеть всё это мне было бы ну очень интересно, но нас, ИТ-шников, туда не брали, так как существовал специальный отдел, который занимался съёмкой и оценкой радиационной обстановки в помещениях ЧАЭС.
Однако на этом разводе что-то пошло не совсем стандартно. Начальник нашей полевой базы, после произнесения твёрдым командным голосом стандартных назначений, требований и напутствий, вдруг не на долго замолк и уже совсем другим, чуть даже просящим тоном сказал, что требуется доброволец для съёмки внутри саркофагом, желательно из нашего отдела. Доброволец понадобился в связи с тем, что на объект надо было идти обязательно сегодня и обязательно вдвоём, а из ранее назначенной пары офицеров один сильно простыл и его увезли в санчасть в Ирпень. Оставшийся здоровым мой хороший товарищ капитан Андрей Сафонов мог бы и один сходить, но требования техники безопасности надо выполнять, а они ходить по одному в такие места строго запрещали.
Начальник полевиков почему-то считал, что наш научно-вычислительный отдел самый незанятый, поэтому, в случае необходимости, именно из нас назначалась дополнительная рабсила для помощи другим отделам. В этом случае просто назначить кого-либо начальник не мог, так как надо было не просто съездить в Припять или походить с рентгенметром по помещениям третьего блока, а лезть внутрь саркофага, туда, где уровни радиации самые высокие, а радионуклидов, как шрапнели в перловой каше.
Наши начальники отдела, сначала майор Сергей Урывин, а потом сменивший его подполковник Александр Веденеев, постоянно противились отрыву сотрудников отдела от выполнения своих непосредственных обязанностей и противились обоснованно, так как зачастую нам приходилось сидеть на ВЦ ЧАЭС сутками, чтобы информационно обеспечить деятельность и самого института и множества других организаций, вплоть до главного штаба по ликвидации последствий аварии. Однако, их сопротивление, как правило, особой роли не играло, так как «Приказ командира – закон для подчинённого, а просьба командира круче приказа».
С другой стороны, в нашем отделе всегда находился доброволец в моём лице, который был всегда готов помочь другим отделам в их многотрудной полевой работе. Мне было очень интересно всё увидеть своими глазами. За счет таких добровольческих миссий я уже побывал в мёртвом городе Припяти и в нескольких не менее мёртвых сёлах и деревнях, облазил весь «рыжий» лес, был в тоннеле под четвёртым блоком, на техплощадке, в промзоне и на ОРУ и даже стоял на крышке атомного реактора третьего блока перед его запуском. А тут, под конец командировки, выпадал такой случай, о котором я мечтал всё время, пока работал ликвидатором. То любопытство и тот авантюризм, которые у меня были и есть до сих пор, получали своё очередное удовлетворение. А ещё, кроме новых знаний и впечатлений, мне в этот день не придётся работать на ЕС ЭВМ, которую я тихо, но сильно ненавидел, так как очень любил персоналки.
Другие сотрудники отдела вздохнули с облегчением. Они совсем не хотели лезть под саркофаг, им было спокойнее сидеть в одной из комнат третьего блока, добить по клавишам или распечатывать необходимые кому-то цифры и графики. Им нравились большие машины, они знали наизусть все команды управления ими, и они мастерски их использовали. Саша Веденеев тогда немного поворчал на меня, что-то нелицеприятное сказал втихаря в адрес начальника полевой базы, но смирился и меня под саркофаг отпустил.
Таким образом я, майор, попал вторым номером к капитану, но такая пересортица меня не сильно волновала. Андрюха был парнем хорошим, грамотным, профессиональным. Он, как и я, был химиком, приехал в Чернобыль из Шиханского института с должности МНС. Мы с ним очень быстро сошлись, когда я ещё в июле стоял дежурным по полевой базе, а он у меня был помдежем. Андрей работал в отделе, который занимался съёмкой «светимости» в помещениях ЧАЭС и формировал предложения по методам дезактивации тех из них, которые «светили» сильнее допустимого. Внутрь саркофага со своим заболевшим напарником они ходили каждый месяц и этот поход должен быть третьим и последним в его ликвидаторской карьере. Пока ехали от Чернобыля до ЧАЭС, Андрей мне рассказал немного про специфику деятельности их отдела и про то, что нас ожидает в этот день, а главное просил выполнять всё, что он мне будет говорить.
Приехав на станцию, мы, как обычно, переоделись из своей повседневной защитной военной робы в белую станционную, взяли респираторы «Лепесток», получили рентгенметры-радиометры ДП-5Б и пошли к четвёртому блоку. Кто бывал на АЭС, представляет себе насколько огромно это строение. Поначалу, мы шли знакомым мне путём, по которому почти каждый день ходили на ВЦ, но это была только первая четверть пути. Далее мы шли по незнакомым мне переходам, коридорам и лестницам. Как среди всего этого ориентировался Андрей мне было не понятно, как не понятно, как ориентируются бедуины в пустыне, крайние народы Севера в тундре, охотники в лесу и т.п. Тем не менее Андрей шёл уверенно, поворачивал туда-сюда по коридорам, карабкался всё больше вверх по лестницам, открывал и закрывал за нами тяжёлые металлические двери. Явно выраженных этажей у блоков станции нет, там всё больше отметки, обозначающие высоту от уровня земли, на которой ты находишься. Чем выше мы поднимались, тем реже встречали людей, тут даже уборщики появлялись редко, а ведь на нижних отметках их было много, они целыми днями осуществляли влажную уборку помещений.
Пока шли, пару раз миновали посты контроля, где специальные люди проверили наши пропуска. Нескольких значков на пропуске Андрея хватало, чтобы свободно перемещаться внутри блоков ЧАЭС, а мой пропуск с огромной кучей значков позволял мне ходить практически всюду. Так, постепенно, мы добрались до отметки где-то 45-50 метров, то есть на высоту 15-этажного дома.
«Ну вот и пришли» - эти слова Андрея прозвучали для меня довольно неожиданно, так как мне казалось, что мы никогда не доберёмся до цели нашего путешествия. А пришли мы к входу в помещение под общей крышей третьего-четвёртого блоков и под трубой. Расчехлив наши ДП-5Б мы проверили и записали уровни радиации на разных расстояниях от входа в помещение (он оказался довольно высоким - около 0,3 рентген/час), потом Андрей открыл последнюю металлическую дверь.
За дверью оказалось довольно обширное пустое и достаточно освещённое помещение. С разных сторон в него выходили воздуховоды большого диаметра, которые должны были обеспечивать вентиляцию помещений третьего и четвёртого блоков. Посреди этого обширного помещения была огромная дыра, которая оказалась нижней частью знаменитой полосатой красно-белой трубы на крыше третьего-четвёртого блоков. То есть труба была не дымовой или ещё чем-то в этом роде, а просто вентиляционной. Здесь мы тоже добросовестно обошли каждый закоулок, сняли и записали показания наших приборов на схему помещения (здесь оказалось от 0,5 до 1 рентген/час). Ну и не без того, чтобы постоять под трубой и посмотреть сквозь неё в небо. Говорят, что если со дна глубокого колодца смотреть на небо, то даже днём видны звёзды – не знаю, в этот день небо над ЧАЭС было облачным и мы ничего кроме облаков не видели.
Параллельно со съёмкой уровней радиации, Андрей мне рассказал несколько былей про вентиляцию и трубу ЧАЭС, которые он слышал от учёных из Ирпеня, которые приезжали к нам за информацией и которые тоже иногда ходили с ним по станции. Оказывается, что при аварии поначалу никто не догадался в первую очередь отключить принудительную вентиляцию третьего и четвёртого блока, которая, как и здание с крышей, была единой. За счет этого «грязный» воздух из взорвавшегося четвёртого блока по системе вентиляции свободно проник в помещения тогда ещё чистого третьего блока и те, кто в ту ночь работали не только на четвёртом, но и на третьем блоке получили высокие уровни облучения. То помещение, в котором мы находимся и труба над ним, «светили» на многие десятки рентген/час, так как через них тянуло воздух вместе с радионуклидами из четвёртого блока.
Ещё один мрачный факт состоял в том, что после того, как крышу третьего-четвёртого блока расчистили от сильно радиоактивных обломков четвёртого блока, генерал, командовавший в то время партизанами-биороботами (так называли призванных на ликвидацию с гражданки уже служивших ранее мужиков), приказал в честь этого радостного события водрузить над трубой красное знамя СССР. Для исполнения этого дела он назначил одного из лучших своих партизан, вручил ему знамя (большое, чтобы издалека было видно) и приказал приаттачить его на верхушке трубы. Однако не додумался пригласить ни одного сотрудника нашей или любой другой организации, где имеют и умеют пользоваться ДП-5Б или КРБГ. Он думал, что только куски атомного реактора, которые его биороботы скидывали лопатами с крыши, опасны, а про наведённую радиацию и радионуклиды подумать не удосужился. Партизан на трубу таки залез, красное знамя «победы» водрузил, слез, а на второй день слёг с тошнотой и прочими признаками тяжёлого облучения. Умер он, говорят, через шесть дней. Генерала выгнали из армии, лишили наград и званий и посадили, сидит до сих пор.
Далее мы с Андреем полезли на крышу. Для этого внутри подтрубного помещения имелись специальные лестницы, которые заканчивались небольшой будкой, установленной на крыше. Вылезая через будки я вспомнил фильм, который нам показывали в ДК Чернобыля про первые дни ликвидации и там были кадры, как через эти будки на несколько минут с обычными совковыми лопатами в руках выскакивали на крышу партизаны-биороботы, одетые в свинцовые фартуки и респираторы, сгребали обломки четвёртого блока и кидали их вниз. Так и очистили они всю крышу. Говорят, что пытались использовать обычных роботов-бульдозеров с дистанционным управлением, даже из Японии таких привозили, но работать ни они, ни наши советские роботы на крыше не смогли – слишком высокий уровень радиации выжигал их электронику, особенно быстро у японских. А вот биороботы смогли… Потом эти кадры часто показывали широкой публике в телевизоре.
На крыше мы также сняли показания с приборов и записали их. Оказалось, не много, всего 1-1,5 рентген/час. Ну и постояли не долго, оглядываясь по сторонам. Посмотреть было на что. В 4-6 километрах стоял город Припять, рядом протекала река Припять и плескался огромный станционный пруд-охладитель. Раньше в пруду рыбу разводили, и она росла как на дрожжах, но не из-за того, что вода была радиоактивна, а потому, что была всегда тёплой. Кругом станции расстилался преимущественно сосновый лес, а на нём два длинных, до горизонта, языка мёртвого «рыжего» леса. Для сосен, как и для людей, абсолютно смертельной дозой радиации является 600 бэр (биологический эквивалент рентгена). Так вот один след шёл на запад (он образовался от первого большого выброса при взрыве ЧАЭС и далее пошёл на Польшу) и проходил буквально в сотне метров от окраины города, а второй – на север (он образовался после второго мощного выброса и далее пошёл на Белоруссию и Россию), он даже чуть касался окраин Припяти. Стоял я, смотрел на это и мне страшно было, а если бы первый след прошел чуть севернее или второй чуть западнее, то в городе погибли бы от радиации тысячи людей, ведь вывезли их не сразу после взрыва, а только через два дня.
И наконец настало время лезть внутрь саркофага. Спустившись по другой лестнице обратно в подтрубное помещение, а потом по лестнице ещё на один уровень ниже мы оказались недалеко от небольшого, около метр на метр, отверстия в очень толстой, по-моему, более метра, стене, которая отделяла третий блок от четвёртого. Как объяснил мне Андрей – это специальная дыра в саркофаг, проделана она ликвидаторами после дезактивации этого помещения для визуального контроля за состоянием взорвавшегося блока. Нам предстояло провести съёмку показаний в районе дыры со стороны помещения, на стенах самой дыры и внутри саркофага в ближайшем окружении вокруг дыры. Непосредственно у дыры «светило» не сильно – не более 2-3 рентген/час, на стенках дыры показания ДП-5Б составили не более 5 рентген/час. Всё это мы как положено измерили, записали, а вот теперь надо лезть внутрь саркофага.
Проверив, на всякий случай, прилегание «Лепестка» к лицу, подтянув перчатки и получив от Андрея инструкцию, что внутри саркофага более 2-3 минут находиться не стоит, так как уровни там не маленькие, а какие, нам и надо было сейчас уточнить, мы полезли в дыру. Первым полез Андрей. Он парень высокий, около 190 см, поэтому лезть ему было тяжеловато – спина иногда тёрлась о верхний край дыры. Я, со своими 175 см роста, пролез быстрее и без обтирания её стенок, хотя прибор мешал ползти.
Внутри саркофага оказалось светло почти как днём. Штука в том, что верхняя, металлическая часть саркофага оказалась не сплошной и монолитной, а довольно-таки дырявой. Листы железа на металлических же фермах основания лежали не ровными рядами впритык друг к другу а достаточно свободно и криво, оставляя сравнительно большие промежутки между собой. Случилось это из-за того, что листы железа, доставляемые сюда вертолётами, естественно не могли быть ими ровно уложены, а биороботы-сварщики, которые должны были их приваривать к фермам основания были не в состоянии ровнять и класть встык каждый лист. Тем не менее, снаружи саркофаг выглядел как монолитный слон с бетонными ногами и металлической спиной.
Увидев эти дыры в крыше саркофага я понял почему так интересно вело себя облако очередного выброса, которое мы видели месяца два назад, когда ехали на станцию. К лету 1987 года выбросы из четвёртого блока, в по крайней мере визуально определяемые, стали редкостью и нам «посчастливилось», что мы увидели один из них. Так вот, тот выброс начал появляться прямо из крыши саркофага, постепенно увеличиваясь в размерах и медленно поднимаясь над ним. Ветра в тот день почти не было, поэтому серое облако выброса не сразу покинуло саркофаг, а только приподнявшись над ним метров на 100 (так нам показалось из автобуса, который был в 5-6 километрах от станции). Далее, попав в струю слабого ветра на этой высоте, оно, не торопясь, поплыло на северо-восток в Россию. Теперь, увидев дырявую крышу саркофага я окончательно понял, как и почему облако выброса формировалось непосредственно из саркофага. В то время, когда я стоял на краю взорванного четвёртого реактора ЧАЭС, я даже не думал, что такой выброс может случиться и сейчас, а ведь случись он, мы с Андреем получили бы много и нам бы осталось не долго «светить».
Но не только крыша привлекла моё внимание, интересен был и сам развороченный реактор. Это была огромная воронка, с перемешанными бетонными и металлическими кусками, с торчащими ото всюду кусками арматуры, труб и проводов. Вокруг, в её рваных стенах, зияли большие и поменьше дыры, видимо раньше это были залы и коридоры блока. Заглянув в жерло воронки, я увидел, кроме графито-бетонно-металлического крошева, множество целых и разорванных мешков с бором, которые сбрасывали вертолётчики на четвёртый блок в первые дни после взрыва. То, что я увидел – это был не просто взрыв, это было извращённое и полное уничтожение. До этого момента я верил (или хотел верить?), что после восстановленного третьего блока (его запустили при мне в августе 1987 года), восстановят и четвёртый. Так говорили некоторые большие начальники в Москве и Киеве. Однако, увидев последствия взрыва, я понял, что нам врут, восстановить это невозможно. Да и нужно ли?
Время пребывания внутри саркофага подходило к концу, пора было выдвигаться назад, а мы ещё не сняли уровни радиации. Непосредственно у дыры они оказались достаточно высокими – около 15 рентге/час. Ближе к жерлу, там, куда ещё могли подойти люди для визуального наблюдения за взорвавшимся блоком, «светило» до 20 рентген/час.
Посчитав время и уровни радиации в тех места, где мы с Андреем сегодня были, у меня получилось, что за счет внешнего облучения больше 2 бэр я не получил, а это совсем не много. Другое дело радионуклиды, я хоть и добросовестно застёгивал на все пуговицы белую робу и прижимал к носу и рту «Лепесток», но они ведь могут быть совсем маленькие, но сильно «светящие» - почти чистый Плутоний, однако. Проверяли себя на это дело мы каждый вечер, даже если целый день сидели на ВЦ, где каждый два часа специальные партизаны делали влажную уборку помещений. А тут совсем другое дело и проверить себя на наличие проглоченных или вдохнувшихся нуклидов было очень интересно.
Проверялись мы, как всегда, в специальной душевой второго блока, там же мы сдавали в стирку белую станционную и получали обратно свою повседневную защитную робу. Обычно мне было достаточно один раз как следует помыться с мылом под горячим душем, чтобы специальный прибор, который стоял при выходе из душевого отделения в раздевалку, не показывал, что я где-то «свечусь». На сей раз даже после трёх помывок прибор показывал, что где-то в голове у меня что-то «светит». Стало страшно, а вдруг я вдохнул радионуклид, и он сидит где-то в носоглотке. Оттуда он может попасть либо в желудок, либо в лёгкие и жить при таком раскладе мне останется не сильно много (хотя и тут могут быть варианты, но о них в другом рассказе, который про алкоголь в Зоне). В четвёртый раз я особо тщательно по методике йогов, которую видел как-то в кино, промыл нос и прополоскал рот, ну и ещё раз помылся весь. К счастью, прибор после этого показал, что я чист и разрешил двигаться в раздевалку. Вот оно счастье!
В раздевалке меня уже ждал Андрей, так как он оказался чистым уже после второй помывки. Ну а вечером, по приезду в Чернобыль и после ужина, я пригласил его к нам в Гинекологию и проставился за столь интересный день, тем более что у нас была и водка, привезённая мной недавно из Ирпеня, и спирт, полученный от кого-то в качестве «входного билета» на наши посиделки.
Много в моей жизни было интересных дней, жизнь она вообще интересна, но этот день до сих пор воспринимается мной, как один из наиболее интересных. Надеюсь, что без последствий…
Дата: Воскресенье, 23.02.2020, 23:23 | Сообщение # 3
Удаленные
Администраторы
Алкоголь
До командировки в Чернобыль в качестве ликвидатора я много чего слышал про то, что в Зоне буквально все пьют спирт или в крайнем случае водку, что алкоголь (чем он крепче, чем лучше) вымывает из организма радионуклиды, что в Зоне очень сложная во всех смыслах обстановка и поэтому без выпивки ликвидатору, если тот не хочет свихнуться, совсем никак, ну и всякое другое. Также много был наслышан про то, что командование, понимая всё, о чём было сказано выше, организовало ввоз в Зону спирта цистернами, что в ликвидаторам чуть ли не насильно вливают его до и после рабочего дня, что трезвых даже не выпускают на чистку крышу третьего-четвёртого блоков и т.д. и т.п.
Действительность же оказалась совсем (или несколько – это как посмотреть) другой. В действительности спирт и водку организованно для принудительной алкоголизации ликвидаторов никто никогда в Зону не возил. Был строго запрещён самостоятельный ввоз любых алкогольных напитки, включая сухое вино. На всех КПП при въезде в Зону досматривались все автомобили и вещи ликвидаторов, найденный алкоголь изымался и/или ликвидировался на месте.
Однако алкоголь в Зоне был и было его не мало. Для достижения множества всяческих целей и выполнения самых разных задач спирт таки организованно завозили и завозили довольно много, но не на столько, чтобы всем хватило без ограничений. Ликвидаторам, едущим в Зону, по блату, за взятки или ещё как-нибудь (про то, как я как-нибудь ввозил спиртное в Зону тут будет написано), частенько удавалось-таки провезти спиртное через КПП, но большого количества так не провезёшь, разве только для самого себя и ближайших друзей. А посему, спиртное было, многие из тех, кто хотел выпить, имели такую возможность. Кроме того, алкоголь в Зоне был ходовой валютой, ещё более ходовой, чем вне её, было бы что на него менять. Собственно, про алкоголь и про всякое-разное вокруг него хотелось бы здесь рассказать. Сплошной, связанный единым сюжетом, рассказ не получился, пришлось написать внутри этого рассказа несколько микрорассказов, связанных только собственно алкоголем, временем происходящего – с июня по октябрь 1987 года и мной, работавшим в это время ликвидатором. Всё то, о чём будет рассказано, я сам видел и слышал.
Итак…
ПРИВИЛЕГИРОВАННЫЕ
В самом привилегированном положении, с точки зрения доступа к спирту, в Зоне были всяческие научные и околонаучные подразделения и медики. Ученым, особенно представлявших науку химических войск, надо было проводить исследования проб на радиоактивность, делать смывы всего, чего не попадя, что-то в спирте растворять, что-то в нём заспиртовывать и так далее. Главное, что требовалось – это надёжное обоснование необходимости в спирте в том его количестве, которое было в заявке.
Естественно, что руководители учёных прекрасно понимали, что для решения стоящих перед их подразделением задач такого количества спирта, которое заказывали их подчинённые не требуется, а возможно и вовсе спирт для этого не нужен. Однако, понимая жажду подчинённых (да и свою тоже), видя необходимость в жидкой валюте для выполнения широчайшего круга всяких задач, зная склонность начальников и проверяющих к хорошему застолью, уважая законное желание коллег употребить чего ни будь покрепче при деловой или товарищеской встрече, любой, уважающий себя руководитель, заказывал такое, максимально возможное количество спирта, на сколько у него хватало фантазии при написании обоснования в пояснительной записке к заявке на спирт. Как было принято в Советском Союзе (это сейчас тоже работает и не только в отношении спирта), руководящий орган, распределяющий спирт, выделял его не в соответствии с заявкой и обоснованием, а в соответствии с собственным представлением о необходимом его количестве и уровнем взаимоотношений с руководством того подразделения, которое спирт заказало. Как правило, спирта выделялось раза в 1,5-2 меньше заявленного, но оказывалось, что и этого количества было в 1,5-2 раза больше, чем того требовала производственная и научная необходимость.
У каждого начальника, имеющего право на заказ спирта, был особо доверенный (а иногда и не один) подчинённый, которому доверялось хранение полученного по заявке спирта и его распределение среди подчинённых в соответствии с стоящими перед ними задачами. Был такой и у нас на полевой базе Ирпеньского военного института, располагавшейся на Лодочной станции Чернобыля. Сергей, так звали этого капитана, как и вышестоящая организация, также занижал объем выделяемого нам спирта. Однако спирт таки под стоящие задачи выделялся и теперь уже перед нами стояла задача минимизировать его расход по предназначению с тем, чтобы осталось и себе выпить после напряженного ликвидаторского дня. Среди ликвидаторов, работающих с разными приборами даже ходила такая байка, что спирт при протирке контактов надо наносить очень тонким слоем и достигается это так: без закуски выпивается 30-40 грамм его родимого неразбавленного и в течение минуты делается резкий выдох на зону протираемых контактов. Этим достигается формирование супертонкой (толщиной в одну молекулу), но вполне достаточной плёнки спирта в зоне контактов, далее остаётся лишь протереть контакты специальной тряпочкой и переходить к другим контактам. Интересно, додумались ли до такого в Роснано под руководством Чубайса?
Таким или другим подобным образом у ликвидаторов, имеющих доступ к спирту в силу служебной необходимости, всегда образовывалась сотня-другая (а то и больше) грамм спирта, которые в одно лицо или с товарищами выпивались, либо расходовались на разнообразные личные цели, как-то: приобретение чернобыльских сувениров (см. рассказ «Чернобыль. Сувениры»), оформление «входного билета» в Гинекологию (см. рассказ «Чернобыль. Гинекология»), получение доступа к телу ликвидаторов-женщин, оплата товарищу за работу вместо тебя на ЧАЭС, отмазка от несения службы дежурным по части и другие не менее важные цели.
Так получали доступ к спирту те ликвидаторские части и подразделения, которые были в привилегированном, относительно других, положении. Именно отсюда спирт хоть и не полноводной рекой, но всё-таки не иссякающим ручейком растекался по Зоне, достигая других ликвидаторов, у которых хоть и не было спирта, но были другие, необходимые, но отсутствующие у привилегированных вещи/инструменты/услуги и т.п.
КАК Я В ЗОНУ ВЫПИВКУ ВОЗИЛ
Вот и подошло время ехать мне в Ирпень. Целью поездки была передача накопленной нами за прошедший месяц информации в головной институт. Так как работали мы на ЕС ЭВМ, то и писалась она на соответствующие жесткие диски. Они, в отличии от нынешних, имели диаметр сантиметров 50-55, а высота их пакета составляла около 20-25 сантиметров. Переносились диски в специальных пластмассовых круглых коробках ещё большего диаметра и высоты. Наша информация на дисках носила гриф «Совершенно секретно», поэтому для их перевозки в Ирпень и обратно диск упаковывался в надёжную картонную коробку, которая оклеивалась специальными наклейками и опечатывалась моей пластилиновой печатью.
Кроме диска в коробке, я должен был отвезти в Ирпень и передать в тамошнюю секретную часть несколько секретных тетрадей, которые были сложены в специальный секретный портфель, который также был опечатан.
С целью моей охраны и помощи в переноске секретной информации мне придавался сопровождающий в лице капитана, которого я знал только по имени – Володя и месту постоянной службы – научный полигон химвойск Шиханы. Ехал он в Ирпень с удовольствием, так как появлялась возможность встретиться с женой, которая в звании прапорщика служила секретчиком в Шиханах и в этом же качестве приехала вместе с мужем в командировку. Однако в Чернобыль её не взяли, а назначили местом службы Ирпень. Обоих детей они оставили Володиной тёще в Саратове и поехали зарабатывать выслугу и деньги.
Штука в том, что выслуга при нахождении в зонах повышенного риска (ЧАЭС, Промзона, Техлощадка, ОРУ, «Рыжий» лес, город Припять) считалась, как «день за три» и получалось, что за три месяца командировки, военный мог набрать до девяти месяцев выслуги. День в Чернобыле считался всего за два. Денежное содержание считалось по аналогичной схеме, но без надбавок за удалённость, секретность и других, зато с выплатой командировочных. Получалось, что военный за три месяца работы на ЧАЭС получал около восьми-девяти полноценных окладов, не тратя в командировке ни копейки.
Это в полной мере относилось к Володе, но его жена, кроме денежного содержания, получала только командировочные и ни одного дня к выслуге ей не прибавлялось. Тем не менее то, что получал Володя, их очень радовало.
Собственно, радовало это и меня, так как я, практически каждый день работая на станции, получил к выслуге дополнительные два дня и почти девять окладов за командировку, которые мне были очень нужны для возврата сберкассе существенной части долга, который я брал для покупки очень крутого по тем временам автомобиля – тёмно-бежевого ВАЗ-2106 со светло-бежевым салоном, «шестым» движком и мишленовской резиной.
Но мы отвлеклись, давайте вернёмся к поездке.
Получив опечатанный диск и портфель, я получил ещё и инструктаж от начальника нашего отдела Сергея Урывина. ЦУ состояли в том, что он передал мне некоторую сумму денег и рассказал, сколько спиртного, какого и как я могу провезти в Зону. Делалось это так: в коробку с диском ложилось 4 бутылки водки, они размещались по углам коробки вокруг диска, но надо было бутылки упаковать, чтобы не звенели. Еще четыре бутылки (даже вино по 0,7 литра) нормально вставали в секретный портфель. Коробка и портфель опечатывались и никакому, даже самому ретивому служаке на КПП «Ораное», через который нам предстояло ехать, не взбредёт в голову потребовать от меня открыть коробку и/или портфель. Дополнительным плюсом было то, что мой пропуск был практически вездеходным, а вещи ликвидаторов с таким пропуском вообще редко проверялись на КПП, даже если они не были опечатаны.
Кроме общего инструктажа, Сергей особенно просил не забыть две бутылки сухого вина, одну белого, а вторую красного. Вино предполагалось использовать для женщин на наших посиделках в Гинекологии. Т.е. всего я должен был привезти шесть бутылок водки (две из которых предназначались Володе) и две бутылки вина. И водка, и вино меня уже должны было ждать в Ирпени у майора Степана, коллеги Сергея по 27 НИИ, который там работал. Ему Сергей предварительно звонил с просьбой о закупке спиртного и от которого уже получил подтверждение о том, что всё готово.
Бегать по Ирпени самому за спиртным у меня не было времени, так как вся поездка осуществлялась одним днём, за который надо было приехать, всё передать, кое-что получить, успеть пообедать и уехать обратно. На всё про всё у меня в Ирпени было не более четырёх часов. Володе тоже было не до того, ведь жену ему удавалось увидеть не более, чем раз в полмесяца, да и то только днём и не более, чем на те же 3-4 часа.
Однако не в этом была главная засада, основное состояло в том, что в те годы ещё действовал Горбачёвский антиалкогольный закон 1985 года. Тот, кто жил тогда помнит, что достать спиртное за столь короткое время, которым мы располагали, повсюду в СССР было чрезвычайно трудно, а в таких количествах, которое нам требовалось и вовсе невозможно. Степан же имел и время, и необходимые знакомства в магазинах, поэтому смог выполнить просьбу Урывина буквально за два дня.
Итак, всё, что было необходимо было сделать в Ирпени мне по службе и Володе по семейным обстоятельствам, было сделано. В 16.00 мы уже сидели в автобусе, отправлявшимся в Чернобыль. В коробке с диском и в портфеле с тетрадями были надёжно упакованы и опечатаны бутылки с водкой и вином из-за чего они стали сильно тяжелее, но это была приятная тяжесть. Тронулись.
КПП «Ораное» встретило нас обычной повальной проверкой вещей ликвидаторов, ехавших в Зону. Честно говоря, я волновался, ведь первый раз в Зону выпивку вёз. На сей раз проверяющие не нашли в автобусе ничего предосудительного. Подойдя к нам с Володей, они попросили показать пропуска в Зону и документы на провоз секретных материалов, которые у нас, естественно были. Проверив их, они даже не пытались проверять не только опечатанные коробку и портфель, но и наши не опечатанные личные сумки, которые тоже были у нас. Володе что-то передала жена, а я прикупил сладкого для женщин на посиделки в Гинекологию и для себя кой-чего по мелочи.
К 19.00 мы были в Чернобыле, который встретил нас с распростёртыми объятьями. Володя понёс свои бутылки и передачку от жены в свой отдел, они там на сегодня наметили небольшой сабантуй. Ну а я, сдав в секретку диск и портфель (естественно без бутылок) двинулся в Гинекологию, где на этот вечер намечалась очередная «встреча друзей» и их женщин которая, как всегда, будет проведена на высочайшем организационном уровне и с очень хорошим алкогольным обеспечением на сей раз.
Таким образом, за три месяца командировки я возил алкоголь в Зону три раза. Не много я привёз, но зато это была промышленно произведённая водка для мужиков, а для женщин настоящее вино.
СЛУЧАЙ НА КПП «ОРАНОЕ»
Как я писал в предыдущем микрорассказе, в Ирпень и обратно я ездил каждый месяц с целью передачи информации с нашего ВЦ в головной институт. Ездили мы на регулярном чернобыльском автобусе по трассе Киев-Чернобыль через КПП «Ораное». Каждый раз при въезде обратно в Зону нас проверяли на наличие запрещённых к ввозу вещей, особенно спиртосодержащих напитков.
В одну из таких поездок в августе 1987 года, мы, как обычно, встали на КПП для проверки. Я с сопровождающим сидел в конце автобуса. Он был не сильно заполнен ликвидаторами, кроме нас ехало ещё порядка 10-12 человек. Среди них была пара «партизан» (оба сержанты инженерных войск), возвращающихся в Зону из командировки в Киев, куда они ездили за какими-то запчастями к каким-то своим приборам. Багаж у них был не большой – всего по паре среднего размера сумок на каждого. «Партизаны» были не трезвы, но и не очень пьяны – в таком полупьяном состоянии была чуть ли не половина автобуса.
Проверяющие с КПП в составе старшего лейтенанта и старшего сержанта, войдя в автобус потребовали: «Багаж к осмотру!» и начали методично и внимательно проверять сидоры пассажиров-ликвидаторов. Проверка проходила без эксцессов до тех пор, пока старший лейтенант не дошёл до «партизан» инженеров с запчастями. В сумке одного из них он обнаружил бутылку водки и потребовал сдать её на хранение дежурному по КПП с тем, чтобы по возвращении из Зоны можно было её взять обратно, либо уничтожить её в специальном месте у здания КПП, располагавшееся в 8-10 метрах от трассы рядом с большой трансформаторной будкой.
Сдавать водку на «безответственное» хранение «партизан» не захотел так как, либо был наслышан про то, что спиртное в таком случае куда-то из КПП девалось и редкий ликвидатор, выезжая из Зоны, получал его обратно; либо выезжать ему надо было через другой КПП и в таком случае про водку можно будет забыть совсем. Однако и уничтожать такое добро у него не было никаких сил. Поэтому «партизаны» поначалу пытались полюбовно договориться со старшим лейтенантом, потом ругались с ним, но тот стоял на своём и уже стал грозить недопуском в Зону того из «инженеров» в сумке которого нашлась водка и сообщением в часть о недостойном поведении данных военнослужащих. Все пассажиры автобуса с интересом наблюдали эту сцену и строили предположения об исходе этих препирательств.
Настойчивость и методичность старшего лейтенанта победила-таки упорство и озлобленность «партизан». Хозяин бутылки взял её и пошёл к КПП, но по дороге приостановился, обернулся к автобусу и, увидев, что старший лейтенант с сержантом занялись другими пассажирами-ликвидаторами, сидевшими впереди автобуса, чуть повернулся и пошёл не к специальному месту на КПП, а к углу трансформаторной будки, откуда его не было видно старшему лейтенанту. На то, что его было видно другим пассажирам, сидящим в конце автобуса, он не обратил внимания, справедливо полагая, что мы его не заложим.
Дойдя до будки и ещё раз обернувшись, «партизан» сорвал с бутылки «бескозырку» (кто жил в СССР, тот помнит такую пробку на бутылках водки) крутанул бутылку и буквально вставил её в свою глотку. Водка, закручиваясь и побулькивая лилась ему в горло, и он вливал её в себя не глотая. Буквально через минуту или даже меньше, бутылка была пуста. «Партизан» размахнулся пустой бутылкой, ударил её об угол трансформаторной будки и с гордо помахивая над головой «розочкой» пошёл к автобусу. Старший лейтенант, увидев это кивнул (они с сержантом как раз закончили осмотр автобуса) и разрешил «партизанам» въезд в Зону. Выпивший «партизан» вполне уверенно вошёл в автобус, сел на своё место, и мы тронулись.
Известно, что водка, даже выпитая в больших количествах, не моментально опьяняет, ведь ей надо пройти несколько биологических барьеров, прежде чем она ударит по мозгам, а на это требуется около 15 минут. В точном соответствии с наукой герой этого рассказа уже через 10-15 минут полностью «выпал в осадок». К счастью для нас его опьянение было мирным, он не ругался, не скандалил, не лез драться, он просто насмерть заснул. Хорошо, что в автобусе были места, товарищ уложил его на задний длинный диванчик, а сам пересел на другой рядом.
Приехав через полчаса в Чернобыль, трезвый «партизан»-инженер оказался в неудобном положении – ему надо было отнести в часть четыре сумки и своего недвижимого товарища. Никто из нас помочь ему по разным причинам не смог и ему пришлось тащить своего пьяного в дым сослуживца в парк, находящегося недалеко от конечной остановки автобуса. Там он положил другана на лавочку, потом сбегал за сумками и сел рядом. Что было дальше я не знаю, мы с сопровождающим ушли на Лодочную.
Что интересно: про случаи с выпиванием водки на КПП я слышал до этого дня не один раз, но считал их чернобыльскими байками. Оказалось же, что такое действительно бывает. Жизнь она богата…
РУКИ НАДО МЫТЬ ЧИСТО
По вечерам с 19.00 каждого понедельника начальник нашей полевой базы проводил с личным составом еженедельные совещания. Почему именно с 19.00 понятно – примерно в это время с ЧАЭС, и других объектов нас привозил автобус. А вот почему именно в понедельник сказать трудно – мы работали без выходных и совещания, в необходимости которых никто не сомневался, с одинаковой эффективностью можно было бы проводить в любой день недели.
По окончании одного из таких совещаний, которое, по-моему, проходило как-то в июле, наш начальник просил не расходиться, так как он задумал показать нам один важный/интересный/полезный/поучительный научный факт.
Для демонстрации этого факта он попросил нас построиться вокруг него во дворе Лодочной. Убедившись, что все готовы его слушать он вызвал из строя капитана Сашу Летова (мой сослуживец по Нукусу) с которым он ездил сегодня собирать пробы вокруг станции и в «рыжем» лесу. Потом своему помощнику Сергею, который у нас, как я писал выше, отвечал за получение, хранение и выдачу спирта, приказал принести прибор КРБГ (Корабельный Радиометр Бета- Гамма-излучений), полстакана ЧИСТОГО (это он особо подчеркнул голосом) спирта и два полотенца, полученные из прачечной и ещё не использовавшиеся.
Дождавшись Сергея, начальник приказал ему измерить с помощью КРБГ радиоактивную зараженность своих рук и рук Летова. Прибор показал примерно одинаковую их зараженность, ведь они с Сашей весь день одинаково делали одну и ту же работу.
На следующем этапе он отправил Летова тщательно мыть руки с мылом. Надо сказать, что после работ в зонах повышенного риска, кроме ЧАЭС, ликвидаторы обязательно мылись в душе при Лодочной или в городской бане. При работе на ЧАЭС мы мылись в тамошнем специальном душе с постконтролем радиоактивной зараженности. Но тут, ради науки, с мытьём надо было погодить. Саша взял мыло и пошел мыть руки, а начальник, встав посреди двора, подозвал Сергея со спиртом и приказал:
— Лей, но только тонкой струйкой;
— Товарищ полковник, но ведь это чистый спирт, целых полстакана, попытался выразить своё недоумение Сергей;
— Лей я тебе сказал, ради науки не жалко.
— Ну ладно, но Вы спишите их потом, чтобы недостачи не было, согласился Сергей и начал лить спирт на подставленные руки полковника.
Начальник тёр, поливаемые спиртом руки, тщательно, как и Саша Летов под водой с мылом. Потом они оба вытерли вымытые руки полотенцами, и начальник сказал Сергею, чтобы тот опять померил КРБГ руки обоих. На сей раз прибор показал, что руки полковника сильно чище и они практически обеззаражены (на сколько это можно было достичь, находясь в Зоне).
Летов потом еще дважды мыл руки с мылом и каждый следующий раз делал это со всё большим остервенением и всё более продолжительно. Саша вылил на руки не менее двух вёдер воды, измылил ими небольшой кусок мыла, но только после третьего мытья чистота его рук примерно сравнялась с чистотой рук начальника.
— Вот что хотел я вам сегодня продемонстрировать. Произнёс в завершении эксперимента начальник.
— Я вас ник чему не призываю, это просто научный факт. Делать выводы из продемонстрированного можете делать сами. Но если я кого-то увижу пьяным на работе, то он в тот же день будет отправлен в Ирпень с последующей отправкой к постоянному месту службы. А теперь все свободны, можете принять душ и выдвигаться на ужин.
Мы, химики, ещё в училище постигли ту истину, что спирт – это замечательный растворитель, что он хорошо обезжиривает поверхности, позволяет предотвратить адгезию (прилипание) радионуклидов к телу человека или к другим поверхностям, позволяя проще их смывать. Но для инженеров и связистов, которых среди нас было достаточно, этот эксперимент был откровением, они срочно стали выдумывать ходы для того, чтобы Сергей выдавал им как можно больше спирта, и чтобы как можно меньше его тратить на свои работы. Они не знали, что в кишечнике всё устроено не так, как на поверхности рук, но были уверены, что спирт поможет им вымывать из кишечника попавшие туда случайно радионуклиды.
Видимо на этом заблуждении были основаны те странные байки про то, что ликвидаторам надо пить почаще спирт, чтобы обеззаразить свой кишечник, а поэтому в Зону специально возят декалитры спирта и поят им ликвидаторов. Однако, не всё так просто в нашем организме...
«ВХОДНОЙ БИЛЕТ»
В столице ликвидаторов Чернобыле существовали места, куда многие ликвидаторы хотели бы попасть после работы, чтобы отдохнуть и поправить настроение. Среди таких мест была наша Гинекология, также было что-то типа казино и карточных клубов, где ликвидаторы играли на деньги. «Входным билетов» практически везде являлся спирт или водка, если её удавалось достать. Водка, естественно, ценилась выше, хоть и была всего 40% оборотов, а не 95%, как у спирта, зачастую за бутылку настоящей магазинной водки на территорию заведения пропускались двое ликвидаторов, в то время, как за бутылку спирта (обычно технического) только один.
У нас в Гинекологии «входной билет» были обязаны представить только мужики, женщины пропускались бесплатно. Собственно, особой необходимости в истребовании «входного билета» у нас не было, ведь спирт, водку и вино мы исправно получали за свои сборники чернобыльского фольклора, да и привозил я из Ирпеня не мало. Однако отказаться от билета было невозможно, так как иначе комнаты начальника отдела не хватило бы на всех желающих.
В казино я не был, но слышал от коллег с лодочной, что в некоторых чернобыльских квартирах, где жили ликвидаторы, играют в рулетку. Именно рулеткой тот механизм, который вращался и по которому катался шарик, не являлся. Это была такая настольная детская игра, официально называемая «Карусель-Лото», которую в 1980-х годах производили в Риге. Хотя формально эта игра была в СССР разрешена, но пытливый советский ум преобразовал её в натуральную рулетку, в которую играли тогда по большей части не дети, а взрослые. Так вот «входным билетом» для допуска к игре как раз и являлся спирт или водка. Сколько именно «огненной воды» надо было сдать организаторам казино я не помню, но тогда у нас всё измерялось бутылками, видимо и тут без этого универсального мерила не обошлось.
Слышал я и про карточные клубы. Они были разные, в зависимости от игры. Наиболее распространены были игры Преферанс и Очко. Карточные клубы, в отличии от псевдорулетки уже никак нельзя было выдать за детскую настольную игру и тут «входной билет», как говорили, был больше, чем у нас или в казино и его размер доходил до литра спирта. За риск надо платить, а он у организаторов карточных клубов был высоким, особенно у тех, где играли в Очко.
Я знал, что такие казино и клубы в Чернобыле существуют, но ни разу не ходил туда по двум причинам: во-первых, мне в редкие свободные вечера было интереснее под музыку отдыхать с женщинами в Гинекологии, чем сидеть в прокуренных квартирах с мало вменяемыми пьяными мужиками, а во-вторых я знаю за собой такой недостаток, как чрезмерную азартность, которая меня уже не раз приводила к большим убыткам, поэтому даже не позволяю себе не только садиться за стол с картами или рулеткой, но и приближаться к тому месту, где играют на деньги.
Я не помню ни одного случая, чтобы милиция, которая тоже была в Чернобыле, хоть раз накрыла казино или карточный клуб. Хотя ликвидаторы в массе своей были нормальными вменяемыми людьми, но народу много, психологическая обстановка напряженная, поэтому всяческие эксцессы бывали, но вот игра в карты или в рулетку, видимо, милицией нарушением не считалась, как и «входные билеты», собираемые организаторами таких притонов.
Здесь описано лишь несколько способов добычи алкоголя в Зоне. Наверное, их было больше, но про эти я знаю наверняка, а про то, чего сам не видел и не знал писать не считаю правильным, даже с учетом того, что пишу всё-таки рассказы, а не исторические документы.
Дата: Воскресенье, 23.02.2020, 23:26 | Сообщение # 4
Удаленные
Администраторы
Сувениры
Естественно, что, находясь где-то в интересном / экстремальном / опасном / прекрасном месте люди хотят привезти оттуда домой что-то такое, чтобы напоминало про это место. На этом строится весь сувенирный бизнес, в том числе производство и продажа популярных сейчас магнитиков, тарелок, чашек, фигурок и т.п. с местной символикой. Редкий турист уезжает домой без какой-либо штучки (часто и не одной), напоминающей ему про место, где он побывал.
Чернобыль как раз и был таким страшным и опасным, интересным и чем-то прекрасным, но всегда впечатляющим и волнующим местом, память о котором хотелось бы сохранить навсегда. Все ликвидаторы хотели иметь не только воспоминания о своём участии в ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС, но и материальное подтверждение их причастности к этому. Однако, сувенирной индустрии, ориентированной на ликвидаторов, тогда не существовало, поэтому каждый изголялся так, как ему казалось правильным, используя в качестве сувениров всё, что ни попадя, вплоть до шишек из «рыжего» леса. Но были и общепринятые вещи, иметь которые хотели все. Особой популярностью пользовались:
• Сборники чернобыльского фольклора. В сборниках печатали (кто на чём – от пишущей машинки до принтера ЕС ЭВМ) стихи и тексты песен про ЧАЭС, Припять и Чернобыль, про друзей-ликвидаторов и тупых руководителей, про ликвидаторские героические будни и их же разгульный отдых, а также много про что ещё.
• Советские рубли с печатью ЧАЭС на белой кромке (кто те ещё рубли помнит, тот поймёт о чём речь) и закатанные в ламинат. Очень важно, чтобы рубль был совершенно новый, только что из-под станка.
• Белая чернобыльская роба, желательно с белой же шапочкой и матерчатыми бахилами. Особенно ценен этот сувенир был тем ликвидаторам, которые работали непосредственно на ЧАЭС и износившие не одну такую робу за время командировки. Роба, по возможности, должна быть новой, ни разу не надёванной.
• Пропуска в Зону, на ЧАЭС, в Припять и т.п. Их ликвидаторы, уезжающие к постоянному месту службы, старались не сдавать, прикрываясь потерей в последний день командировки.
• Шевроны и наклейки на одежду с символическим изображением атома и буквами ЧАЭС.
• Удостоверения о факте участия в ликвидации и нахождения в Зоне с … по … Это были самодельные удостоверения, не имеющие никакой юридической силы, делались они писарями при штабах ликвидаторских частей, которые имели доступ к печати части, и за определённую мзду выдавались убывающим к постоянному месту службы ликвидаторам.
Я сам был одним из производителей и распространителей сборников Чернобыльского фольклора. Так случилось, что мой начальник отдела Сергей Урывин в Чернобыле вдруг обрёл дар сочинителя песен, которые он же сам и исполнял во время наших посиделок в Гинекологии (см. рассказ «Чернобыль. Гинекология»). С этого и началась наша деятельность по составлению, потом изданию, а далее и распространению сборника. Несколько его стихов было ещё до меня введено в ЭВМ и распечатывалось. Я продолжил записывать его песни и стихи, потом начал собирать произведения других авторов (чаще всего мне не известных) и даже сам написал пару стихов. Т.е. зуд сочинительства в Чернобыле почему-то посещал многих.
Зная о такой моей деятельности, знакомые ликвидаторы сами несли мне такие тексты, которые они где-то брали, а я потом, на правах самоназначенного редактора, что-то вставлял в сборник, а что-то отбраковывал. Руководствовался при этом исключительно собственным представлением о том, «что такое хорошо, и что такое плохо». В итоге накопилось несколько десятков текстов. Их содержание было очень разным от фривольного с матерком, до серьёзного и даже трагического, т.е. достаточно полно отражало очень разнообразную жизнь и работу ликвидаторского сообщества.
Доступа к принтерной бумаге от ЕС ЭВМ у нас было достаточно, ведь мы ежедневно распечатывали десятки справок на сотнях листов для разных служб штаба по ликвидации и других ликвидаторских органов. На фоне этого потока несколько распечаток нашего сборника даже не было заметно.
Сборники печатались и оформлялись по-разному – от простой распечатки в виде пачки принтерной бумаги, до переплёта в официальные станционные жесткие обложки, обтянутые коричневым кожзамом (КЗ) с надписью золотом: «Чернобыльская атомная электростанция имени В.И.Ленина». Были обложки поскромнее – просто картонные, по-моему, тоже коричневые, и с той же с надписью. Эти простые картонные обложки мы в неограниченном количестве могли брать у гражданских коллег по ВЦ в обмен на свои распечатки. Жесткие в коричневом КЗ мы доставали в директорском секретариате ЧАЭС и тоже за распечатки, но их количество по понятным причинам было сильно ограниченно.
Потом начался этап продвижения имеющихся продуктов на рынок, т.е. их популяризация и организация обмена на необходимые продукты, услуги, преференции и, естественно, на другие чернобыльские сувениры. При этом у нас были продукты с тремя разными потребительскими свойствами, ориентированными на разные сектора потребителей.
Понятно, что «крутые» сборники в жестких обложках мы либо обменивали на столь же крутые вещи, типа ящиков Пепси-Колы (её частенько завозили для гражданских работников станции, но военным почему-то не давали), новой белой ликвидаторской робы, водку (если попадалась) и т.п., либо презентовали нашему и всякому другому руководству. Наше командование требовало от нас побольше так оформленных сборников, т.к., в свою очередь, дарили их своим начальникам и коллегам одинакового с ними уровня.
Сборники в картонных обложках мы меняли на спирт, ламинированные рубли, шевроны, на организацию для нас экскурсий в Припять, «рыжий» лес, в промзону и на техплощадку.
Простые распечатки мы чаще просто дарили своим товарищам с Лодочной, всяким полезным и просто хорошим людям в Чернобыле и на станции. Это был самый массовый продукт, но и его не хватало. Я слышал, что наши сборники перепечатывались на печатных машинках в штабах ликвидаторских частей и даже переписывались от руки.
Таким образом, дело, с т.з. маркетинга и продвижения нашего товара на рынок чернобыльских сувениров, было поставлено основательно и позволяло нам иметь то, что не всем ликвидаторам было доступно.
В результате нашей издательской деятельности я увёз из Чернобыля все те сувениры, про которые написано в начале рассказа. Роба ещё в Нукусе была мной изношена и там же выброшена, а вот удостоверение, пропуск всюду, шевроны и ламинированный рубль я храню до сих пор. Естественно, что сборник я увёз из Чернобыля в самой крутой обложке, правда со временем золотые буквы на ней поблёкли и потемнели, а КЗ обшарпался из-за частых перездов.
Дата: Воскресенье, 23.02.2020, 23:33 | Сообщение # 5
Удаленные
Администраторы
ЧАЭС и окрестности
Местом постоянной работы нашего информационно-вычислительного одела было ВЦ ЧАЭС, который располагался в коридоре между третьим и четвёртым блоками, где мы трудились на ЕС ЭВМ вместе с гражданскими автоматизаторами станции.
Постоянно сидеть на ВЦ мне было не сильно интересно, природное любопытство тянуло узнать и увидеть, как можно больше и мне это удавалось. Я был в реакторном цехе третьего блока, который во время моей командировки готовился к запуску, на крыше третьего-четвёртого блоков, внутри саркофага, в тоннелях под четвёртым блоком, в городе Припять, в «рыжем» лесу, в отселённых деревнях Зоны, ездил в промзону и на техплощадку станции, на её Открытое распределительное устройство (ОРУ). Кое-что удалось втихаря сфотографировать. Тогда частная фотосъёмка была строго запрещена, а фотографу грозили строгий выговор, высылка из Зоны и вдогонку отрицательная характеристика в его часть.
Видел много, был много где, слышал много чего и вот захотелось про эти места рассказать.
ЧАЭС
Безусловно, самым интересным объектом в окрестностях Чернобыля для любого ликвидатора была сама Чернобыльская, ордена Октябрьской революции атомная электростанция имени В.И.Ленина. Описывать её устройство и технические характеристики тут не стоит – в Википедии хорошо и подробно написано. Постараюсь описать свои впечатления, а их есть у меня до сих пор.
До ЧАЭС я ни разу не видел атомных электростанций, особенно так близко, да и тепловые только небольшие попадались. АЭС – это действительно огромные сооружения, даже если говорить только про реакторный и машинные залы с другими необходимыми помещениями. Но ведь есть ещё Административно-бытовой комплекс (АБК), ОРУ, вспомогательная дизельная электростанция, пруд-охладитель, напорные бассейны, градирни, хранилища ядерного топлива и отходов, здание управления ЧАЭС и множество других подсобных зданий. Всё это связано между собой закрытыми переходами, открытыми улицами, переулками и тротуарами. Куча проводов проложено по воздуху от энергоблоков к ОРУ, а далее тянутся в разные стороны высоковольтные линии.
Чуть в стороне промзона, ощетинившаяся лесом подъёмных кранов – зона строительства пятого и шестого блоков, которые представляли собой гигантские коробки из металлических швеллеров и двутавров, железобетонных столбов и балок. Связанны они стенами и перекрытиями только слева, со стороны строящегося пятого блока, а справа практически голый скелет будущего шестого блока. Получается приличный город с явными доминантами в виде готовых и строящихся энергоблоков, множеством строений поменьше, плюс огромный, в несколько квадратных километров, пруд-охладитель в качестве внутригородского моря. Но главной доминантой был-таки саркофаг – огромный, тяжёлый, мрачный, угрюмый, с бетонным серым основанием и металлическим тёмно-серым верхом. Несколько оживляла его высокая красно-белая металлическая труба, стоявшая на крыше единого здания третьего-четвёртого блоков, но и она, по-моему, не делала саркофаг менее мрачным и угрюмым.
Практически сразу после выезда за границу Чернобыля, становится видна промзона, чуть позже появляется саркофаг и вся станция. Даже издалека ощущается грандиозность станции, а при приближении к ней ощущение перерастает в некий благоговейный ужас. Со временем, ежедневно работая на станции, эти ощущения несколько притупляются – человек очень адаптируемое существо.
Внутри ЧАЭС уже не ощущается столь грандиозной: множество помещений, чаще без окон, дробят пространство и только «золотой» коридор по первоначалу кажется бесконечным – он проходит через всю станцию от управления станцией до четвёртого блока. Раньше, до аварии, он был не «золотым», а обычным оштукатуренным белым коридором, но из-за того, что простым снятием верхнего слоя штукатурки его дезактивировать не получилось, пришлось пришивать по его периметру листовой свинец, а сверху его закрыли металлизированным покрытием характерного золотистого цвета. Это была главная пешеходная магистраль внутри станции, по ней ежедневно ходили сотни и тысячи человек. Потолок, стены и особенно пол коридора постоянно и тщательно мыли «партизаны», поэтому коридор был одним из наименее опасных мест на станции.
Нам, ИТ-шникам, каждый день приходилось проходить этот «золотой» коридор из конца в конец. У нашего отдела, собиравшего и обрабатывавшего секретные данные о радиационной обстановке в Зоне и на её объектах, включая собственно ЧАЭС, была отдельная комната рядом с ВЦ, располагавшаяся в самом конце третьего блока и смотревшего своим окном на саркофаг. Чтобы на нас не сильно оттуда «светило», окно было заделано толстым свинцом и поверху оклеено обоями.
Однажды я напросился у коллег с Лодочной, делавших съемку радиационной обстановки в помещениях станции, сводить меня в реакторный зал третьего блока. Со своим пропуском-вездеходом я мог туда и один сходить, пропустили бы, но тогда получалось праздное шатание по ЧАЭС, что не приветствовалось. А так я не только увидел реакторный зал, но и выполнял полезную работу, измеряя уровни радиации. Войдя в помещение зала, сначала я увидел характерные металлические квадратики на крышке реактора, которая являлась его полом. Потом обратил внимание на заделанную дыру в крыше зала. Говорят, что туда, вместо жерла четвёртого блока, случайно упал мешок с бором, сброшенный с вертолёта в первые дни после аварии. Висели там тепловыделяющие сборки (ТВС), а под крышей специальный «полярный» подъёмный кран, который их должен опускать или поднимать из реактора. Расспросив сотрудников станции уразумел что такое ТВЭЛ (Тепло-Выделяющие Элементы), составляющие ТВС и таблетки из диоксида урана, составляющие ТВЭЛ. Наши коллеги, которые производили съемку местности вокруг ЧАЭС, говорили, что им приходится куски и/или даже целы таблетки ТВЭЛов до сих пор находить, а ведь после аварии более года прошло. Ну а про радионуклиды, так мы называли мелкие и микрочастицы этих таблеток, и говорить не приходилось, они были повсюду и поэтому в «грязной» зоне мы ходили обычно в респираторах – вдыхать или проглатывать нуклиды не хотел никто. Теперь я на всю жизнь запомнил, как выглядят эти ТВС-ы и ТВЭЛ-ы, что такое реакторный зал АЭС и какие в нём работают подъёмные краны.
Про Саркофаг, крышу третьего-четвёртого блоков и трубу я уже написал в отдельном рассказе «Чернобыль. Саркофаг». Про тоннели под четвёртым блоком рассказывать нечего – мрачно там, тесно и не интересно, сходить туда было занятно только до входа в тоннель, потом весь интерес пропал и хотелось выйти как можно быстрее, хотя клаустрофобией я не страдал.
А вот про АБК есть что сказать. Он располагался у «золотого» коридора между первым и вторым блоками. Говорят, что был свой АБК у третьего-четвёртого блоков, но его решили не восстанавливать. Самым интересным и полезными для здоровья в АБК для нас были две штуки:
Во-первых, специальная душевая с переодевалкой. Там мы меняли повседневную защитного цвета робу на белую станционную при входе, а при выходе старательно смывали с себя возможно прилипшие нуклиды, проверялись на большом, в рост человека дозиметре, установленном между «грязной» и «чистой» зоной, и, если добился необходимой чичтоты и уже не «светишь», переодевались обратно в повседневную робу. Кроме мытья в станционном душе, нам иногда удавалось попасть в чернбыльскую городскую общественную баню с настоящей парной. Просто с улицы попасть туда было трудно, но мы со своими сборниками чернобыльского фольклора быстро нашли общий язык с начальством бани и пользовались банными услугами всегда, когда это удавалось, жаль, что удавалось редко. При необходимости мы могли помыться ещё в душе родной Гинекологии. Там его восстановили для курчатовцев, но нам никто не запрещал пользоваться душем в их отсутствии, т.е. рано утром и/или вечером. Таким образом мылись мы, как минимум, раз в день на АБК, а в особых случаях удавалось это сделать три-четыре раза. Помывка в Чернобыле лишней не была никогда.
Во-вторых, станционная столовая. Это было огромное, как мне тогда казалось, помещение в переходе между первым и вторым блоками. В столовой царило абсолютно коммунистическое отношение к пище, в том смысле, что она ни работникам станции, ни ликвидаторам не стоила ничего. Кормили на ЧАЭС очень даже неплохо, как с т.з. качества и вкуса еды, так и с т.з. её разнообразия и количества. Столовая работала круглосуточно, также как круглосуточно работала станция. Мы, ликвидаторы, частенько пользовались ею не только в обед, работая в ночь. Одно было плохо – столовая от ВЦ была далеко и по-быстрому сбегать на обед не удавалось. Когда нас требовали выдать информацию о том-то, и том-то уже вчера, а она ещё не вся введена или даже не получена, то приходилось сидеть за терминалом и без обеда, и без ужина. Но мы военные, присягали «беспрекословно переносить все тяготы и лишения военной службы», вот и переносили…
Последнее о чём бы хотелось немного сказать – это лестницы и переходы внутри станции. Из них только «золотой» коридор был относительно прямым и понятным. Всё остальное для людей, особенно страдающим пространственным кретинизмом, к которым во-многом отношусь и я, являло собой тихий ужас: лестницы вниз и вверх, затейливые повороты, тупики и разветвления коридоров, внезапно появляющиеся места с работающими людьми и давно, ещё до аварии, заброшенные помещения. Я, когда ходил по станции, никогда не мог чётко понять где я нахожусь, как я сюда попал, куда идти дальше и как отсюда выбраться при необходимости. Но ходил я, к счастью, с провожатыми, которые чётко вели в нужное нам место, не задумываясь выбиравшими единственно верный путь. Как они это делали я не могу понять до сих пор.
ПРИПЯТЬ
Не менее интересным объектом в окрестностях ЧАЭС был бывший город атомщиков Припять. Летом 1987 года это был ещё достаточно целый город, хотя и с засыпанными песком дворами и улицами. Город очень симпатичный, особенно при разглядывании его с высоты. Я видел его с крыши третьего-четвёртого блоков и с одной из его высоток – здания радиозавода «Юпитер». С этого ракурса это был красивый, новый, компактный, аккуратный город. Однако, спускаясь на его улицы и бродя между домами мне становилось чуть не по себе: никого на улицах и во дворах; брошенные детские игрушки в песочницах; лоджии домов со стёклами и без оных, на некоторых из них вот уже второй год сушится бельё; стоящие у открытых гаражей на спущенных шинах легковые автомобили и унылый песок кругом. Но дома ещё не обшарпаны временем; стёкла никто не выбивал – некому, а ликвидаторам не до них; весёлые зелёные лиственные деревья в парках и вдоль улиц; как будто только что закрытые магазины и газетные киоски с нераспроданными тиражами внутри. Вот из-за такого диссонанса мне становилось не по себе, а некоторым особо впечатлительным ликвидаторам даже жутко становилось.
В Припяти, практически по всему периметру города, были выстроены гаражи для личного и общественного транспорта. Это было очень удобно для всех. Город по площади маленький, всего 8 кв.км, с населением около 50 000 человек; населён главным образом высокооплачиваемыми советскими специалистами-атомщиками. Машины были у многих, если не у большинства, так как обеспечение лучше, чем в Москве. Для машин нужны гаражи и, желательно, недалеко от дома. Так и появились гаражи вокруг города. Своим пещерным видом они его не портили, а для населения очень удобно – даже из центра до своего гаража не более 10-15 минут пешком.
Когда произошла авария, а точнее на второй день после неё, когда объявили эвакуацию, на собственных машинах выезжать запретили, как запретили брать с собой и Мурзиков с Мухтарами. На автобусах вывозили только людей с документами и минимумом вещей, большая часть нажитого скарба с машинами остались брошенными. Обещали, что вскоре все вернутся в свои квартиры, но степень зараженности города оказалась такова, что жить там стало невозможно и будет таковой ещё сотни лет. Его и дезактивировать толком не стали, только засыпали зачем-то песком, видимо для укрытия от излучения высевших на город радионуклидов. Это было глупостью, но вот так вот сделали. В результате, машины так и остались в гаражах, а некоторые на улицах.
Мародёры есть везде и всегда, многие из них весьма недалёкого ума, поэтому в первую очередь они позарились на брошенные машины, особенно на те, которые стояли на улицах Припяти – соблазн был уж очень велик. Один знакомый ГАИшник рассказал такую историю. «Светящуюся» машину «Волга» ГАЗ-24 (крутейший по тем временам автомобиль) остановили на посту дозиметрического контроля аж у въезда в Ленинград. Мародёр двое суток пробирался на ней лесными тропами в Питер, чтобы продать и хорошо навариться. По лесам он ехал, зная, что на магистралях при выезде из Зоны сразу после аварии понаставили посты с автомобильными дозиметрами. Ну не думал мародёр, что такие посты поставят так далеко от Зоны, вплоть до Москвы, Ленинграда, Ростова и т.п., вот и потерял бдительность. А может быть потому, что стало ему сильно плохо от переоблучения. Оказалось, что все двое суток он ехал с приличным куском таблетки ТВЭЛа под водительским сиденьем, который его облучал так, что набрал мародёр, по прикидкам, до 600-700 бэр, а с такими дозами не живут. Вот и он не выжил.
Это был далеко не единственный случай краж автомобилей из Припяти. Но ведь все они были заражены, поэтому весной 1987 года решили все машины вывезти за город и закопать, что и было сделано к осени. Мне таки удалось одну из последних припятских машин сфотографировать. «Одиннадцатая» стояла без номеров, без стёкол, но со щетками и баллоны накачаны.
Для вывезенных из Припяти атомщиков уже в начале 1987 года начали строить новый город на территории Черниговской области – Славутич, правда приписали его к Киевской области. Строил его весь СССР, как Ташкент после землетрясения 1969 года. Жили там люди сначала в построенных на скорую руку бараках, но уже осенью 1987 года первые квартиры были распределены самым нуждающимся многодетным семьям. Мы про Славутич много слышали от наших гражданских коллег на ВЦ ЧАЭС. Тогда они ещё жили в бараках, но с воодушевлением рассказывали про новый город, который появлялся у них на глазах прямо на пустом месте, про планировки квартир в которые их поселят, про возводимые там детские сады, школы, магазины, поликлиники.
Про Припять атомщики вспоминали только с теплотой и грустью. Это был город их молодости, куда их распределили после институтов и техникумов со всего ССР, где они жили, откуда ездили на работу (кто работать на АЭС, а кто её строить), встречались, любили, женились, рожали и воспитывали детей. Говорили, что все леса вокруг Припяти были в импровизированных площадках для пикников – атомщики очень любили выходить в лес, который начинался сразу за гаражами, там жарили шашлыки, выпивали немного, пели песни болтали, а их дети, которых зачастую в компании было даже больше, чем взрослых, тут же играли. Много они говорили и про тех же, но теперь больных своих детей, про очереди в киевских и черниговских детских поликлиниках, которые в основном составляли припятские мамочки с их больными детьми, и про то, как неодобрительно в этих очередях к ним относятся местные.
А этот лозунг на крыше одного из жилых зданий Припяти я на всю жизнь запомнил: «Пусть будет атом работником, а не солдатом» - это в переводе на русский.
Уезжая на автобусе в тот вечер из города, пришлось ехать через песчаную бурю – налетевший ветер поднял и развеял по воздуху тонны песка, высыпанные на Припять. Даже в закрытом автобусе мы ехали респираторах – нуклиды с песком попали в воздух и были повсюду. Подъезжая к ЧАЭС, мы встретили молодую красивую девчонку, не более 20-22 лет, которая стояла на обочине и голосовала. Удивительно было не то, что на обочине голосует человек, а то, как она была одета: густые тёмные длинные волосы красиво развевались на ветру, а не были спрятаны под чернобыльскую белую шапочку; на красивом выразительном лице не было респиратора; белая станционная роба очень хорошо сидела на стройной фигуре девушки, но верхние две пуговицы были очень сексуально расстёгнуты приоткрывая высокую грудь. Всё было бы в ней красиво в нормальной ситуации, но чрезвычайно глупо и жалко выглядело в такую песчаную бурю в километре от саркофага. Мы её, конечно, подобрали, в автобусе заставили прополоскать рот, застегнуть робу, одели на голову шапочку, а на лицо респиратор и отвезли на станцию, чтобы она там на АБК смыла с себя, если получится, всю радиоактивную пыль в которой она буквально купалась, пока дождалась нашего автобуса.
«РЫЖИЙ» ЛЕС
В «рыжий» лес я попал в качестве экскурсанта, отпросившись у начальника отдела Александра Веденеева и оплатив эту экскурсию нашим ребятам с лодочной сборниками чернобыльского фольклора. Формально, для руководства полевой базы, я ездил туда в составе экипажа для контроля радиоактивной зараженности леса. Лес, конечно, «светил» добросовестно, но не смертельно и за те полдня, пока мы были там, вряд ли набрали больше 0,15-0,2 бэр.
«Рыжим» сосновый лес вокруг станции был не весь, а только на следах наибольшего выпадения радиоактивных частиц из облаков, которые образовывались во время первых двух наиболее сильных выбросов и распространялись на запад (первый выброс) и север (второй) от ЧАЭС. Для сосен, как и для людей абсолютно смертельной является накопленная доза в 600 бэр. Получается, что очень много высыпалось радиоактивных осадков на эти сосны. Особенно хорошо эти рыжие языки в лесах были видны с крыши третьего-четвёртого блоков. Для берёзы, осины и рябины, для других деревьев, кустов и травы такая доза не является смертельной, и они ярко зеленели, пробиваясь сквозь сухую полуобсыпавшуюся хвою сосен «рыжего» леса. Самым памятным в лесу была старая сосна-крест, которая в войну использовалась фашистами в качестве виселицы для местных партизан и подпольщиков. Её особенностью было то, что две нижних, самые толстые, ветви сосны росли не сразу вверх, а горизонтально, за счет чего в нижней части сосна образовывала крест. В её боковые ветви были ещё фашистами вкручены шурупы с кольцами на конце, через которые протаскивались верёвки для виселицы. После войны местные жители организовали вокруг сосны несколько могил повешенных тут партизан и поставили ограду. Место было памятное, чернобыльцы и припятьчане приходили сюда 9 мая, 22 июня и 19 ноября (день освобождения Чернобыля) с цветами.
«Рыжий» лес производил тяжелое впечатление и тяжесть эта достигала своего максимума у сосны-креста. Могилы повешенных тут почти полвека назад партизан среди мёртвого леса, ставшего таковым совсем недавно. Для меня саркофаг над четвёртым блоком, и эта сосна-крест в «рыжем» лесу стали двумя главными местами в Зоне, её страшными и печальными символами.
Решение о ликвидации «рыжего» леса, на сколько я помню, было принято летом или в начале осени 1987 года. Деревья валили, распиливали и прямо тут же закапывали в землю, трамбуя бульдозерами. Только памятную сосну-крест с могилами партизан пока не трогали, она ещё долго оставалась единственной на бывшем западном следе первого выброса. Но дерево было мёртвым, мёртвые корни его не держали и к лету 1988 года, как мне рассказывали мои коллеги-ликвидаторы, оно упало. Могилы партизан, следующие за нами ликвидаторы и атомщики, сохранили. Лес сейчас самовосстанавливается, правда не сосновый, но всё-таки лес. Быть может лет через 100-200 тут опять будут расти сосны – посмотрим…
СЁЛА В ЗОНЕ
Если для атомщиков из Припяти построили ещё один город, то куда дели десятки тысяч семей из сотен малых городков, сёл и деревень Украины, Белоруссии и России я не знаю. В газетах писали, и замполиты рассказывали, что им всем предоставлено жильё, что они не остались без работы и средств к существованию, что им компенсированы деньгами те потери, которые они понесли при эвакуации. Это уже потом, при расцвете «перестройки и гласности» мы узнавали, что многие беженцы ютились по спортзалам школ и давно брошенным баракам, только особо везучим удавалось получить комнату в доме отдыха или санатории.
Первое время, пока надеялись на то, что дезактивация некоторых сёл возможна, их дома мыли, поливали связующими смесями грунтовые дороги, но уже во время моей командировки в 1987 году, этим перестали заниматься, так как поняли, что дело это бесперспективное.
Так и остались стоять пустующие сёла, никому по сути не нужные, тут даже мародёры были редкими гостями, разве что ликвидаторы иногда заезжали, чтобы выяснить текущий уровень радиации или поживиться цветами для дарения их своей ликвидаторско-полевой жене, если таковая имелась. Дома в год моей командировки выглядели всё ещё вполне ухоженными, только их сады были запущены; огороды и газоны заросли сорной травой; а во дворах не лаяла ни одно собака, только вороны чем-то своим там занимались. Картина была не весёлой, но и не совсем уж страшной – в Припяти было сильно неуютнее и мрачнее.
Но не все выселенные сёла были совсем безлюдными. Довольно много людей возвращались в свои дома, откуда их полгода-год назад выселили. Их не одна сотня, заселивших один-два дома в деревне, да и то не в каждой. Таких называли «самосёлы» и особо не трогали, тем более, что это были, как правило, пенсионеры, которые не смогли жить в эвакуации, хотели дожить в своих домах, и чтобы их похоронили на том кладбище, где их родители, деды и прадеды лежат. Так до сих пор и живут…
Сейчас, по прошествии более 30 лет после аварии, Припять и Чернобыль, как и вся Зона, стали одними из наиболее популярных туристических мест на Украине. В Интернете множество репортажей с фотографиями разрушающихся городов и сёл. Смотрю я на них, читаю комментарии и вспоминаю лето 1987 года, когда Припять ещё была не разрушена и тем страшнее город казался: новый с иголочки, красивый и удобный, но покинутый жителями с засыпанными песком улицами и бельём на лоджиях. Чернобыль и сейчас столица ликвидаторов, столица атомщиков, занимающихся окончательным закрытием станции, но масштабы работ уже не те, ликвидаторов существенно меньше, а атомщики в самом Чернобыле не живут. В Припяти тоже что-то пока шевелится, даже, как пишут в интернете, работает прачечная, стирающая робы ликвидаторов и атомщиков.
Зато вольготно себя чувствует природа. Теперь ей люди не мешают и всякая живность, про которую до аварии даже не знали, что она существует в природе, бурно расплодилась в Зоне. И что занятно, всякие небылицы про животных-мутантов не подтверждаются, практически все здоровы, бодры, нормально живут и успешно размножаются. Таким образом ЧАЭС и окрестности сейчас превратились в огромный, на сотни квадратных километров, очень успешно существующий заповедник.
Приветствую тебя гость! Что-бы иметь более широкий доступ на сайте и скачивать файлы, советуем вам зарегистрироваться, или войти на сайт как пользователь это займет менее двух минут.Авторизация на сайте
Чернобыль. Рассказы - Форум о Зоне Отчуждения и о модах игры Stalker
