Пословица № 14: «Волчья кайка, да лисья незнайка».
Прослужив почти два месяца, мы стали задумываться о возвращении домой. Необходимо было обязательно иметь на случай неминуемого «дембеля»: «чистую» не заражённую одежду, любое удостоверение об участии в ликвидации аварии и «отвальную» - бутылку водки. Достать выходную форму, оказалось самым простым делом! К тому времени я уже дважды менял верхнюю заражённую радиацией одежду, и имел определённый опыт в решении этой проблемы. Расплатившись как всегда водкой, я приобрел у прапорщика, которому меня представил Володя Черномазов, «парадную» одежду, напоминавшую спецовку студенческого строительного отряда. По великому блату, за небольшие деньги мастерицы из сельской портняжной мастерской особым способом прошили рукава и брючины, выделив строчкой указанные места. Туфли были заранее начищены до прожекторного блеска и завёрнуты в тряпицу. Пришлось, правда, поискать золотые знаки различия и эмблемы химических войск. Погоны не пришивались, а крепились специальным способом, слегка свисая вперёд, чтобы твоё офицерское звание видели все и каждый! Большим дефицитом в зоне были дозиметры, которые в любое время должны были быть у каждого офицера в обязательном порядке! И конечно, их у нас не было! Однажды нам раздали дозиметры на несколько дней, когда в зоне работала большая Правительственная комиссия, а потом скоренько собрали обратно! Дабы не зависеть от настроения начальства, подполковник Котов, который был в Новороссийске начхимом дивизии, попросил, и ему прислали штук пятьдесят индивидуальных дозиметров, которыми он щедро поделился с нами. Карманы кителя были утыканы дозиметрами в форме шариковой авторучки. Они не были заряжены, и потому не работали, но для парадной формы это не имело значения. Главное – все видели издалека нашу принадлежность к роду войск. На новом головном уборе сияла эмблема, которую можно было разглядеть за несколько километров. У каждого увольняемого офицера, призванного из запаса, была «дембельская» форма, которую он начинал готовить почти одновременно с началом службы. И эта подготовка шла до самого ухода из части. Солдаты также не отставали от нас, и крепили на себя даже воинские значки десантных войск: купол парашюта с небольшой циферкой под ним. Вряд ли большинство «призывников» совершали прыжки с парашютом, но значок был популярен, и наиболее ценим в интерьере «дембельской» выходной одежды. За кадровыми военными «ухаживало» государство, и они никогда не переживали за свою выходную форму. Такие переживания, на которые особенно не покушался, были нашей «дембельской» привилегией.
Надо сказать, что большинство ушедших на гражданку ребят, не имели никаких документов, подтверждавших участие в ликвидации всемирной катастрофы. Пройдёт пятнадцать лет, и чиновники станут ревизировать и проверять плохо сохранившиеся сведения о нашем участии в ликвидации аварии, требуя от нас различные мыслимые и немыслимые справки. Кому-то покажется большой сумма денег, истраченная на наши привилегии. Поставят под сомнения даже отметку в военном билете, и фотографии сделанные тайно рядом с атомной станцией.
Совершенно случайно, кто-то из офицеров предложил отпечатать по знакомству в типографии в Наровле вкладыши удостоверений и оформить их печатью полка. Так мы однажды и сделали, не заботясь о юридической стороне этого вопроса! В полку была одна тысяча двести человек солдат и офицеров. Но порою мне казалось, что я знаю всех и каждого в лицо! Невозможно было появиться незамеченным, как «солдатский телеграф» передавал, и предупреждал о новом человеке. Новое - всегда было интересно, но не безопасно! Так однажды меня предупредили о появлении в полку «тайного агента» - особиста в звании майор. Обычно, на эту должность призывались офицеры КГБ. Эти люди выполняли специфическую, только им понятную работу, и наши пути—дороги с ними не пересекались. Об этом человеке я знал совершено мало. Да и мне он был, откровенно, не нужен. Ну, служишь ты, ну и служи. Твои проблемы – это твои проблемы. Когда однажды, при заезде в полк, меня позвал, якобы для знакомства, худощавый «засвеченный» майор. В двухместном домике майор жил один! Специфика службы: никому не доверяй даже себе! На столе стояли початая «Столичная» и вкусно пахнущий переспелый арбуз килограммов на десять! С прошлого года я не видел такой роскоши, но не подал вида. Майор, на правах хозяина, предложил выпить. Я не стал отказываться, когда увидел, что он наливает только один стакан. «А вы что же, товарищ майор? За знакомство отказываетесь?» Майор, сославшись на предстоящую работу, от выпивки отказался. Я выпил, занюхал арбузом и вдруг вспомнил фильм «Судьба человека» по произведению М.Шолохова. Главную роль тогда прекрасно сыграл Сергей Бондарчук. Помните – допрос, немцы, прекрасно разговаривающие на русском языке и рядового военнопленного, который пьёт шнапс полными стаканами, отказавшись после первой от закуски. И тогда меня понесло! Я попросил майора налить ещё и молча выпил. Затем я выпил ещё и ещё! Разглядывая меня, пристальным взглядом опытного следователя, майор между стаканами пытался заговорить со мной, но я жестами показывал на бутылку: - «Давай, майор, закончим с одним делом!?» Он, как бы сомневаясь, медленно вылил остатки водки в мой стакан, и уставился на меня. Не раздумывая, я выпил, и с большим удовольствием съел целую скибу сладкого, пахучего, фантастического арбуза. Майор дождался, когда я довольный вытру губы носовым платком, и вновь предложил поговорить. Я стал медленно подниматься из-за стола. «Извини, майор! Но пьяный я никогда и ни с кем не разговариваю! Даже с женой!.. Поговорим в следующий раз!» Не замедляя свой покачивающийся шаг, я направился в свой домик, где успешно проспал до ужина. А потом в домике Котова за преферансом рассказывал об анекдоте дня! Естественно, привирая и приукрашивая свои похождения в контрразведке полка!
На следующий день, выбрав момент, вместе с Пименовым я завалился к майору с двумя бутылками хорошей водки. Майор сидел за тем же самым столом за остатками чудесного арбуза, и был удивлён моей наглости! Как культурный человек, он решил выслушать меня, прежде чем выставить нас за дверь! «Извините, товарищ майор, за тот спектакль, который я вчера вам показал. Вот бутылка водки, которую я вчера «оприходовал». Это вам! А вторую - мы с вами, с вашего разрешения, выпьем за знакомство, если вы снова не будете против?» Майор пытался слабо сопротивляться, но мы с Толиком были категоричны, и плотина разногласия была преодолена. Выпив по сто грамм, я попросил майора спрашивать то, что его интересует. А интересовали его документы, подтверждающие участие в ликвидации последствий аварии, которые изготовлялись и продавались заинтересованным гражданским лицам где-то рядом с нашим полком или … в нашем полку. Мы не стали скрывать, что у нас уже были документы, и показали их майору, но дали слово офицера, что никогда и никому не продавали этих заготовок. Пообещали, по возможности, вычислить «источник» изготовления. Расстались мы с майором добрыми и хорошими друзьями, всё-таки добив чудесный арбуз. Толик потом долго благодарил меня за доставленное удовольствие от съеденного арбуза. А мне было не жалко угостить хорошего человека таким редким деликатесом за чужой счёт. Ну и что: в большой семье рот не раскрывают. Но мне кажется, майор на нас не обиделся. А если и обиделся, не слишком сильно. Причём, мы доставили ему огромное удовольствие, что встречались с ним не часто, а вернее - ещё один раз, когда он попросил нас сделать ему удостоверение, но обложку он достал красного цвета с настоящим гербом нашего Государства. Через некоторое время он сам «вычислил» изготовителя документов. Им оказался кто-то из Латышского полка. Хлеб свой насущный эти службисты отрабатывали честно.
Третья проблема была самой простой и в тоже время сложной! «Дембельская» водка хранилась сначала в припрятанной бутылке, потом во фляжке, привезённой мною из дома. И почему-то всегда находился повод открыть «НЗ». Мы, не долго думая, совершали акт уничтожения содержимого. А потом, на следующий день старались возобновить запас. И как только этот запас восстанавливался, находился повод. Спустя два месяца я вдруг осознал, что поводов всегда больше, чем водки. И надо набраться наглости, чтобы объявить всему свету, что «НЗ» больше нету. В конечном счете, пришлось идти на обман друзей, чтобы когда-нибудь выпить на «дембельском банкете» содержимое армейской фляжки. Для непросвещённых – в солдатскую фляжку помещается ровно 720 грамм жидкости. Алюминиевую фляжку в брезентовом чехольчике мне подарили во время военных сборов в институте, и я таскал её везде с собой, как память и удобную ёмкость, периодически наливая, в зависимости от обстоятельств, то водку, то воду. На «гражданке», не путать с гражданкой, собираясь на демонстрацию, я всегда просил жену наполнить флягу, и делал удивлённое лицо, когда пол-литра водки легко помещалась внутри фляжки. Тогда я просил, чтобы не болтыхалось, добавить «еще». Вылив, почти половину второй бутылки, жена страшно удивлялась просторности замечательной ёмкости. А я делал вид, что не предполагал, сколько может влезть в такую, небольшую, на первый взгляд, ёмкость. Правда, такой фокус прошёл один раз, и на следующую демонстрацию мне пришлось готовить праздничный «посошок» тайно и втихаря от жены. Одним словом, не считая такой мелочи, как сам «дембель», к этому событию мы были основательно подготовлены. Не хватало самого малого – «дембеля». У нас уже давно прошёл момент подачи заявки на нашу замену, который следовал после получения 6 рентген. Доза полученного облучения в то время была около 8 рентген. По нашим расчётам, замена должна была состояться в конце августа или в начале сентября. В своих письмах Вера изводила меня вопросом: когда же ты приедешь домой? Все мы переживали о дне увольнения, но пытались это скрыть, чтобы не рвать измочаленную «застенками» нежную офицерскую душу. Наша замена не приходила и не приходила. А то жалкое количество «новобранцев», которое поступало в это время в часть, было не многочисленным и не про нас. Думая, о предстоящем отъезде домой, мы готовились и готовились основательно!
Однажды, в очень хороший солнечный нежаркий день, мы втроём: я, Толик и Володя, поехали на обследование в небольшой городок Овруч. За всё время службы нас никто не обследовал и не лечил, наверно, считая, что спасением утопающего обязан заниматься сам утопающий, а не тот, кто толкнул его «в мутную и грязную воду». Отыскав кабинет врача, мы втроём ввалились в небольшое помещение, громко, рассказывая, друг другу анекдоты. Нас встретила очень симпатичная, наших лет врач в белом халате, которая старалась быть строгой. Но при виде трёх высоких красавцев офицеров, до конца осмотра так и не смогла сделать своё лицо строгим и непробиваемым. Диагностический аппарат Японской фирмы «СИЧ» стоил бешеных денег, и предназначался определять, если такое было, внутреннее облучение. К этому времени Володя и Толик выезжали на станцию более пятидесяти раз. Как не странно, но аппарат выдал нулевой результат. Ребята были «чисты». Настала моя очередь для обследования. Удобное длинное кресло, напоминающее кресло зубного врача, было застелено чем-то чистым и белым. Исследования проходили в области желудка специальным датчиком, который передавал замер на экран в виде диаграммы. Спустя минуту, врач попросила меня расстегнуть китель. Куда исчезла та симпатичная женщина, с которой несколько минут назад мы втроём пытались флиртовать? На моё ироничное предложение: - «Может быть, снять и нижнее бельё?» я услышал жёсткий ответ: - «Надо будет, и брюки с кальсонами снимете, лейтенант!» Я почувствовал, что шутить больше нельзя и замолчал. Моя форма, оказывается, сильно «фонила» и мешала обследованию. Провозившись со мной больше времени, чем с Толиком и Володей, врач, разрешив мне одеться, сказала, что я облучился, но не сильно. Всего 0,5 бэр. Нам это ни о чём не говорило. Тогда врач пояснила, что при 4 бэр облучённый подлежит госпитализации, а эта внутренняя радиация связана с попаданием в организм радиоактивного стронция, возможно, с продуктами питания. Было чему удивляться. Я по натуре осторожный человек, который ни разу не позволил себе в зоне что-то съесть или выпить. А тут такое! Попрощавшись с симпатичной женщиной - врачом, мы пошли в город, что бы купить на вечер чего-нибудь вкусненького. Ничего не оставалось делать, как принять за суровую истину результат нашего обследования! Единственное, что я попросил друзей: никогда, никому не говорить об облучении. Особенно – нашим женщинам, которые так бояться «за своё женское счастье». К чему их напрасно расстраивать? Стронций до конца жизни отложился в костях, и будет постоянно слабым излучением отравлять организм. Спустя четыре года, Толик случайно проговорится Вере о полученном мною облучении. От «неожиданной» новости любимая женщина с громким рёвом выбежит на кухню! Я ринусь её успокаивать, а Толян Николаевич будет потом долго извиняться передо мною за случайно вырвавшееся слово. Но с другой стороны: он не виноват, что я облучился и скрывал этот факт, не известно для чего! Видно, я плохо сам себя спасал во время незабываемого кошмарного плавания! Плохой я был капитан! А если быть точным, я вообще им не был: всего лишь «старлей» или «страшный» лейтенант! Как вам будет угодно!
Пословица № 15: «Не тот правей, кто сильней, а тот, кто честней ».
Приближался сентябрь! Ночами становилось прохладнее, но днём по-прежнему было жарко. Продолжалась уборка урожая! Кому-то были необходимы эти «грязные», небезопасные продукты питания. Про себя мы удивлялись, но ничего поделать не могли. Нам рассказывали, что в этом году уровень радиации в урожае был допустимым даже по европейским меркам. Мы не сомневались в лживости этих сведений. Чёрно-белый телевизор, поставленный в холе офицерского общежития, показывал искажённое изображение в виде белого, непрерывно падающего мелкого снега. Радиоактивный фон менялся за день несколько раз, а вместе с ним менялось паршивое изображение. Но зато из телевизионных «Новостей» мы узнавали, что работы на Чернобыльской АЭС близятся к завершению, и к декабрю будет запущен третий энергоблок, обстановка нормализуется, радиационный фон в норме. Я впервые осознал весь кошмар от лживого информационного ежедневного потока, которым нас «кормили» без выходных и праздничных дней. Мне долго не верили дома о действительной обстановке на станции, когда вернувшись, я начинал рассказывать вразрез информационным публикациям в газете «Правда». Наш генеральный директор объединения, после сорокаминутной беседы на тему: «а что вы видели?», настойчиво попросила меня «больше никому и никогда не рассказывать об увиденном на станции». Слишком неправдоподобным выглядели мои воспоминания. Но на самом деле человеческий мозг не смог вобрать в себя и десятой доли ужаса, который был и остаётся до сих пор на станции и на отравленных территориях. Срабатывал инстинкт самосохранения. Но в то время я убедился, что нельзя скрывать от людей даже самую скверную смертельную информацию. Ложь в такой обстановке была губительна и опасна. Человек для сохранения жизни и здоровья может сделать в экстремальных условиях зачастую такое, что не придумает ни один учёный профессор, работающий в «тепличных» условиях теоретических измышлений.
Приближался очередной учебный год. Жизнь продолжалась, и необходимо было выживать в такой сложной обстановке. Большинству живущим в зоне – простым сельским жителям, было не по карману переезжать в безопасные районы нашего огромного государства, которое на проверку оказалось неспособным кардинально разрешить возникшую проблему, откупаясь от большинства, проживающих людей, жалкими подачками в виде небольших денежных субсидий, именуемых в народе «гробовыми». Поэтому, где было возможно, открывались школы. Наш полк около месяца «чистил» одну, по местным меркам, большую сельскую школу, и в назначенный час школу торжественно открыли. На открытии присутствовали наши командиры и представители местной администрации. Моему подразделению была поручена трансляцию музыки и установка микрофона для громкой связи. Всё торжество проходило по плану без сучка и задоринки! Через два дня во двор школы понагонят технику, и свежеуложенный асфальт на несколько метров выкопают и вывезут в близлежащий «могильник». Случайно обнаружат, после открытия школы, повышенный источник радиации! И это в учреждении, которому было уделено столько внимания! Что же можно было говорить о деревнях, хуторах, мелких и средних станицах, безрезультатно дожидающихся своей очереди в решении многочисленных, но похожих проблем! Думаю, что очередь до них не дошла и поныне!
А на атомной станции, по утверждённым высоким начальствам графикам, день и ночь шли работы. Работы проводились в спешке, с большим надрывом! Обещанный запуск третьего блока к декабрю, по-прежнему требовал к себе повышенного внимания. Тысячи людей трудились посменно на разных объектах атомной станции. Володя Черномазов, самый младший из нашей сочинской троицы, как радиолог полка, целыми днями проводил на станции, выполняя свою непростую работу. В свои тридцать четыре года, Володя окончил Ленинградский технологический институт по специальности: «Инженер химик-технолог», и был радиологом полка совершено не случайно. За время службы, он шестьдесят шесть раз выезжал со своими разведчиками на атомный полигон, и отслеживал радиационную обстановку на объектах, где в рассчитаных режимах продолжительности работ должны были работать подразделения полка. Выдача и сбор индивидуальных дозиметров так же входило в его служебные обязанности. После смены, показатели каждого номерного дозиметра, переносились в специальные накопительные ведомости. Чаще всего, официальная полученная за день работы доза в 1987 году была меньше 0.5 рентген. Как только солдат или офицер полка набирали более 9 рентген, радиолог зоны, осуществлявший ежедневный контроль за набранной дозой, запрещал выезды на станцию. Обладатель такой суммы становился «пленником» полка, не выезжал на станцию, в ожидании своей замены. А эта замена не приходила иногда очень долго. Время службы мучительно растягивалось и замедлялось. Как будто тебе сверлили зубы на плохой бормашине. Поэтому, одним из наказаний в полку - был запрет на выезд. В первый день знакомства с АЭС, «старый» радиолог, надев на себя и Володю свинцовые фартуки, потащил Черномазова осматривать самые трудные участки атомного «монстра». Побывали они и на крыше третьего энергоблока, на которой лежал неисправный механизм, прозванный «луноходом», которым когда - то пытались убирать крышу от радиоактивных графитных осколков. Теперь крышу периодически очищали солдаты, прозванные за белые одежды и скорость перемещения - «аистами», и эти человеческие «механизмы» оказались наиболее надёжными и управляемыми. В первые дни твоего вынужденного прибивания на станции болело, как при ангине, горло, хрипел и садился до шёпота голос, и неожиданно бросало в жар. Виски сдавливало, и было слышно, как пульсирует кровь. Володя и Толик Пименов часто виделись на станции и вместе обедали. Для высокого начальства в пищеблоке был устроен небольшой зал, в котором настоящие официантки обслуживали «господ» офицеров. Приветливые девушки из разных уголков необъятной страны пользовались огромных успехом «изголодавшихся» настоящих мужчин. Им было приятно не только случайные прикосновения, мелькавших Маш и Валь, но и просто видеть девушек, доставляло неоспоримое удовольствие. Особенно улыбались обслуживающим девушкам молодые офицеры. Два старших лейтенанта из города Сочи были не последними, кому посылались в ответ девичьи невинные улыбки. Естественно, мои друзья, узнав о таком благоухающем цветнике, ни за что не стали бы питаться со всеми в общей столовой! Не царское это дело знать о лучшем и не воспользоваться тем, чем ты мог воспользоваться по случаю! Третий батальон полка, которым командовал Анатолий, как раз в это время, проводил работы в административно-бытовом корпусе. И естественно получалось так, что два сочинца, раньше других офицеров, оказывались за обеденным столом. Только на станции можно было поесть со шведского стола свежие огурцы и помидоры, изредка – красную икру. В небольшой на тонкой ножке вазе всегда были выложены маленькие шоколадки, печенье и прочая сладкая всячина, которая в больших количествах оказывалась в бездонных карманах брюк друзей. Подполковник Первий всегда страшно удивлялся бесцеремонности двух старших лейтенантов, но потом, узнав ребят поближе, стал занимать для них место за столом. В хорошей компании и обед вкуснее и отдых лучше!
«Кукумба» постоянно показывала свой нрав гремучей змеи! Очень часто на чёрных стенах «саркофага» вдруг проявлялись жёлтые разводы, указывающие на очередной выброс из внутренностей блока. Другие подразделения, с помощью крана, бетона и какой-то матери устраняли и заделывали появившиеся трещины. Станция, как тяжёлый больной, постоянно глубоко вздыхала и периодически «зловонно» отхаркивалась, накрывая работающих беззащитных людей!
Однажды Володе пришлось принимать участие в устранении небольшого повреждения на втором энергоблоке, на котором в этот день была плановая остановка. И вдруг, неожиданно, прямо из воздуха, появились сведения, что в помещении второго блока произошла авария, и уровень радиации достиг 100 рентген. Работающие на станции женщины сразу запричитали, и одна разрыдалась, чуть ли не на плече подполковника Первия. Тот, не долго думая, приказал Володе и разведчику «нарядиться» в защитные «скафандры», и отправиться на разведку под второй блок. Надо сказать, что на станции были, конечно, средства защиты, которыми пользовались только в особо сложной и критической обстановке. Предпочтение отдавалось скорости выполнения задания, а не массивным свинцовым одеждам, которые, естественно, приводили к продлению пребывания человека в опасной зоне, и получению дополнительного облучения. Специальный костюм, одетый Володей впервые за время службы, плохо пропускал воздух. Было душно и жарко! Через короткое время от пота он был мокрый, как мышь! Случайно встречаемые солдаты и офицеры, зачастую даже без «лепестков», шарахались от них в сторону, как от прокажённых. Подойдя к массивным дверям под вторым блоком и, с трудом открыв вход, они вошли в коммуникационное помещение. Штатные служащие, когда им сказали, что будет производиться радиационная разведка, в нарушение всем инструкциям и здравому смыслу не перестали производить уборку и курить. Володя и разведчик на некоторых участках трубопровода произвели радиометром замеры радиации. Действительно, радиационный фон был значительно выше в местах замера, но резко уменьшался через несколько метров от замеряемой точки. Радиометр указывал на повышенное b-излучение, которое было менее опасно, чем j-излучение. Пробыв полчаса в жаре и неизвестности, ребята, попрощавшись с непрерывно работавшим персоналом, добрались до раздевалки и переоделись, сменив нижнее бельё, промокшее от пота и переживаний. Володя, чертыхаясь, отправился на доклад к поджидавшему его подполковнику. Тот, выслушав доклад, чертыхнувшись, пошёл докладывать вышестоящему начальству, которое уже также успело пробить тревогу. Такие «неприятности» на станции были не редкость. Их всегда ждали, к ним мысленно готовились, стараясь не драматизировать непростую обстановку. Но неизвестность всегда изматывала, и отбирала душевные не беспредельные силы. Благодаря неполным сведениям о радиационной обстановке, часто сознательно скрываемая от работающих людей, работники станции уставали морально больше, чем от физической работы. Но атомная станция никому и никогда не позволяла расслабляться! И лучше было перестраховаться во время тревоги, чем потом «светиться» от облучения, как лампа дневного освещения! Но Володя в этот день, после отбоя, выпил больше, чем обычно и до утра почти не спал! В редкие минуты сна, ему вновь и вновь снился вздыхающий и отхаркивающийся «саркофаг» и подполковник, который с пистолетом в руках гнал его без защиты на чёрную- пречерную стену атомной станции проклятого Богом четвёртого блока.
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
Мне также порой не спалось! Иногда и выпитая водка не помогала поспать несколько часов. Особенно тревожили душу письма, прочитанные накануне. Что-то томительное и приятное во время чтения наполняла меня, как наполняется глиняный сосуд чистой родниковой водой. Сердце приятно стучало сильнее в ожидании любовного чуда. С Верой мы были знакомы несколько месяцев, но казалось, что эту любимую женщину я знаю всю свою сознательную жизнь! Столько тепла, забот было в её присылаемых ежедневно письмах. Я часто перечитывал бесконечные слова любви и признания в прошлом одиночестве! Она была до встречи со мной также одна на всём белом свете, как и я! Хотя её окружали разные люди, в том числе и хорошие, незлые! Но попадались настоящие подонки, благодаря которым Вера перестала доверять людям, твёрдо веря только собственным женским не безграничным силам! Каждую минуту я думал о ней, и был твёрдо уверен, что и она думает всё время обо мне. Так уж случилось, что в эти дни разлуки мы нашли друг друга и стали не одиноки благодаря нашим ежедневным письмам! В этих письмах мы всё время возвращались к событиям Рождественской ночи, когда мы впервые познакомились, совершено случайно и даже банально. Вера призналась потом, что никогда не предполагала, что будет продолжение нашему первому свиданию. Но в меня будто вселился бес! Я не задумывался о последствиях нашей любви, которая так внезапно поразила мою измочаленную душу. Занимая высокое служебное положение, работая в системе «Интуризма», я знал, что и за меньшие проступки «система» карала и наказывала провинившихся беспощадно. Но впервые в жизни, мне за свою карьеру вдруг стало так безразлично, что я обрёл настоящие крылья и летал в облаках день и ночь. Никто не мог бы в то время дотянуться до нас своими щупальцами. Однажды директор затеял со мной неприятный для меня разговор о моём облике руководителя. Я быстро «вычислил» источник информации. Этим «рупором» правды-матки - была моя проснувшаяся жена, которой, как и её сердобольным подружкам, не понравились мои совершено раскованные, выпадающие из принципов «строителя коммунизма», нескрываемые с Верой отношения. Они-то и посоветовали обратиться к моему директору с предложением: - « Муж плохой, верните жене мужа!» После того, как я доверительно рассказал своему начальнику об одной неделе семейной жизни, он ни разу больше не обвинил своего «распутного» главного инженера. А я постарался рассказать ему не самые выпирающие случаи своей развалившейся неудавшейся жизни!
Все эти и другие мысли кружились в моей голове в бессонные ночи! Вспоминал я удивительный случай, который был связан с моей мамой и Верой! Мама умерла рано в 57 лет и до смерти тяжело болела. Операцию на почки ей делали весной 1986 года в Москве. За год до операции, на удивление легко, я поднял свои «беспорядочные» связи и обратился за помощью к моей почитательнице, женщине, которой, редчайший случай, нравились мои несовершенные стихи. Наше знакомство было совершено случайным, но продлилось много лет. Виктория Тазаретовна Морозова - профессор Боткинской больницы, была замечательным уважаемым врачом диагностом. С её помощью мама попала на операцию в Москву! 4 марта - в день её рождения, я вместе с Верой пошли поздравлять и навестить маму. Мы некоторое время рассматривали высотное здание института, задрав головы на небольшой площади перед внушительным сооружением, в котором готовилась к операции моя «маман». Мою руку оттягивала увесистая внушительная кожаная сумка, в которой было около семидесяти килограмм груза. Вера «тащила» огромный куст мимозы. Он был так огромен, что нести его было нельзя, а только с большим трудом «тащить». Я знал вес этой сумки - мамонта, так как в аэропорту мне пришлось доплачивать за лишний вес багажа. В этой сумке штабелями, по просьбе мамы, были уложены подарки для «голодающего» мед персонала. В частности: коробок двадцать конфет, десять бутылок финского и итальянского ликёров, десять палок полукопченной колбасы, американские сигареты, чёрная икорка в стеклянных баночках и прочее, прочее, прочее, что представляло собой гонорар докторам, мёдсестрам и всему тому, что могло помочь маме встать на ноги. И которое было выпрошено мною, по огромному блату, со склада интуристовского ресторана.
На дверях института висел большой плакат, предупреждавший входящих, что в институте, в связи с эпидемией гриппа, посещение больных временно запрещается! Это для меня была катастрофа! Во-первых, я не мог поздравить маму с днём рождения, во-вторых, познакомить её с Верой, ну и самое основное - передать этого «слона», вернее, «допереть» и спрятать эту неподъёмную махину куда-нибудь. Возле лифта толпились возмущённые посетители, которые, как и я, приехали в институт со всех городов тогдашней великой страны. Вера сунула мне под мышку куст мимозы и подтолкнула этот «ходячий гербарий» вперёд сквозь возбуждённую толпу. А сама безвозвратно отстала, прокричав, чтобы я не беспокоился. Бойкая, пожилая лифтёрша то и дело пропускала в лифт несколько человек, у которых, якобы, был пропуск к после операционным больным. Видя этот «беспредел», я сходу ввалился вместе с баулом в лифт, и, прикрыв портмоне мимозой, показал лифтёрше вместо пропуска пачку червонцев. Результат превзошёл ожидания! Двери лифта моментально захлопнулись. За сорок рублей и внушительную ветку экзотического цветка, я успешно добрался до четвёртого этажа. В то время на сорок рублей я мог бы купить двадцать килограмм свинины или восемь бутылок водки. Сейчас бы эта «передовая бизнесмен ша», в пересчёте на нынешний рыночный колхозный курс сорвала бы с меня где-то две тысячи рублей, если считать свининой или тысячу, если пересчитать литрами. Я всегда до этого случая считал самым дорогим видом транспорта такси, но поездка на лифте навсегда развеяли мои иллюзии. Поднявшись на нужный этаж, я придержал лифт ногой, и попросил «добрую» женщину сбегать за мамой в нужную палату. С каким-то юным задором немолодая женщина рванула, «как на пятьсот» по длинному чистому, светлому коридору, и, через несколько секунд, мама обнимала и целовала меня - своего любимого сына. Эксплуатация лифтёрши на этом не закончилась! Необходимо было доставить неподъёмную сумку-презент в палату к больной! Моё передвижение в карантине и без белого халата были строго-настрого запрещены той обстановкой, в которой я находился добрых полчаса! А потом мне пришла нормальная мысль, что лифтёрша должна отработать часть денег, которые я так легко отдал, и о которых теперь немного жалел! С небывалой лёгкостью женщина схватила увесистую поклажу и почему-то быстро-быстро, перебирая короткими ногами, засеменила в направление палаты. Взяв меня под руку, мама подошла к большому закрытому окну, и посмотрела вниз! В Москве была настоящая, кошмарная по местным меркам, весна! Снег уже начал сходить, и лежал непролазной грязью вдоль прочищенных зимой пешеходных тропинок! К обеду лужи разливались и превращались в непроходимые болотца. Прохожие старались передвигаться по островкам льда и снега, но скользили и оказывались в тех же лужах, от которых они так старательно уходили! Привезённая из Сочи пушистая жёлтая, как цыплёнок, мимоза, которую до института несла с гордым видом Вера, зачаровывала проходящих женщин массивным букетом явно космического происхождения из-за безумной Московской дороговизны, в связи с приближением женского дня - 8 марта! Мама вдыхала нашу сочинскую настоящую весну, окунув совершено белую седую голову в большой букет, явно с большим удовольствием! Внизу на площади в разных направлениях перемещались одновременно человек сорок прохожих и посетителей! Неожиданно мама освободила свою руку, и пальцем показала на группу людей: - «Эта девушка с тобой?» Только в этот миг я разглядел знакомый цвет модного пальто моей возлюбленной Веры. До того дня я ни разу не заговаривал с матерью о своих семейных проблемах, и естественно не знакомил двух моих любимых женщин друг с другом. « Ну, мать, ты даёшь! У тебя, что там внутри: рентген что ли?» Необъяснимая тайна великой материнской любви останется навсегда тайной, если однажды вы вдруг на себе воочию не почувствуете эту силу, эту огромную жизненную энергию, питающую добром и смыслом твою жизнь и твои поступки! «Я тебе никогда не говорила, сын, но тебе давно уже нужно было поменять жену… Как же её зовут? Женись на ней, Саша. Вера – хорошее доброе имя! Она будет для тебя хорошей женой!» Пройдёт несколько дней, и я, обдумывая каждое сказанное слово, передам Вере услышанное 4 марта 1986 года благословение, сказанное, как потом оказалось, безнадёжно больной мамы. Вера и Тамара Александровна никогда не увидят друг друга. Мама умрёт в ноябре того же года после некоторого облегчения от проведённой операции. Слишком поздно мама попала к настоящему врачу – специалисту, слишком поздно был дан верный диагноз, слишком долго наши сочинские врачи лечили маму от всего, только не от той болезни, от которой на самом деле она страдала и умерла. Как я рад, что не стал плохим врачом. Как я рад…
Спустя много лет в нашей семье часто вспоминается этот удивительный случай - материнской безграничной любви. А 4 марта каждого года, в день рождения мамы, мы вместе с Верой обязательно приходим на её могилу, которая находится рядом с могилой моей любимой бабушкой – ее мамы. И я чувствую всегда, как их огромная непотерянная даже на небесах любовь, оберегает нашу семью от несчастий и неприятностей. Мой седой белый ангел - моя рязанская мадонна. Я знаю, что и в Чернобыле ты спасала меня от многих бед. Но главное: я выполнил твоё благословение и, повторно женившись, живу счастливо. Правда, из-за моего облучения мы не позволили завести себе пацана или красавицу дочку. Но внуки уже есть и, наверное, будут ещё. Жизнь, мама, продолжается!
Пословица № 17: «Рыбак-то рыбак, да без невода-то как?»
Над административным корпусом атомной станции, выведенный заметными большими буквами, нависал лозунг на украинском языке: - «Чернобыльская атомная станция имени В.И. Ленина «працюе» - работает на коммунизм!» С этой нелепицей быстро свыклись, и мало кто обращал на это внимание. Было не до того! Мы продолжали честно служить не великой Родине, не партии КПСС, а конкретному делу, ликвидируя аварию, которая принесла всему земному шару столько неприятностей. Здесь – в зоне мы приблизительно стали догадываться, по обрывкам полученных из разных источников сведений, о масштабах катастрофы. Я перестал смотреть телевизор, читать газеты, которые выдавали, как «на – гора», лживую или необъективную информацию. Благо, что сравнительный материал каждый день валялся под нашими сапогами и был перед нашими глазами. Было даже смешно слушать и сравнивать увиденное тобой за прошедшую неделю, когда диктор или убогонькая статейка в убаюкивающем тоне уговаривали нас поверить в завершение ликвидации последствий аварии и о нормализации обстановке в зоне ЧАЭС. Никто и никогда потом не станет меня так перевоспитывать, как события того времени. Ложь и лицемерие нашей пропагандистской машины нанесли огромные душевные раны бывшему примерному пионеру, комсомольцу, по убеждению - члену КПСС. Но может быть, эта ложь была не так страшна?! Наверно, неподготовленным людям, нельзя было так сразу, в лоб выдать эту страшную, убийственную информацию? Но мы, прослужившие в Зоне некоторое время, становились совершенно другими! Нас нельзя было обманывать! Этот обман мы воспринимали, как личное оскорбление не только себя, но и тех дорогих для нас людей, которые были уверены в скорейшей ликвидации аварии, и которые верили в нас! А мы физически не могли, даже ценой своих жизней, прекратить весь этот ужас! Лживая информация не должна подставлять человека под опасность, которая была, и которая остаётся в России, поскольку, продолжают работать такие же, как Чернобыльская АЭС, другие станции. Обман и не полная информация, не должны убаюкивать людей, которые становятся необдуманно безразличны к происходящим событиям и деяниям головотяпов и псевдоучёных. Мы – люди Вселенной продолжаем жить в одном великом, прекрасном Государстве, имя которому - наша планета Земля.
Месяц август пролетел незаметно. Вечерами становилось прохладно. Нам - южанам такое короткое лето было в диковинку. Правда, днём жара становилась не столь утомительной, как была весь знойный июль. Всё чаще я думал о своём возвращении домой. Эти мысли лезли в мою голову даже тогда, когда я пытался об этом не думать! Душа рвалась из этого капкана, рыдала и стонала. Я боялся, что однажды этот плачь долетит до моей любимой, и она, забыв обо всём, «рванёт» самолётом в полк к своему плачущему ребёночку, дитятке, вытереть слёзки и сопелки! Уже был случай, когда я с большими усилиями отговорил Веру не приезжать ко мне. Это случилось в то время, когда я потерял свой чудесный лирический баритон. Приходилось контролировать себя и свою переписку, свои получасовые телефонные разговоры! Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о доме, я постарался сконцентрироваться на проблеме «намбе ванн» - номер один: предстоящем дне рождения Толясика и контрабанды ящика водки. «Чёрный полковник» по-прежнему свирепствовал на армейских, партизанских и других дорогах, ведущих в наш полк. До него, столько найденного спиртного в придорожную пыль, не выливал никто. И, наверное, после него - вряд ли найдётся. Всё-таки мужиков на земле больше, чем таких пида…, ну короче, таких полковников! Не только младшие офицеры проклинали слишком рьяного служаку, но и наше вышестоящее полковое командование, пожимая руку «чёрного полковника» после очередной удавшейся засады на дорогах, заботливо интересовалось о дне его замены. Выливая очередную партию спиртного на землю, он – полковник всегда заботился о подробном рапорте на имя вышестоящего начальника о произведённой «экзекуции», с указанием воинской части и именем командира полка. Естественно, ничто и никто не был забыт в доносах! А доносчиков, в каком бы звании они не были, на Руси всегда недолюбливали даже те, кому эти доносы доставлялись!
Времени для осуществления задуманного оставалось крайне мало! Мы прорабатывали другие безопасные варианты доставки. Но приходили к выводу, что определённый риск, даже хорошо продуманном, оставался в любом варианте. А рисковать именем и деньгами других людей было ой, как не хорошо!
За август мы несколько раз выезжали с концертной бригадой на различные мероприятия. Несколько раз выступали на настоящих партизанских полянах, которые неплохо сохранились со времён второй мировой. Обычно нас сопровождала в глубь партизанского леса какая-нибудь местная ветеранская знаменитость с иконостасом на груди в виде трёх десятков боевых наград! На этих полянах принимали в пионеры сельских ребятишек, которые страшно переживали, и всё время путали слова произносимой клятвы! Мы завершали торжество небольшим концертом, прыгали в нашу машину и уезжали от партизана, который продолжал делиться своими воспоминаниями. Самое трудное в этом мероприятии – это было остановить ветерана! Благо, что эта задача была не наша, а чаще всего молоденьких девчонок пионервожатых, которым мы искренно сочувствовали, но помочь ничем не могли! Наша политика была: невмешательство в дела других! Однажды, в газете «Правда» была опубликована огромная разгромная статья о том, как местными самогонщиками используются бывшие, хорошо сохранившиеся партизанские поляны. Местность, на которой проводилась операция по разгрому перегонного мини - завода, была хорошо знакома! И когда в разговоре с нашим знакомым киномехаником, я поделился прочитанной в газете статьёй, неожиданно оказалась, что этим самогонщиком был он и его семья, которые готовились к свадьбе дочери и решили «нагнать» спиртное, дабы не закупать «казёнку», то есть казённую дорогую водку. Самое смешное в этой истории было то, что местный участковый также передал им пятьдесят килограммов сахара – целый мешок, чтобы семья механика нагнала самогон и на его долю! Обычно соседи для милиционера из пятидесяти килограммов сахара выгоняли первача чуть больше, чем выгоняли для себя, отдавая «дань» погонам своим «самогоноотвержанным» трудом! Хохол – милиционер как будто не замечал «излишков», но на «народный промысел» смотрел благосклонно и понимающе, как в меру выпивающий и понимающий народные массы. Другое дело – механик! Они с участковым были кумовьями, и гнал он для него самогонку как положено: пятьдесят килограмм – пятьдесят литров. Да ещё, чтобы горела, синим пламенем! Обычно самогонку гнали целую неделю на одной, хорошо сохранившейся партизанской поляне, завозя туда заранее всё самое необходимое! Часто семья меняла семью, которые оставляли прибывшим горячие угли костров! «На посошок» мужчины выпивали, нахваливая полученное зелье! Одни уезжали, а другие приступали к нелёгкому труду самогонщиков! Благо дров в лесу было предостаточно! Гнали самогон и ночью, посменно меняя друг друга через каждые четыре часа! Костёр горел непрерывно, капля за каплей капала первоклассная водка, наполняя двадцатилитровые бутыли со стеклянными пробками. Каждую наполненную бутыль аккуратно заворачивали в фуфайку, чтобы довести вкусовые качества содержимого до совершенства. Никто уже не помнил: для чего это делается? Но секрет приготовления был один и тот же на всю деревню. Местные дружбаны киномеханика иногда вечерком наведывались в гости для дегустации «первача», всегда помогая ему в заготовке и пилке дров. Только слепой не знал месторасположения партизанского «схорона». На третий день на подводе приехал участковый за своим самогоном. Поздоровавшись с хозяином за руку, с женой и старшим сыном просто кивком головы, милиционер попробовал целый стакан чистой, как горная река, самогонки и, одобрительно крякнув, вытер губы рукавом милицейской несвежей рубашки! Зажевав протянутый хозяйкой ломоть хлеба с небольшим кусочком сала, он с сожалением посмотрел на дно пустого стакана, и обратился к киномеханику: - «Петро! Хорошая штучка получилась. Кум, а ты знаешь, что завтра здесь будет секретная облава? Тебе надо уносить ноги. Самогон свой я забираю, могу подсобить в перевозке твоего добра». Делать было нечего. Собрались довольно быстро, притушив костёр пионерским способом. Все нагнанные бутыли с самогоном погрузили на милицейскую бричку, оставив по просьбе дальновидного и хитрого хохла-участкового, литров пять сильно разбавленного спиртного, как «вещдок».
На следующий день большая группа участников «секретной акции» во главе с почти трезвым участковым, немного для приличия проплутав, пришли на пустую партизанскую «тайную» поляну. Выпавшая роса до конца затушила костёр, но приложенная к костру ладонь, всё равно ощущала тепло под слоем метрового пепла. Журналисту московской газеты была продемонстрирована заботливо оставленная бутыль с зельем. Содержимое стеклянной ёмкости вылили, а бутыль положили в землянку, чтобы случайно не разбить, и чтобы детишки, которые «ходють» за ягодами, не порезались. Журналист суетился, и просил выливать самогонку помедленней, чтобы он успел сфотографировать момент уничтожения «завода». Отщёлкав две фото плёнки, он неожиданно успокоился и больше не надоедал участникам рейда своими бесконечными просьбами! Не прошли и две недели, как репортаж в газете «Правда», стал поводом для рассмотрения на бюро райкома вопроса о борьбе с пьянством и самогоноварением в районе. Были обозначены меры для устранения имеющихся некоторых недостатков. Начальник милиции получил очередное замечание по партийной линии. В тот же вечер с горя он выпил подряд два стакана пшеничного самогона, и до утра от его храпа не спал весь дом. У человека было настоящее горе. Его партийная совесть протестовала и взывала к справедливости. Пили все, а он должен был получать за это и рисковать своими погонами. Спустя ещё полмесяца, ему присвоили очередное досрочное звание «за раскрытие нелегального спиртового заводика и хорошо поставленную оперативно-розыскную работу». Так благодаря слаженной работе милиции, столичной газеты и местного руководства был уничтожен «крупный» незаконный спирто-перегонный завод! А наш знакомый механик и его кум – участковый целую неделю гуляли на свадьбе и, наверное, до сих пор «гонють» по очереди всем селом на «секретной» партизанской военной поляночке первоклассный самогон, убедившись, что «казёнка» с того времени несколько раз подорожала, зарплата уменьшилась, а качество государственного зелья сделалось дюже убийственным для пьющего организма. Так лучше пить качественный недорогой продукт, чем чёрти что, а сбоку - бантик!
Пословица № 18: «Бой красен мужеством, а приятель дружеством.. Кто смел, два съел; кто проворен, тот доволен ».
Четвёртого сентября мы, как обычно, выехали из части с Геной Гукиным, твёрдо решив привезти ко дню рождения Толика обещанную водку. Необходимо было сделать это именно сегодня и желательно до обеда, чтобы не попасть в руки проверяющим! В одном из магазинов мы заранее договорились, что приедем за крупной партией спиртного. Но что-то в этот день не складывалось! В одном магазине нам отказали, в другом – магазин не работал по неизвестной причине. И только в третьем магазине с нашими предложениями согласились, но чтобы получить заветный ящик спиртного, поставили условия: - «Помогите разгрузить машину с водкой». Время работало не на нас, но делать было нечего. И мы встали на разгрузку со смурыми мужчинами неопределённого возраста. Машину разгрузили моментально! Рассчитавшись, и, получив ящик водки и два ящика пива, мы выскочили на дорогу, ведущую в родную часть. Как мы ни спешили, время бежало быстрее нашей машины. Получалось так, что мы могли попасть в лапы «чёрного полковника» и его «верной» банды. За четыре километра до части встречные водители стали мигать нам фарами, предупреждая о проверке. Обычно военная автоинспекция не обыскивала нашу машину, и мы не особо переживали, сталкиваясь с ними. Другое дело - комендантская служба. С нею в этот день мы хотели встречаться меньше всего! Мы так молились этому вместе с водителем, что Господь решил отомстить нам безбожникам, и отдать в руки «чёрного полковника». Это стало ясно, когда мы "тормознулись" по нужде, и нас предупредил о засаде на развилке экипаж встречной специально остановившейся машины. Становилось понятно, что вечером праздник не состоится. Вся месячная подготовка ломалась. Но мне было ужасно обидно и досадно, что я не смогу выполнить данное слово «господам офицерам», и завести несчастную водку для праздника полка по случаю дня рождения моего друга Толика! Возник естественный вопрос, как у Чернышевского: - «Что делать?» Гена моментально предложил спрятать спиртное в лесу, и перенести празднование на другой благоприятный день. До этого нас несколько раз обыскивали, и было понятно, что спрятать водку в машине практически невозможно. Об этом знали и проверяющие. Только сумасшедший мог дважды или трижды наступать на острые отточенные грабли проверки. Необходимо было рискнуть и рискнуть так, чтобы «не было мучительно больно» за тот кошмар, который ожидал человека вернувшегося в полк без обещанного «праздника души». Взвесив все «за и против», я пришёл к выводу, что прятать водку в лесу также крайне опасно. По лесу стаями бродили грибники, которые собирали на продажу киевским «предпринимателем», никогда не выговаривающим букву «р», белые заражённые грибы. По сто рублей за килограмм. А грибов было море. И тогда от отчаянья, от безвыходного положения, я нашёл рискованный выход. Объясняя Геннадию по ходу дела свою безумную на первый взгляд идею. Открыв будку машины, я стал выливать содержимое из бутылок с минеральной водой, аккуратно поддевая неплотные металлические пробки. Затем, перелив водку в пустую стеклянную тару, бережно одевал почти неиспорченную пробку на горлышко, и ударял разжатой ладонью. «Заряженную мин воду», мы засунули в пластмассовую тару и поставили напротив входа под несколькими ящиками с настоящей минеральной водой. Загоревшись своей теорией «прятать, не скрывая», я стал срывать пивные наклейки и небрежно наклеивать аккуратно сорванные наклейки с бутылок с фруктовой водой. Пустые бутылки из-под водки мы оставили на обочине, уверенные, что кто-нибудь обязательно их подберёт, чтобы немного заработать на пустой таре. Всё это время Гена молча помогал и следил, чтобы сложенные ящики были надёжно закреплены. Проверив ещё раз крепёж, убедившись, что всё надёжно, я дал команду для движения вперёд. Мы проехали километр, когда на развилке увидели «троицу»: полковника, майора и капитана, которые весело размахивали жезлом, останавливая нас, как старых и долгожданных знакомых. Я сделал озабоченное лицо и выскочил для доклада к подходившему к машине полковнику. Не успев отрапортовать и двух слов, я услышал от него целый монолог матерного сленга, указывающий на неудачный день честной компании. Дабы не испортить рассказ, я не буду достоверно передавать тебе, читатель, однажды услышанное мною на дороге. Но если бы я мог выразить сказанное полковником более в мягкой литературной форме, я бы написал так: - «Не надо! Не надо,……., старлей, ваших долбанутых докладов! Не смешите женский орган! Покажите лучше, куда спрятали водку!?» Нисколько не удивляясь отсутствию русского великого и могучего в лексиконе этого офицера, я подошёл к будке, и открыл дверь. Перед нашими глазами стояла стопка из шести связанных ящиков. Быстро окинув взглядом содержимое, я увидел, что «Жигулёвское» пиво от дорожной встряски немного вспенилось. Но и «Ситро» так же могло дать такую же пену! «Вот наша водка, вот наше пиво»,- показывая рукой в сторону ящиков, отрапортовал я сзади стоящему полковнику. «Желаете, открою?» Я повернулся к напирающему разъяренному служаке. Его лицо от злости постепенно багровело и перекашивалось от ярости. В этот миг, только одним своим видом, он мог бы уничтожить любой современный танк или вертолёт. Но не нас – закалённых контрабандой, отчаянных, доведённых до спокойствия людей. Я бы обязательно попался этому злому быку, если бы вёз водку для себя. Но я выполнял желание полка, моих сотоварищей по борьбе с наполненной посудой, и не мог проиграть партию, имея такое преимущество перед «чёрным» или «рыжим» полковником, которое было дано мне и доверено настоящей мужской дружбой! Громко матюгнувшись на все полюса, включая геомагнитные, взбешённый полковник в злобе захлопнул дверь будки, и приказал своим ищейкам: - «Искать, искать, искать»! Я привычно посмотрел на часы и закурил сигарету. Спустя сорок пять минут, в очередной раз, пообещав заняться со мной любовью, полковник отошёл от вывернутой «наизнанку» машины. Два его верных, в очередной раз испачканных «пса», высунув языки, плелись чуть сзади грозного, но облапошенного сыскаря. С гордым видом победителя я забрался в кабину, и приказал водителю заводить нашего «троянского коня»! Битва была выиграна с большим преимуществом! Машина медленно проезжала мимо стоящих понурых офицеров, вытирающих лбы грязными носовыми платками. Я поднёс в приветствии правую руку к козырьку и увидел, как капитан машинально козыряет мне в ответ. Наши глаза встретились, и я увидел, что он далеко «не полковник», а такой же живой нормальный человек, хотя и в форме. Судьба распорядилась так, что больше нашу машину до конца моей службы и службы Геннадия никто не обыскивал. А Гена и после моего «дембеля» продолжит с честью выполнять нелегальные задания, совершенствуясь с каждым божьим днём. Дойдёт до того, что командиры будут сигнализировать, проезжающему Геннадию, пальцами рук, означающее количество заказываемых на вечер бутылок водки. Пиво же всегда будет заказываться строго конфиденциально, с названием сорта или завода - изготовителя, чтобы не было нареканий уважаемых клиентов.
В полку нас ждали и ждали с нетерпением. Не успели мы с Геной разгрузить в домик замаскированное пиво и водку, как на пороге появились мой сосед и его непосредственный начальник – майор срочной службы, который практически никогда не вмешивался в наши дела, если чувствовал, что ему немного перепадёт от «праздничного пирога». В этот день «халявная компания» рассчиталась с нами и заказала десять бутылок «Жигулёвского». Они прошли в комнатку и расположились на двух кроватях, наблюдая, как я рассовывал под кровати ящики. Серёга - так звали майора, первым не выдержал и стал расспрашивать о проверке на дороге. Не было раций, даже голубиной почты, но молва моментально доносила обо всех каверзах, которые совершались в окрестностях полка. Я понял, что ребята так же находятся в неведении о содержимом убранных бутылок. Я тут же предложил моему соседу и майору пить то, что находится в бутылках из-под лимонада, но они с унылыми лицами вначале категорично отказались. Тогда я открыл одну из бутылок, и прямо из горла стал пить пенящее свежее пиво. За целый день горло пересыхало от жары и пыли. Глоток этого божественного напитка снимал усталость, и возбуждал аппетит. Сергей первый опомнился, когда увидел кольца пены и бросился ко мне с радостным криком: - "Да…Да, это же – пиво!.." Я выставил вперёд левую руку, крепко, держа правой рукой допиваемую бутылку, чтобы эту бутылку у меня не отняли тугодумные клиенты. Допив с большим удовольствием содержимое, я отдал заказанные бутылки с наклейками лимонада, и стал рассказывать о наших приключениях. Две недели полк пересказывал нашу байку, забывая в целях конспирации наши звания и должности. Через неделю в другом полку я услышал рассказ о себе и моём водителе с такими «картинками», что даже немного возгордился, а потом подумал, что «чёрный полковник» сойдёт с ума, если ему доведётся услышать что-нибудь подобное о себе и счастливых «контрабандистах».
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
Ну, а полк жил, как и прежде по заведённому распорядку. Я нашёл подполковника Котова и договорился о праздничном столе. Он так же обрадовался, когда узнал, что водку удалось доставить пусть и необычным способом. Собрав побольше бумаги, я с полчаса заворачивал небольшую коробочку с позолоченными часами в огромный рулон, перевязав содержимое грубой почтовой бечёвкой. Толик лишь на минутку заскочил ко мне. Узнал, что спиртное доставлено и похвастался, что на столе будет красная икра, свежие огурцы и помидоры. «Время сбора, как обычно!» - уже закрывая дверь, бросил он на ходу. За ужином я его не видел. Убедившись, что фильм начался в назначенное время, я пошёл в домик писать письмо Вере, перечитывая полученное накануне нежное послание. Через два часа началась ежедневно проводимая поверка. Мы – взвод управления стояли на правом фланге и один из офицеров, сделав вид, что читает по журналу фамилии, обычно тихо спрашивал: - «Кого нет, и что докладывать дежурному по полку?» Строевой мы ходили довольно редко, физкультура была просто запрещена, чтобы интенсивно не дышать и не втягивать, как пылесос, в себя отравленную атмосферу и асфальтную пыль. После доклада командиру полка или офицеру его замещающего, раздавалась долгожданная команда: - «Разойтись! Приготовиться ко сну!» И мы счастливые торопились по компаниям, дожидаясь своих товарищей, которым предстояла ежедневная «планёрка» после проведённой вечерней проверки.
В этот вечер Толик превзошёл себя! Сорок лет жизни - и «на зоне», по уши в радиационном дерьме, более пятидесяти выездов на атомную вонючку и такой стол?!! Его общительность и доброжелательность к людям сделали своё дело. Такой еды мы не видели с далёкой гражданки. Овощи, целый арбуз, красная икра, бережно упакованная в пергаментную бумагу, дымящаяся картошка с говяжьей тушёнкой и различные запивалки, вплоть до «Кока - колы»! Вот, что, значит, дружить со всеми и, особенно, с официантками из офицерской столовой! Хотя Толик ни разу не проговорился нам о своей симпатии. Я бы не удивился, если бы он рассказал однажды о любовном приключении, так как за два месяца Толик изменился разительно, и как нам казалось, в лучшую сторону. Всё, что было зажато и спрятано под панцирь морали, вдруг неожиданно даже для нас – его друзей, отпало. И из пен морских показался прекрасный Афродит Николаевич! Как по часам, ровно в двадцать три тридцать с планёрки вернулся комбат Котов, и весёлая дружная компания с хорошим настроением устремилась за праздничный стол, гогоча, как стая невоспитанных гусей. Куда девалась усталость за целый день? Сонливость и головные боли? Бесконечные разрешаемые и не решаемые проблемы? Стол, общение, дружеская поддержка по любому житейскому или профессиональному вопросу, так помогали в трудные минуты отчаянья и меланхолии. Это в американских войсках работают врачи-психологи! А в нашей армии: русская палочка выручалочка - дружба да чарочка! Первый тост на правах старшего по возрасту и по званию говорил подполковник Котов. Я не думал, что подполковник умеет говорить так просто, доходчиво и лаконично, но его слова доходили до самого сердца и тревожили наши мужские закалённые души. Столько доброго о своём замполите и заместителе, мог сказать только очень порядочный и достойный человек. Мы – его друзья, даже немного растерялись в тот миг, когда командир рассыпал комплименты, и отдавал должное этому замечательному, до конца «неисследованному субъекту», чьё имя было - Толян! А оказывалось, что перед нами сидел Анатолий Николаевич, заместитель командира третьего легендарного бата, выезжающий при необходимости вместо подполковника на любые задания и умеющий выполнять «на отлично» любые «неподъёмные и грязные» задания. После длинной речи подполковник даже взмок и расстегнул китель. «Награждается»,- продолжал он торжественно. «Почетной Правительственной грамотой по поручению»… Он на секунду задумался и продолжил, доставая из приготовленной папки небольшую грамоту: - «По поручению нашей Родины и твоих друзей, Анатолий Николаевич!» Сидящие за столом офицеры без команды встали и молча выпили за Человека с большой буквы, которому исполнилось сорок лет! Грамота пошла по рукам! Отпечатанная в типографии и подписанная командиром полка и его заместителем, грамота на одной стороне имела вид неразрушенной атомной станции с видом реки Припять. Фотография была сделана до взрыва в какой-то солнечный и ясный день! Чтобы долго не затягивать процесс дарения подарков, я встал и произнёс короткую, непродолжительную речь: - «Толик! Живи долго, сколько захочешь и столько, сколько нам отпущено судьбой. От всех нас – офицеров полка, этот скромный подарок!» Пошарив под лавкой, и, достав спрятанный внушительный свёрток, я протянул его Толику. Все офицеры замерли с налитыми поднятыми рюмками, ожидая реакцию именинника. Толик хотел отложить свёрток, но ему не дали этого сделать, и заставили развернуть и показать содержимое. Перерезав ножом верёвку, он долго, словно кочан капусты, медленно снимал бесконечные газеты, пока не добрался до последней обёртки. Развернув последний лист, он нашёл аккуратную коробочку, и открыл её, доставая наш подарок – позолоченные часы – луковицу с дарственной надписью на крышке: - «Пименову А.Н. в день 40-летия. Чернобыль 1987г.» Его палец нажал кнопочку, крышечка резко открылась, и полилась малиновая мелодия старинной казачьей песни: «Ой, да не вечор, да не вечор…» Руки у Толика задрожали, он поднял голову, и из его больших беззащитных глаз полились слёзы. Что это были за слёзы? Может быть, слёзы разочарования в своей жене, может быть слёзы радости, за полученный долгожданный подарок – никто этого в тот миг не знал. Офицеры молча выпили по второй, сделав вид, что не заметили слёзы своего любимого товарища. Застолье продолжалось до самого утра. Кто-то заходил поздравить именинника подарком, а кто-то просто желал Анатолию всего хорошего, но каждому нашлось место за праздничным столом. Разошлись мы поздно или рано, кто как привык считать: где-то часов в пять Анатолию в этот день нужно было ехать с батальоном в деревню для работ по замене крыш и деревянных заборов. Как мы думали, самую большую дозу облучения и пыли в лёгкие, ребята получали именно на деревнях! И за эти дни работы в деревнях, дозу облучения проставляли самую минимальную. И если оплата за выезд на станцию была обещана Законом в пятикратном размере среднего заработка, то за работу в деревнях – прогрессивки не было! Но Толик никогда не спорил по поводу выездов и денег. Надо, значит кому-то надо. Да и жизнь только начинается у настоящих мужчин в сорок лет. О чём спорим, господа «офицера»? Жизнь прекрасна!
Пословица № 20: «Ты от горя за реку, а оно уже стоит на берегу».
Прошли два месяца службы. Мы становились «стариками» и могли учить других новичков, кто впервые со страхом пересекал периметр нашего полка. Не каждый солдат или офицер одинаково легко адаптировался к сложной обстановке в зоне. Некоторым не хватало целой службы, чтобы как-то привыкнуть к дисциплине и требованиям командиров. Но самое удивительное было ещё и то, что военкоматы часто присылали на службу тех ребят, кому по медицинским показателям было категорически запрещено находиться в таких губительных условиях. За время службы, с большим трудом, были «комиссованы» - отправлены домой несколько человек. У одного открылась язва желудка, и как оказалось, он и до службы страдал этим заболеванием. А другой оказался сумасшедшим, страдающий эпилепсией. В своё время я сталкивался с проявлением этого заболевания, поэтому, когда однажды на плацу я увидел убегающего от мед.фельдшеров рядового солдата с пеной у рта, не задумываясь, бросился к нему, сбил его с ног и, простят меня медики, особым приёмом, передавив сонную артерию, слегка придушил бьющегося в конвульсиях человека. Подоспевший фельдшер вставил в рот больного солдатский ремень, чтобы тот не откусил в истерике себе язык. Но солдат неожиданно обмяк и … заснул. Я осторожно разомкнул свои медвежьи объятья и встал с асфальта. Несколько медбратьев во главе с толстым майором пытались связать солдата, но я сказал им, что тот будет теперь долго спать, а потом станет удивляться тому, что натворил. Так и случилось! После двух часов сна, солдат проснулся в палате со связанными руками и ногами и жалобно попросил освободить затёкшие руки и ноги. Немного подумав, майор приказал освободить больного. Но в палату на всякий случай больше никого не подселяли, и палату закрывали на ключ. На прогулку солдат выходил в сопровождении фельдшера, который не отпускал далеко от себя удивительно спокойного и вежливого больного. Срочно из штаба в тот же день пойдёт запрос на родину солдата о его здоровье «на гражданке», и будет получен ответ, что такой-то, такой-то в звание рядового был уволен тогда - то через три месяца срочной службы по состоянию здоровья, и все годы после армии находился на учёте в псих. диспансере. Командир полка, после некоторой волокиты, уволил больного и командировал для его сопровождения младшего лейтенанта, который мечтал попасть домой хотя бы на несколько дней. Офицера и солдата на полковой машине довезли до Житомира. По воинскому требованию младший лейтенант взял билеты на поезд, который отправлялся через два-три часа и вышел вместе с рядовым на перрон. День был по-осеннему хорош и светел. Солдат ел пирожок с картошкой, младший лейтенант зажмурился от солнечного мягкого света и мечтал о встрече с молодой женой. Неожиданно раздался шум колёс проходящего без остановки грузового состава. Когда лейтенант открыл глаза, вначале с удивлением увидел недоеденный пирожок, лежащий рядом с ним на скамейке, а потом - бегущего солдата, который мчался по перрону от надвигающего громыхающего состава. И уже казалось, что состав начнёт обгонять странного человека, когда тот неожиданно, закрыв руками лицо, бросился на рельсы под накрывающий его тело локомотив. Машинист, скорее всего не видел момент падения тела под колёса, но, что-то почувствовав, стал экстренно тормозить. Закричали женщины, к месту падения побежали пассажиры и работники вокзала. Солдата разрезало на несколько кусков, и от потери крови он скончался практически мгновенно! Ещё не понимая до конца разыгравшуюся на глазах трагедию, младший лейтенант взял, недоеденный пирожок и пошёл, в направлении собирающейся толпы. То, что он увидел, наверное, снится ему до сих пор. Его допросили в военной прокуратуре. Он показал следователю медицинские документы солдата. Следователь, пообещав посадить к такой-то матери врачей мед. комиссии, которые направили больного человека на службу в Чернобыль, спустя несколько часов, отпустил прибитого лейтенанта. Уже на автостанции тот полез в карман за носовым платком и вытащил вместе с ним недоеденный пирожок, который он, совершенно не понятно для чего, положил в карман. Вдруг, почувствовав, к этому куску теста страшное омерзение, лейтенант отшвырнул от себя остатки еды, и только сейчас ощутил: как он за последние часы страшно вымотался и устал. Рядом стояла некрашеная скамейка. Он присел на краешек, и увидел, как стая голубей бьётся за кусок ненавистного им пирожка. Лейтенант заплакал, вытирая слёзы рукавом кителя. Ему было жалко больного солдата. Но особенно в этот момент он пожалел, что ещё долго не увидит свою молодую жену
На следующий день младший лейтенант приехал в полк и доложил командиру полка о неудачной командировке. Тот, молча слушал его вместе с замполитом полка, и, ничего не сказав, отпустил его в свой батальон. «ЧП», которое произошло в Житомире, по установленному кем-то порядку, не имело отношения к полку, так как несчастный случай произошёл не в полку, а значит, командир полка за смерть солдата не отвечал даже перед Господом Богом! Но только младший лейтенант еще долго не мог прейти в себя, и несколько месяцев не ел любые вкусные пирожки.
Пословица № 21: «Как месяц ни святи, а всё не солнышко ».
После дня рождения Толика, наступило короткое бабье лето. Жара летнего солнца сменилась ночной прохладой. Мы стали укрываться не только простынями, но и тёплыми одеялами. Днём можно было видеть солдат и офицеров, которые сидели возле палаток или вагончиков, подставляя свои лица ласковым не жарящим солнечным лучам. Берёзы первыми сбрасывали свою весёлую зелёную листву. Лес редел и желтел. И только хвойные деревья, по – прежнему, были зелены и стройны, взлетая навстречу небу. Мы иногда останавливались в придорожном лесу, и я любовался многометровыми мачтовыми соснами. Под этими исполинами дышалось легко и свободно. Можно было несколько минут передохнуть и немного расслабиться. А где - то за тысячью восемьсот километров утопал в бархатном сезоне любимый приморский город Сочи. Температура воды в Чёрном море была около тридцати градусов. Здесь и там была слышна «родная» и знакомая с детства еврейская речь. Все жиды России любили это замечательное курортное время, съезжаясь семьями и без в излюбленные гостиницы и постоянно посещаемые частные владения горожан. В основном евреи были из Москвы – наиболее зажиточные и жадные. Украинских евреев отличала от остальных евреев неподражаемая смесь украинского и одесского выговора, как будто Одесса была выделена особыми границами истории и бесконечного, самобытного юмора. Мы с Верой побывали в Одессе в 86 году после отдыха в Закарпатье. Широта и гостеприимство одесситов отзывались в наших душах благодушием и нескрываемым удивлением увиденного и, особенно, услышанного. Я готов был часами слушать перебранку двух торговок на знаменитом «Привозе», которые давно забыли причину ссоры, и крыли на чём свет стоит Горбачёва и Правительство. Обедая в ресторане, мы стали свидетелями драки двух выпивших одесситов, прямо через стол пытавшихся достать физиономии друг друга и бьющие телами фужеры и летящие на пол тарелки. Музыканты ни на одну минуту не прекращали что- то еврейское быстрое и заводное, ускоряя темп музыки в темп драки, которая так же внезапно закончилась, как и началась: взаимным целованием и братанием. Никакой милиции, никаких проблем! Два официанта молча свернули скатерть с остатками сервировки и еды в небольшой узелок и так же лихо накрыли стол новым заказом. В первый день проживания в гостинице я стал жертвой скучающего одессита в форме швейцара, у которого неосторожно спросил, как проехать на знаменитый приморский пляж. Вера в это время стояла невдалеке и не слышала, как этот человек в течение сорока двух минут что-то говорил, при этом, яростно жестикулируя руками и периодически хватая меня за рукав пиджака. Когда с большим трудом я оторвался от швейцара и подошёл к Вере, она с раздражением спросила, что можно было узнавать так долго и, наверное, теперь я знаю дорогу до самого Парижа? Я не стал пересказывать всё, что услышал, но вдруг с ужасом осознал, что главное – дорогу на пляж я так и не узнал. Я ринулся к дверям гостиницы, перед которой, как не в чём не бывало, прохаживался мой новый знакомый. «Извините меня, но как же всё-таки нам добраться до пляжа, уважаемый?» Швейцар остановился, внимательно посмотрел на меня, как будто видел впервые и услышал довольно таки глупый вопрос. «Молодой человек! Чем же вы слушали? Вон трамвай, следующая остановка конечная – «Пляж». Мне бы ваши проблемы, молодой человек!» Уже развернувшись, чтобы сбежать от этого доброжелательного и общительного человека, я всё-таки остановился и поблагодарил его за доставленное удовольствие от комической ситуации общения сочинца и истинного одессита. На пляж мы в это раз решили не ездить, так как потеряли массу времени, слушая замечательную историю о родном городе и его достопримечательностях. Больше я старался не расспрашивать прохожих о неизвестных маршрутах, заранее расспрашивая своего коллегу по телефону, как добраться до нужного нам места.
Всё это вспоминалось под соснами в короткое бабье лето. Не думать о доме, о пережитом нами с Верой год тому назад, я не мог, хотя страшно старался не теребить свою душу воспоминаниями. Я рвался домой, я хотел домой, я мечтал о доме и часто писал, как представляю минуту нашей встречи. Чтобы как-то отвлечься от великих дум, я ежедневно писал длинные письма и отправлял Вере бандероли и посылки. В зоне был товар, о котором, там - на гражданке, можно было только мечтать. Французская парфюмерия, сгущёнка, тушёнка и, конечно – книги! В то время я переслал для Веры целую библиотеку. Одни книги я покупал, так как любил, другие – потому, что не читал. Но были и такие, которые меня просто умиляли. Помню, я отослал «Книгу для каждого дня и каждого дома», изданную в Софии на русском языке. Я случайно открыл рецепт приготовления на 401 странице и прочитал: «Уложить на противень 150 г сушёной бамии и хорошо прогреть в жарочном шкафу. Затем высыпать на салфетку и перетереть руками, чтобы удалить волоски…» Что такое бамия и почему оно или она в волосках, для меня и сегодня большая загадка. Но то, что этой книгой и по сей день пользуется Вера, разбираясь в «волосатой» бамии, мне очень нравится.
В эти осенние дни воздух пропах не только замечательной осенью, но и неотвратимым дембелем. Наглаженная парадная офицерская форма с золотыми погонами и трудно доставаемыми эмблемами химвойск аккуратно висела на самодельной вешалке, готовая в любой момент быть востребованная своим непосредственным хозяином. С начищенных до омерзения полуботинок периодически смахивалась слегка заметная пыль небольшим плевком и кусочком бархотки от полковой «торжественной» скатерти, которую в штабе несколько месяцев никто не мог найти. После последнего офицерского собрания, она – скатерть бесследно растворилась в полковой «чёрной дыре». Мне на память от этого большого «покрывала» достался небольшой, но очень полезный и необходимый красный бархатный кусочек. Новую золотую эмблему в «афганку» - головной убор, поступивший на вооружение из Афганистана, я купил в военторге вместе с эмблемами химвойск за сто с лишним километров от части. Но красота – великая сила и требует определённых жертв! Конечно, мы не забыли Толика и Володю, которые также усердно готовили свои «прибамбасы» к торжественному великому случаю. Ну, и, конечно, бутылка водки для проводов. Без этого «атрибута» - уход был просто невозможен.
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
События последних десяти дней показали, что жизнь может преподнести такие сюрпризы, что ни один романист в мире лучше жизни не закрутит события в тугой не развязываемый узел. С моим «напарничком» по комнате мы разругались окончательно. Этот разрыв намечался давно, и словно нарыв прорвался неожиданно и, как всегда, в неподходящий для скандала момент. Последнее время капитан стал требовать от меня, чтобы я ежедневно убирал в домике и угощал его водкой. Я, молча какое – то время, терпел его высокомерие и скрытую погонами лень, а потом однажды в очередной раз послал его ко всем чертям. Он по-настоящему взбесился и доложил об этом замполиту полка. Не знаю, насколько его рассказ соответствовал действительности, но мне впервые пригрозили продолжением службы до шести месяцев. А это уже была неприкрытая подлость, самое низкое и вонючее, что мог совершить друг против друга твой ещё недавно хороший сослуживец. Я взбешённый поспешил на совет к своим друзьям - к Толику и Володе. Ребята так же удивились и постановили: не проставлять выезды на атомную станцию моему соседу, который благодаря своему положению заставлял проставлять выезды, отсиживаясь в «засаде» в полку. Через три дня в нашем вагончике я услышал страшный мат и крики параноика. Наши контрмеры приносили свои гнилые плоды, которыми мы с большим удовольствием кормили нашего «Шустрика». Спустя несколько часов, меня вновь вызвал замполит полка для приватной беседы. Я понял из разговора, что мой каждый шаг известен подполковнику, и он намеренно принимает сторону старшего по званию, чтобы показать: кто в доме хозяин! Я не стал настаивать и, придя в домик, переместил весь спиртовой запас в домик к Володе, опасаясь дальнейших провокаций. И я не ошибся. На следующий день в домик постучали. На пороге стояли начальник штаба и дежурный по полку. Без лишних слов они стали заглядывать под кровати и во все закутки нашего домика. Обыск продолжался недолго, и на выходе полковник успел шепнуть мне на ухо: - «Ну, и сволочь твой напарничек! Извини, лейтенант! Служба». Я возмущенный поспешил к Володе и предложил ему по-прежнему проставлять этому идиоту выезды, чтобы ненароком не пострадали сами ребята. Но впервые, я увидел в моём друге такую принципиальность, неприкрытую злость к капитану и проводимой им грязной комбинации. Володя был впервые взбешён по-настоящему: - «Никто меня не может заставить проставлять «ездки» на станцию! Даже сам командир полка! Он ещё пожалеет, колхозный козёл, что связался с нами!» Мне понравилась такая солидарность и мужская, хорошая злость моего друга. В очередную субботу мы заехали в часть, как всегда, часов в шесть вечера, и я поспешил в домик. На пороге домика в тамбуре, разделяющий домик на две половины, стоял совершенно пьяный сосед – майор. Не успел я вставить ключ в замочную скважину, как почувствовал на левом плече его руку, которая сжимала мой погон. Я открыл дверь в домик и, смахнув руку майора, развернулся к нему лицом. «Товарищ майор! Шли бы вы… спать!» Майор был пьян в стельку, и с трудом держался на ногах. «Старлей! Налей, не жмоться! И я …ик!.. никому не скажу, что ты возишь водку, никому…» Его в очередной раз качнуло, как при хорошем девятибалльном шторме, и он попытался удержаться за мой погон. До службы я четыре года систематически занимался, можно сказать, борьбой, которая включала в себя элементы самообороны. И в это мгновенье, совершенно автоматически, без злости, как на тренировке, снизу вверх левой рукой отбив, протянутую майорову правую руку, второй рукой, не кулаком, а согнутой ладонью, резко выдохнув, прямой рукой ударил по впалой груди майора. Наверное, не следовало этого делать, особенно с пьяным, но майора от неожиданного удара согнуло и бросило на закрытые двери, которые распахнулись, и как только майор пролетел, спружинив, за ним закрылись! Я повернулся и увидел вставшего с кровати капитана, который что-то мне говорил! Помню только то, что я был в этот момент предельно краток: - «Заткнись!» И закрыл за собой дверь. Вечер был напрочь испорчен. Капитан быстро куда-то засобирался, и я не сомневался в каком направлении. Перо тебе, мой заботливый! Мне уже становилось всё равно. Шесть месяцев службы виделись уже не в таком призрачном свете. Плюнув на всё, остаток вечера я провёл, как обычно с моими друзьями, впервые помалкивая о случившемся. Не хотелось и их грузить возникшей проблемой.
На следующий день я был свободен и решил выспаться. Завтрак я сознательно пропустил. Часов в десять в дверь кто-то тихо, но настойчиво постучал. Как был в трусах, я открыл дверь и, о мой Боженька, на пороге, со сжатой для стука рукой, замер вчерашний майор. Мы посмотрели в глаза друг друга. Я приготовился к самому худшему, не к драке – это было бы самое простое, а к длинной разборке с командой «Смирно! Я кому сказал, смирно? И так далее». Но то, что я услышал, меня искренне удивило. «Можно, войти?..» Это спрашивали у меня, и спрашивали как-то заискивающе. Я сделал шаг в сторону и рукой пригласил майора в домик. Закрыв дверь, я повернулся к столу и увидел поставленную бутылку водки на наш небольшой столик. «Это что такое, майор? Сегодня что – первое мая?» Майор опустил глаза. «Старлей! Давай, поговорим!» «Ну, давайте поговорим! Чего не поговорить? Ты же наш сосед? Не так?» Майор без спроса уселся на застеленную кровать моего напарника. «Я, кажется, вчера… того. Выпил много! Проснулся сегодня на полу в углу и вспомнил, что ты мне здорово чем-то влепил. Грудь до сих пор болит. Чем это ты меня?» Я молча показал правую руку, сжатую в кулак. «А я думал ногой!» Он замолчал, собираясь с мыслями, а я тут же вставил «Следующей раз, будет вам и нога. Но только ногой у меня получается намного сильнее. Так что - выбирайте, уважаемый! Нам всё едино, когда хамит "кретино"!» Майор криво улыбнулся. «Да я чего пришёл? Давай, забудем? Мы же соседи. Неудобно как-то. Вот за знакомство - пузырь. Сегодня - воскресенье, святое дело». Я смотрел на этого, наверное, неплохого человека, которого подвела в очередной раз мера. Продолжать разборки мне было не с руки. Инцидент должен был исчерпан и уничтожен на корню! Я протянул правую руку, которой так чётко провёл приём самообороны. «Всё! Замётано! Но, извини майор, с утра я пью только чай или кофе. Хотите, кофейку за наше необычное знакомство? Сейчас мне ещё работать»,- соврал я, чтобы избавиться от рвущегося «в бой» майора. «Давайте, выпьем как-нибудь вечерком». Майор встал с постели, расправил образовавшиеся складки и подошёл к дверям. «У меня ещё одна просьба, если можно?» Я посмотрел на него и вопросительно кивнул головой: - «Ну? Рожайте, не стесняйтесь! Чего уж там». Майор вздохнул и продолжал: - «Большая просьба, о нашей стычке – никому. Я вас прошу!» Возникла короткая пауза, и я кивнул головой: - «Нет проблем! Только водку заберите. Не оставляйте, не надо». Майор подошёл к столику, но потом, махнув рукой, пошёл вновь к дверям: - «Лучше пускай стоит у тебя, старлей! А то я опять заведусь и не остановлюсь всю неделю. Очень вас прошу». Так переходя от «ты» на «вы», майор заставил меня, чуть ли ни силком, оставить «боевой трофей». На следующий день я отдал бутылку водку банщику, чтобы он выпил, когда – нибудь за наше здоровье. Я не злопамятный, но водку воспринимаю, как кусок хлеба. А есть из рук противника, я никогда не научусь. Меня этому никто не может научить до сих пор.
Пословица № 23: «Один волк гоняет овец полк.. Иной начальник и не стоит лыка, а ставь его за велика».
14 сентября 1986 года с утра был обыкновенным рабочим днём. Подъём, завтрак, построение на плацу – всё как обычно, повседневно и надоедливо. Моё тело стояло в строю, а душа давным-давно летела самолётом, мчалась поездом, плыла пароходом и на воздушном шарике домой. «Дембель, дембель», - стучали колёса, и скандировало в учащённом ритме уставшее от ожиданий сердце. «Где же эта чёртова замена? Кто точно скажет: сколько ещё ждать дней и ночей самого паршивого, неказистого офицеришка, чтобы всучить ему все свои дела?!! Самого, самого выдающегося органа нашего любимого и уважаемого полка? Начальники! Вы, что не видите, что я давно не служу. Я уже давным-давно дома рядом с моей ненаглядной и долгожданной любимой. Отпусти, начальник. Не будь падлой!» Всё это мелькало в моей голове, пока шёл утренний развод на работы. Даже на нашем «привозе» ну, за очень большие деньги или бутылку, невозможно было достать строго засекреченную информацию о замене. А у меня всё было подготовлено, чтобы вырваться из «заточения» на свободу. Форма – во! Приемно-сдаточные акты в двух экземплярах – составлены. Бутылка за знакомство – «Столичная». На проводы – «Горилка» и «Перцовка». На дорожку - армейская фляжка на семьсот двадцать грамм. И некоторая сумма денег, которую заботливо прислала, по моей просьбе, Вера. И самое последнее: я уже облучён, у меня отказали пальцы рук, и с трудом восстановилось обожженное радиацией горло. Официальная доза по документам – 9,542 бэр. Хватит! Пора попробовать другим. А то им - бедненьким не достанется! На днях я сцепился с майором, а завтра вдруг приедет генерал? Как бы чего не вышло! Пора отпускать. Ну, отпусти, начальник! Я хороший!
Возле домика, вместе с машиной, стоял и ожидал моего прихода Гена. Он уже не был «желторотиком», и мог без моей указки самостоятельно выполнять любые задания. Время благоприятно действовало на его гражданский потребительский ум. Я удивлялся и сам, как разительно отличается армия от гражданского производства. Хотя на гражданке мы и произносили «армейский порядок», я сразу же разобрался, что порядок – это когда ты не лезешь с проблемами к вышестоящему начальнику. Как только ты побеспокоил своим приземлённым, чем-то мелким и противным высоко парящего над ландшафтом начальника, ты автоматически попадал в разряд «бяк!» Тебе начинали читать проповеди и лекции. Ничего, не добившись, ты, в конце – концов, находил правильное решение, выпутываясь из ситуации, в которую тебя вогнали условия и погоны твоего начальника. Один раз я обратился за помощью к Кочережко Олегу Александровичу, когда сломалось сопротивление в машине, и она наотрез отказалась заводиться. А выезд на следующий день был в четыре утра. Зам потех развёл руками и сказал, что не может ничем помочь. Такой детали нет, и не предвидится. Скорее обозлённый таким отношением к машине, чем отсутствием необходимой детали, я ринулся искать справедливость у подполковника, не сомневаясь, что он-то покажет, он разнесёт этого нерасторопного офицера. Подполковник молча выслушал меня, потом открыл ящик стола, затем другой и сказал историческую фразу: - «У меня тоже нет этой детали! А вот если завтра, товарищ старший лейтенант, вы не выедете вовремя, вас будут судить за невыполнение приказа! И вряд ли оставят вам ваши звёздочки. Няньки остались на гражданке. Когда сделаете машину, доложите! Вам всё понятно? Выполняйте!» Аудиенция была завершена. Его Величество начальник блестяще исполнил свою не большую, но важную роль. Вытерев вспотевший лоб, я вышел на крыльцо штаба, где меня поджидал водитель. Мы отошли немного в сторону, когда я обратился к нему: - «Значит так! Мы с подполковником обыскали все ящички его стола, смотрели даже в шкафу. Но сопротивление так и не нашли. Короче, товарищ солдат! Вам тут, это - не здесь. Это не автобаза «Интурист», где вы коршунами вили из меня верёвки. Примите меры, сделайте и доложите! Выезд в четыре утра. Не выедешь – «дисбат» гарантируют»...И немного подумав, добавил: - «Обоим!» Прошли два часа, и машина, как мне тогда показалось, радостно и с шумом завелась. Я поспешил к идущему мне на встречу Геннадию, который радостно улыбался, как мартовский кот, если коты умеют так широко растягивать свои мурлыкающе физиономии. Видно, злясь на меня, он попытался доложить, как положено, но я его оборвал: - «Молодец! Как сделал? Где украл?» Гена, протирая ветошью испачканные руки, показал в сторону киномеханика, который был в моём взводе «серой мышкой». Я пришёл, он служил. Я собрался уезжать домой, он впервые напомнил о себе и очень застенчиво попросил заменить его, если это возможно. Парень отслужил к сентябрю около шести месяцев, и был самым-самым древним дедом, которого я «неожиданно» повстречал в своём подразделении. Профессия киномеханика была не редка в сельской местности, и подобрать другого киномеханика представлялось не сложной задачей. Но требовало согласование с замполитом полка. И вот эта «серая мышь», увидев удручённого водителя, не прошёл мимо него, разобрал сопротивление, выяснил, что оно – сопротивление состоит из двух витков спирали, снял спираль с электрической портативной плитки, и, не с первого раза, подобрал необходимую длину для вышедшего из строя сопротивления. Самое весёлое в этой истории то, что, не доверяя киномеханику, Гена провозил купленную позже пачку спирали всю оставшуюся службу, передал машину другому, а сопротивление после ремонта работало и работало ещё лучше, чем новое! Я, сказав водителю, «большое спасибо!» ринулся с докладом к подполковнику, который не преминул съехидничать: - «Вот так-то! А вы переживали, товарищ старший лейтенант!» И добавил: - «Люблю я нашу армию. Сам не знаю, за что. А вы её любите? Можете не отвечать. Вижу, что очень! Продолжайте в том же духе! У вас это получается не плохо!»
14 сентября. Мы выехали на очередное задание, и уже через несколько часов завершили работу. В другие дни мы никогда не спешили в полк, но в этот день, какая-то сила погнала меня в надоевшую обитель. В полку был настоящий ажиотаж. Какая-то мышиная возня. Все перемещались с заметным возбуждением, и какой то нервозностью. Из нашего домика выскочил мой сосед – капитан с вещевым мешком и новой «парадке». Он увидел меня, и ничего не сказав, помчался в сторону штаба. Последнее время он перестал разговаривать со мной, считая меня виновным в том, что ему перестали проставлять несуществующие выезды на атомную станцию. Столько злобы и высокомерия одновременно я редко встречал в своей жизни! Мне даже было немного жаль этого человека, который своим девизом сделал созданный им же лозунг: «Необходимо делать всё, чтобы ничего не делать!» К тому же я узнал, что на гражданке капитан был «воспитателем» в детских исправительных лагерях для несовершеннолетних преступников. Становились понятными его поведение и повадки, которые он приобрел, работая надзирателем! Доносить и следить – было у него в крови. Очень жаль, что эти сведения я получил на днях и жил без оглядки, доверяя такому «чмо».
Не успел я умыться, как раздался стук в дверь, и на пороге возник помощник дежурного по штабу. Глаза на выкате, повязка на левом рукаве сползла. Поднимая повязку на своё место, он одновременно пытался высказать мне то, за чем он прибежал ко мне, и оказывается – в третий раз за последний час. Слушая его тарабарщину, я понял, что меня срочно вызывает в штаб начальник политотдела. Я, как уважающий себя «старик», страшно не любил всякие внезапные и торопливые вызовы со стороны непосредственного начальства. « Слушай, браток! А что случилось? Чего это все бегают, как ужаленные? Неужто в полк завезли женское варьете без меня?» - выяснял я обстановку, протирая куском бархотки запылённые ботинки. Помощник посмотрел на меня, как на инопланетянина. «Вы что, товарищ старший лейтенант, с луны свалились? Замена! Сто двадцать человек. А вы ничего не знаете?» Моё сердце ёкнуло и больно сжалось, да так, что я вынужден был присесть на кровать. «Что же ты – красавиц, раньше ничего не сказал о самом главном? Ну, ты, братка, даёшь! Я готов! Веди меня, Олег, на смертный бой!» Помощник от удивления даже остановился: - «А откуда вы знаете моё имя? Мы же с вами не знакомы!» Я опешил от такого совпадения, но не подал вида: - «Послужишь с моё, и ты будешь знать не только всех местных собак». А потом я посмотрел на него и добавил: - « Но и каждого хорошего человека! Ладно. Веди меня человек, веди!» И мы ускоренным шагом двинулись в направлении штаба. «Что день грядущий мне готовит? Паду ли я стрелой пронзённый?»- крутилось в моей голове, но вслух я ничего не произносил, чтобы в очередной раз не смущать помощника дежурного.
В штабе царило сумасшедшее оживление. Все двигались в темпе рок-Н-рола, наталкиваясь, друг на друга, и разбегаясь в разные стороны, как бы готовясь к новым столкновениям. Кто-то подтолкнул меня сбоку и тут же отлетел на порядочное расстояние, видно, не ожидая встретить в штабе танк Т-34. Я двигался в направлении кабинета начальника политотдела, и никто не мог остановить или сбить меня с выбранного курса. Только бандитская пуля между моих глаз могла на короткое время приостановить моё продвижение к заветной цели. Я поймал себя на мысли, что доволен тем, что в полку никогда не было оружия. Хотя бандитов было - хоть отбавляй! Что стоила только наша сочинская группировка? Ни один гад сломал зубы о нашу банду старших лейтенантов. Три лейтенанта – это же один сумасшедший полковник! А с психами, лучше не знаться! Всё это весело промелькивало в моей голове, когда я шёл посредине штабного коридора, рассекая толпу выставленными вперёд руками – жерновами. Подойдя к дверям начальника, я ударил один раз кулаком по двери, и, не ожидая приглашения, ввалился, как к себе домой, в просторный кабинет шефа. «Товарищ, полковник, повысив начальника на одно звание, я начал свой доклад. Начальник клуба по вашему приказанию прибыл и явился!» Подполковник сидел за письменным столом, и разговаривал в это время по телефону. Он жестом показал на стоящий рядом со столом стул. Я подошёл к стулу, но не стал садиться, чтобы не подпрыгивать каждый раз, когда подполковник встаёт из-за стола! Наш начальник политотдела был довольно - таки подвижным и моторным воякой! Да и я не давал повода, чтобы меня задерживали больше, чем я хотел! У меня были свои планы! Но шеф настоятельно показал на стул, и мне пришлось присесть! «Товарищ старший лейтенант! – начал подполковник немного торжественно. Вам пришла замена! Найдите майора Крикуна, и передавайте дела и имущество. Два дня вам хватит?» Такого оборота я не ожидал. «Товарищ подполковник начал я издалека. Уважаемый Олег Иванович! Да у меня уже всё давным-давно готово. Ведомости… Ну, и прочее… А Геннадий знает все маршруты наизусть. Четыре часа и всё будет готово в лучшем виде». Я редко видел в нашем полку «настоящих военных», но здесь я почувствовал, что подполковник закипает, как тульский самовар: - «Товарищ старший лейтенант! Приказы старших по званию не обсуждаются. Повторите и выполняйте». Я повторил и пошел искать свою замену. Меня слегка «поимели». Редкий случай и главное - не совсем вовремя. Я и не предполагал, что шеф любитель мужчин. Настоящих мужчин. Предупреждать надо, товарищ подполковник!
Возле домика на лавочке сидел майор. По форме я увидел, что это был новобранец. Я дал сам себе команду: - «Офицеры!» Майор, как ошпаренный подскочил, и я, чтобы не дать ему опомниться, приказал: - «Докладывайте, где вас черти носят!» Тот набрал в лёгкие воздух, но потом быстро выдохнул: - «Вообще то, товарищ старший лейтенант, я старше вас по званию. И уже давно пытаюсь вас выловить!» Как будто впервые я стал разглядывать новенькие майорские золотые звёздочки на неровно пришитых погонах. «К стати о птицах! Положено носить защитные звездочки, чтобы, не дай Бог, американские спутники не сфотографировали появление свежих воинских частей в районе Чернобыля. Вам понятно, товарищ майор? И вообще: будем препираться или знакомиться? Начальник особого подразделения с риском для здоровья, по совместительству – начальник клуба Садов Александр Николаевич, для простого народа и друзей – Шура, можно Александр, для особо приближённых - страшный лейтенант. У вас есть кличка? Если вы хороший человек – будет. Моё подразделение вам гарантирует». Я протянул руку и открыл дверь в домик. Первые минуты знакомства проходили с моим преимуществом, которое быстро растаяло, когда, по обычаю, поставил на стол бутылку водки, от которой мой преемник категорически отказался. Назревал «политический» кризис! Лёгкая прогулка не получалась. Все мои рассказы о том, что все нормально и «клёво», натолкнулись на суровое: - «Давайте посмотрим и подсчитаем!» Да у меня одних динамиков числилось больше сотни. И все они висели по палаткам и подсобкам, которые, бывало неделями, никогда не открывались. Это что же получается: я должен полмесяца сдавать имущество, которое, честно говоря, я никогда не ревизировал и не считал. Просто подмахнул за бутылкой «дембельской» большую ведомость, и отпустил с Богом предыдущего начальника на все четыре стороны. А тут был явный перегиб и по звёздочкам – не в мою пользу. Необходимо было найти выход даже через заднепроходное, но найти немедленно. Сколько я не старался вдолбить майору, что имущество полка – это имущество полка. А наше имущество – это очень дорогое имущество в виде аккордеона, аппаратуры громкой связи, киноаппаратной, а всё остальное он неоднократно спишет и забудет об этом, если обнаружится недостача или пропажа. Никто и никогда не станет считать динамики, когда целыми вагонами закапывается обмундирование, целые новенькие КАМАЗы и такая всякая всячина, что сердце обливалось кровью. Давайте, лучше обмоем вашу новую замечательную должность и подпишем «хартию» примирения! Через двадцать две минуты я убедился, что майору дана установка принять у меня всё «барахло», как положено, а значит ни за один день. Чувствовалась, сжимающая костлявая рука моего непосредственного начальника, который решил навести порядок во вверенном ему подразделении через мою рвущуюся из полка душу. Но ничего поделать я пока не мог. Майор оказался на редкость бестолковым, и эту бестолковость необходимо было использовать в мирных целях.
«Делать было нечего, дело было вечером!»- подумал я, и поволок майора по палаткам. Я уже рассказывал, что полк располагался на внушительной территории, и представлял собою вполне автономную республику со своими службами обеспечения. Если ты впервые начинал обход полка, ты мог, в определённом случае, заблудиться. И этот случай в виде меня представился бдительному и старательному донельзя – майору. Прошли первые два часа, и мы насчитали более двухсот динамиков! Вначале нашего путешествия я несколько раз прошёлся по одним и тем же палаткам, громко считая ненавистные динамики. Причём, майор несколько раз утверждал, что в этой палатке мы уже были, и я, не споря, начинал по-новому нашу ревизию. А в полку закончился обед, и на плацу выстроились те, кто не мог по какой-то причине спрятаться от дежурного по полку. Не прерывая движения, я тащил уставшего и понурого майора по оставшимся радиоточкам. Наконец, он не выдержал. Выйдя из очередной палатки, он остановился и, уже не требовательно, попросил меня показать ему самые дорогие реквизиты. Последнее время я собрал всё самое ценное в подсобке у киномеханика, который почти безвылазно находился внутри помещения, и даже там спал, хотя был причислен ко второму батальону. Командир батальона как-то поворчал, поворчал на отсутствие дисциплины, но потом перестал давить на сторожила полка. И в любое время суток киномеханик всегда был «на посту». Мы зашли с майором в помещение столовой и поднялись на второй этаж. Я толкнул не закрытую дверь, и мы ввалились в помещение проекторской. «Серая мышка» засуетился, поочерёдно прикладывая оттопыренную ладонь к голове без пилотки, потом, что-то вспомнив из Устава, попытался доложить, но обратился ко мне, а не к майору. А потом, окончательно сконфузившись, сложил по швам мешающие рабочие руки, и, заикаясь, предложил чая или, но взглянул на меня, и продолжил: - «Или …чаю?» Не обращая внимания на явное отсутствие элементарной дисциплины, знания которой и я должен был преподносить своему «доблестному» подразделению, я стал показывать сдавшемуся майору, музыкальные дорогие инструменты и свою гордость – образовавшуюся коллекцию пластинок, которая по описи вообще не числилась, но разрослась за время моей службы до сотни штук. Я никогда не мог пройти мимо хорошей пластинки, зачастую покупая диски за свои кровные. Эта была последняя страница большой сводной ведомости, и майор шариковой авторучкой, коряво расписался. Не прошло и три часа, как майор полностью стал нашим человеком. Он с каждой минутой всё больше и больше нравился мне. Но влюбляться было нельзя. Меня ждал «дембель», а майору нужно было «пахать и пахать». Совсем осознавая своё вынужденное гадкое поведение, я приказал «серой мышке» организовать кормёжку своего будущего командира. А сам пошёл в домик за водкой, припасённой специально для этого случая.
На пороге толокся помощник дежурного по полку. «Слушай! Я уже третий раз за тобой! Тебя Кочережко к себе требует», - с этими словами он повернулся и пошёл в направление штаба. Что - то нехорошее было в этом внезапном вызове, и мои предчувствия меня не обманули. Я медленно шёл по коридору штаба, который гудел, как растревоженный улей, пробегавшими и вышагивающими «дембелями», которые интенсивно оформляли своё долгожданное увольнение. Я протянул руку, чтобы открыть дверь к шефу, когда дверь внезапно распахнулась и больно ударила по моим прямым пальцам. Передо мной стоял сосед-капитан, явно не ожидавший моего появления. Его глаза забегали, он остановился, потом сделал шаг в сторону, пропуская меня, и ухмыльнулся той единственной, мерзкой улыбкой, от которой становилось жутко и гадко не только мне, но и, наверное, воспитанникам детского «концлагеря», где работали такие вот людишки, постепенно превращаясь в подобие человека с искривленной психикой. Нормальный человек – там не выдержал бы и неделю. Я проводил взглядом ненавистную фигуру, шагнул вперёд и доложился по форме, благо в отличие от других офицеров у меня за плечами была срочная двухгодичная служба, которую я начинал в учебке в городе Казани в войсках противовоздушной обороны. Строевая и прочая дребедень навсегда отпечатались в моих впечатлительных мозгах и заученных движениях на двадцатиградусном морозе. «Товарищ, подполковник!» - начал я свой доклад, но тот прервал его повелительным взмахом правой руки. «Я не ожидал от вас, товарищ старший лейтенант такого! Хорошо, что у нас есть и честные офицеры!»- выстрелил он фразу залпом, выделяя букву «и». Мне сразу вспомнился фильм про Сталина и маршала Жукова, когда тот распекал своего независимого генерала. Я понимал: откуда дует ветер, но информации было край мало. Оправдываться не имело смысла, да и не хотелось. И мне вдруг стало всё безразлично и противно. «Олег Александрович! Я не знаю, что наплёл вам капитан, но я никогда не был подлецом. А всё остальное – перемелется! Мука будет!» Подполковник с интересом стал рассматривать мою одинокую фигуру в кабинете, как будто в первый раз увидел меня! «Значит так!- продолжил он экзекуцию. Оказывается ваш сменщик не член КПСС и не может по положению работать в политотделе. Передачу имущества прекратить! Вы свободны, товарищ старший лейтенант!» Что-то ёкнуло в моём сердце и оборвалось. Всё, что угодно! Но такой подлости я не ожидал! Это был удар ниже пояса, по самым, самым сокровенным! Ну, короче, по самым болевым мужским точкам. Я думаю, что каждый мужчина хоть раз в жизни испытывает то, что я испытал в тот момент в кабинете начальника политотдела! И помимо боли - страшное унижение, когда без объяснений, по доносу, в чём я не сомневался, мне продлевали срок службы на неопределённое время. Моя кровь закипала, пульс возрос, в голове шумело и стучало! Сдерживая себя, я все-таки обратился к подполковнику: - «Товарищ подполковник! Вы обещали заменить киномеханика. Разрешите идти?» Подполковник вновь поднял голову и посмотрел на меня долгим взглядом: - «Будет ему замена! Вы свободны!» Пришлите ко мне майора».
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
Пословица № 24: «Живи для людей, поживут и люди для тебя».
Из штаба я не вышел, я выскочил и побежал искать своего «гнилого» соседа-капитана. Его нигде не было видно. На проходной дежурный офицер сказал мне, что полчаса назад капитан и ещё несколько офицеров выехали на попутной машине в Житомир. Я до сих пор уверен, что капитану страшно повезло. Если бы я нашёл его в полку, он бы долго - долго работал бы на травматологию, а я бы сидел за особую жестокость к старшему по званию. Но мне тогда было наплевать, что будет потом. Не терплю подлость в любом проявлении! И никогда на тренировках не бью соперника ниже пояса. Хотя этот приём знаю и могу им пользоваться в совершенстве! Но если бы я нашёл капитана в тот момент, он бы больше никогда не смог переспать с женщиной. Ух! Какой я был злой, как сто связанных и не кормленых крокодилов. По дороге мне попался киномеханик, который тащил за собой небольшого роста новичка, выделяющегося не стираной формой. При виде меня, рядовой радостно стал докладывать, что и он получил долгожданную замену, и скоро зайдёт ко мне проститься, как положено. Я смотрел на сияющую физиономию солдата, и всё больше и больше мрачнел. Хотя понимал, что «серая мышь» в этом не виноват. Главное – начальник политотдела выполнил мою просьбу, и нашёл замену «старожилу» полка. Почти шесть месяцев службы. Это сложно, даже в норе! Я приказал киномеханикам найти майора и направить его к подполковнику. А сам направился в свою каморку – каморку «страшного» лейтенанта с новой крикухой - папа Карло. Жаль, что я не поймал «это» Буратино! Я бы понаделал из него опилок!
Возле домика меня ждал сияющий Анатолий и Володя Черномазов. Лица ребят светились. Было видно даже невооружённым глазом, что ребята получили замены. Увидев мою физиономию, они спрятали улыбки, и стали всячески успокаивать меня, выслушав мой очень эмоциональный рассказ, похожий больше на речь строительного прораба, которому на голову свалился кирпич. Мы вошли ко мне в домик, и я молча достал бутылку водки. Ребята дружно отказались. Я не стал настаивать и налил себе почти полный стакан. Выпил и закурил. Боль сразу откатилась, мне стало тепло и безразлично. Я вспомнил, что за целый день я искурил две пачки сигарет и ничего не ел. Ну и наплевать! Теперь мне было всё равно. Ребята уезжают, а я, как последняя шавка, буду служить, и прислуживать своему хозяину: гавкать и кусать. Подняв голову вверх, я завыл. Володя и Толик переглянулись и стали прощаться. Я проводил их до дверей, закрылся на ключ, и, не раздеваясь, упал на кровать.
Проснулся я от громкого настойчивого стука в дверь, не сразу сообразив, где я нахожусь. Сбив в темноте табуретку, я добрался до выключателя, и включил свет. Повернув в дверях ключ, я ожидал увидеть кого-нибудь из своих друзей, приготовив им недостойную для женских ушей речь, но на пороге стоял помощник дежурного по полку. «Старлей! Я уже второй раз стучусь к тебе. Где ты ошиваешься? Давай срочно к «начпо»». Я посмотрел на себя в зеркало и пожалел, что в домике не было утюга. Спал я в одежде, но лицо было помято намного сильнее. «Делать было нечего, дело было вечером»,- подумал я, выпил почти полную бутылку минеральной воды, и бросился вслед убегающему помощнику. Возле штаба мелькали офицеры и солдаты, кто-то заходил во внутрь здания, потом выбегал, как ошпаренный и снова забегал с какой-то бумажкой. Было видно, что штаб интенсивно и продуктивно работал, рассчитывая и оформляя увольняемых в запас. Я вновь подошёл к дверям начальника политотдела и постучал. Дверь внезапно распахнулась, и начальник политотдела, стоя на пороге, взмахом руки предложил мне войти в кабинет. Я начал свой доклад, но Олег Александрович остановил меня и заговорил: - «Я не знаю до конца, какой вы человек, слишком мало я с вами послужил, но за последнее время у меня перебывало столько народу с просьбой отпустить вас домой, что я уже стал думать, что вы сидите возле штаба и направляете этих "ходоков" прямёшенько ко мне. Мне помниться вы рассказывали, что похоронили свою мать? А как понимать эту телеграмму?» С этими словами он протянул мне телеграммный бланк, сложенный в несколько раз. Я развернул его и прочитал: - «Умерла мама. Похороны 15. Приезжай, если можешь. Люда» Перечитав второй раз, я поднял глаза, и встретился с взглядом подполковника, внимательно наблюдающий за моей первой реакцией. «Товарищ подполковник!- начал я почти торжественно. Если вам и нашей Родине надо, я буду служить, сколько нужно.… Но не более шесть месяцев. Я уже привык к вам, как к родному! Только ещё раз повторяю: на подлость я не способен! Действительно, свою маму я похоронил, как и говорил, в прошлом году. И она, к сожалению, не оживёт. А мама моей жены - моя незабвенная тёща. Кстати – очень хороший и хлебосольный человек. Земля ей пухом!» Я говорил и говорил, сам, пытаясь остановить себя, но не мог. Даже где-то испугался, что подполковник поддастся на мои призывы, и оставит меня на шесть месяцев службы. Нужно было блефовать, но не перегнуть палку, убеждать не так убедительно, как делал я. Меня несло и несло, только пулемётная очередь в лоб могла остановить мою «кавалерийскую атаку». И эта очередь прозвучала: - «Ладно, Садов! Почти уговорил. Сам командир полка приказал вас уволить сегодня». Что-то обволакивающее и приятное вдруг накатило на меня, и я машинально опустился на стоящий стул. Это сладкое слово – свобода.
Свершилось! Мы, кажется, выиграли приз! Но потом, опомнившись, я подскочил и встал по стойке «смирно». Подполковнику это понравилось: - «Сидите, сидите»,- а потом, подумав, добавил: - «А впрочем? Ну, да ладно». Подполковник достал из стола большую грамоту и торжественно зачитал. Текст грамоты не сразу дошёл до меня. С трудом я расслышал: «Награждается старший лейтенант Садов Александр Николаевич за успешное выполнение Правительственного задания и за чуткое, доброе отношение к солдатам и офицерам полка. Командир полка полковник Суслик, начальник политотдела Кочережко. 14 сентября сего года». Олег Александрович протянул грамоту, он крепко пожал мою руку. «Теперь месяц правую руку не придётся мыть»,- подумал я. А сам тихо не по Уставу произнёс: - «Спасибо!» «Вещий Олег» совершено неожиданно для меня достал длинную бутылку болгарского вина. Я сумел прочитать название: «Тракия». «А теперь давайте на дорожку по - русскому обычаю, да и грамоту необходимо обмыть», - говорил подполковник, наливая белое столовое вино в два тонких стакана. Мы чокнулись, вернее, наши стаканы, и я отпил один глоток. Нервотрёпка этого дня отшибла часть моей памяти, но вдруг, молния ударила по моей воспалённой голове. Эта бутыль принадлежала когда-то моему соседу - капитану, и я сам, когда наши отношения были более-менее нормальными, помогал доставать через медсанбат две бутылки «хорошего» вина. Медики пользовались «дипломатической неприкосновенностью», и их машину с тремя крестами никто не смел обыскивать. Больных солдат отвозили на консультации военный Киевский госпиталь, и медфельдшер всегда имел возможность за несколько часов объездить ряд магазинов, и выполнить заказы полка. Но когда вино привезли, за услугу мне пришлось оказывать «любезность медикам – педикам»: достать по их спец заказу французскую косметику. Когда я притащил в пропахший карболкой лазарет импортные баночки, скляночки, коробочки, я, конечно, не удержался и «изыскано» пошутил: - «Девочки! Вы аккуратнее расходуйте косметику. Полковым красавцам может не понравиться ваш вызывающий ****ский вид!» Три санитара с большим трудом, под улюлюканье врачей офицеров, вытолкнули меня из медсанбата, погрозив напоследок далеко не волосатыми женскими кулаками. Никакая Франция не могла помочь этим рукам сделаться изящной женской ручкой. А может быть, косметика предназначалась только для избранных? К сожалению, благодаря моему болтливому языку, вина мне больше не привозили. Но зато и косметикой, слава Богу, я больше не занимался. А на привезённой бутылке я прочитал название вина и рассмеялся. «Знаешь, - сказал я капитану. Почему это вино не поставляют в Грузию? Потому, что по-грузински это название созвучно с грузинским словом, как бы это культурнее выразиться? Короче – зад, но более в грубой форме». «Ж…, что ли?» - тут же переспросил меня капитан. «Вот, вот! Она самая. И вам приятного аппетита!» Вспомнив происхождение этой бутылки, я отставил недопитый стакан в сторону. И чтобы не обижать подполковника, сослался на изжогу. В конечном счёте, Грузия и я нисколько не проиграли в том, что не стали пить эту болгарскую кислятину. У нас дома и своё вино лучше и вкуснее! А из рук доносчика и подхалима я не буду пить даже в пустыне Сахаре. «Аудиенция» была успешно завершена, и оставалось только откланяться. Олег Александрович протянул авторучку и чистый лист бумаги: - «Может быть, когда-нибудь буду у вас в Сочи. Адрес напишите?» Я машинально написал адрес Веры, спохватился, хотел переписать, а потом подумал: это – судьба. Пусть будет так, как будет. На всё Его воля! Уже повернувшись, чтобы бежать оформлять документы и искать сменщика, я услышал: - «И последний вопрос, товарищ старший лейтенант! Вы, что лично знакомы с командиром полка?» Я сразу вспомнил магнитофонные кассеты и фразу: - «Послужите с наше!?.» Но, обернувшись, сказал: - «Никак нет! Просто ему нравились мои песни». Подполковник очень удивился: - «Так вы, что же: сами пишите песни? А я думал, вы поёте «не своё». Ну, ничего! Приеду когда-нибудь в Сочи на три ночи, обязательно послушаю вас. Вы не против?» Нет! Я не был против. Друзьям мы всегда рады. Но сможешь ли ты стать другом? Это вопрос – вопросов..
Благодаря своим связям, уже через два часа все мыслимые и немыслимые документы были собраны, а новый начальник клуба был «припаркован» в мой домик и терпеливо дожидался моего прихода, больше не сопротивляясь моему давлению и «старческим» капризам. Майор начинал понимать, что всё равно будет так, как скажет не старший лейтенант ему – майору, а «дед» - старший лейтенант, отслуживший в полку целую вечность, и которую ему – майору ещё придётся «перелопатить» в ближайшее время. Вместе с клубным барахлом, майору достался мой домик и различные причиндалы для уборки помещения. Вначале нашего разговора майор наотрез отказывался даже слушать о том, чтобы я назавтра уехал, не передав ему маршруты движения. Мои убеждения, что у него есть незаменимый и опытный «поводырь» - водитель Гена Гукин, с которым я тут же познакомил майора, не приводили к нужному результату. И тогда, устав от уговоров, я посоветовал майору пойти к командиру полка и отказаться принять вверенное ему славное доблестное подразделение имени «страшного лейтенанта». Немного поломавшись, скорее для приличия, майор окончательно сдался. Вопрос был решён! Я мог вздохнуть всеми «фибрами своей души». А майор, как потом рассказал мне Гена Гукин, так и служил в звание «временного» до конца службы, ни разу не опозорив политотдел своей беспартийностью. Начальник политотдела, боясь различных проверок, так и не снимал с него эту «приставку». Временный, он и в Африке временный! Или туз?
А большая куча различных полковых справок и ходатайств: на жильё вне очереди, установку телефона, сокращения стажа работы перед уходом на пенсию и прочее, прочее и поныне валяются дома хламом воспоминаний. Главная справка, полученная за службу родному Отечеству - доза облучения 9, 542 бэр. Цифры смешные и заниженные. Один мой зад на заборе в деревеньке на заборе нахватал рентген во много раз больше, чем за всё время прибивания в зоне. А полученное внутреннее облучение вообще нигде и никогда не было зафиксировано. Попробуй, докажи сегодня, что ты получил через шестую точку не фунт изюма. Да и доказывать всегда противно и мерзко, особенно, если ты ни в чём не виноват.
Пословица № 25: «Согласье крепче каменных стен».
Как только я уладил свои должностные дела, я поспешил с отвальной бутылкой водки в домик подполковника Котова. Компания была в полном сборе. Ребята сидели за большим столом, и моё известие об увольнение встретили с большой радостью. Телеграмма пошла по рукам, читая которую они вначале непроизвольно кричали: - «Вот повезло!», а потом выпивали «за упокой её души». Вместе с собой для знакомства я притащил «непьющего» майора – нового начальника клуба, а Толик и Володя уже представили свою замену: новенького замполита третьего батальона и радиолога полка. Только Володина замена достойно пила с нами, но быстро «сломалась» и ушла спать, а два других офицера сидели «красными девицами» и не притрагивались к поставленным гранёным стаканам. Глядя на такое безобразие, уже через полчаса, мы нашли предлог, чтобы выпроводить ну, очень дорогих гостей, баиньки. Они ещё не знали, что такое армейский - спрут, в щупальцу которого они успешно попали по нашему «завещанию», и из которых невозможно было вырваться. Можно было немного и недолго сопротивляться. Только язва или «дембель» могли освободить каждого от товарищеских «семейных уз». Сплочённый и «споенный» коллектив – это неотвратимая реальность или диагноз выживания! Кому, что ближе. Вдруг я почувствовал, что разговариваю, выпиваю, закусываю и не осознаю, что я - свободный человек! Я могу, я всё могу, мне всё дозволено, и никто и ничто не держит! Хочу и пойду на все четыре стороны. Могу идти, могу не идти. Как долго я ждал этого свежего глотка свободы. Наше рабство закончилось. Долой кандалы и охранников! Да здравствует Спартак! «Спартак - чемпион! Спартак - чемпион!» Интересно, а в футбол там ещё играют? Я позвал «свободных рабов» - Володю и Толика за собой, и мы вышли наружу. Была чудесная осенняя прохладная ночь – последняя ночь в полку. Только в этот момент до меня стало доходить, что в моей жизни и судьбах ребят произошло историческое событие. «Мы – свободны, мы – свободны!»- хотелось орать на всю воинскую часть и часть вселенной. Я разлил по сто грамм в прихваченные стаканы, и я искренно поблагодарил ребят за то, что они не бросили меня в беде и ходили просить за меня начальника политотдела. Мудрый Толик и тут возразил, сказав, что и я поступил так же, как поступили они. Мы разлили ещё по сто грамм, и я согласился с Толиковой аксиомой. Необходимо было закусить, и Володя принёс по сигарете. Мы закурили. «Ну, как вам замена?»- спросил я через некоторое время. «Кажется, неплохая», - через некоторое время отвечал я сам себе, не дожидаясь ответа заторможенных друзей. И поскольку ребята молчали, продолжал: - «Правда, не пьют и не курят. Но Толик, кажется, до службы тоже был коммунистом? » Толик ткнул меня под бок кулаком: - «У них всё впереди. Жизнь и Котов научат». Подняв стаканы на свет луны, я точно разлил остатки водки. Выпили и пошли продолжать пить в домик. Там в табачном дыму сидели наши новые и старые друзья, с которыми мы прощались в этот вечер, искренне надеясь на встречи на «гражданке». Никогда не путать с гражданкой. К моему сожалению, с большинством однополчан я так и не встретился. Но был бы безумно рад когда-нибудь собраться той же компанией, и выпить ровно столько водки, сколько когда-то мы выпили за наш отъезд. Вряд ли это возможно: у нас нынешних осталось так мало здоровья, что моя мечта кажется несбыточной и неосуществимой. А жаль.
Чтобы немного поспать перед дорогой, примерно, в три часа ночи мы разошлись. Проспав в тяжёлой полудрёме минут сорок, я понял, что больше не засну. Полежав несколько минут, я встал, включил свет. Но, вспомнив, что в домике я не один: на соседней кровати, свернувшись калачиком, спал новый начальник клуба, оделся и прежде, чем выйти наружу, набросил своё одеяло на мирно спящего майора. «Спи спокойно, дорогой товарищ!» Через три часа у тебя первая побудка и первый экзамен на пригодность золотых погон. Большинство увольняемых офицеров, как и я, не могли уснуть в эту тревожную последнюю ночь и сидели на скамеечках и ступеньках своих домиков. Толик Пименов, узнав мою большую фигуру, окликнул меня, и я присоединился к команде отъезжающих. Мы сидели на пороге домика и смотрели на звёзды. Закурили. Становилось прохладно, но уходить не хотелось. «Знаешь, Толик! Давай соберём вещи и пойдём отсюда: куда глаза глядят»,- предложил я неожиданно. Толик немного подумал и заметил: - «Так не видно ж ни черта. Куда пойдёшь?» Мы ещё немного покурили, и я продолжил: - «А я бы ушёл и шёл бы до утра по дороге. А утром – ты догнал меня на машине и забрал бы. Как мне надоел этот полк. Один сортирный запах чего стоит! Всё так обрыло! Сил моих больше нет… Давай – наливай…» Толик принёс выпивку и закуску – кусок хлеба, посыпанный крупной солью. Мы молча выпили и закурили. Небо постепенно стало сереть. Восток светлел, изменяя цвет ночи. Птицы постепенно усиливали пение, пока шум хора не превратился в одну утреннюю сюиту встречи нового рождаемого радостного дня. Жизнь продолжалась, и мы становились участниками этой прекрасной замечательной, свободной жизни… Первый автобус должен был пройти мимо нашего полка в пять часов сорок минут. Я без конца смотрел на часы, мысленно подгоняя застывшее время. За пятнадцать минут я раз десять посмотрел на неподвижные стрелки и послушал механизм часов, убеждаясь в его исправности. Наконец, пробило пять часов. Полк пробудился первой сменой. Послышались команды, и забегали рядовые. Начинался новый рабочий день, но без нас. Мы были вне игры! Из домика вышел Володя Черномазов с новым радиологом полка. Им предстояло выехать на станцию для передачи основных дел. А мы договорились с Толиком дождаться Володю в Киеве, чтобы потом вместе лететь домой. Мы тепло прощались с другом, который мужественно переносил вынужденную задержку. Но всё равно – чёрная причёрная зависть ползала между нами и зло жалила самолюбие. Кто больше других работал, тому и доставалось больше! Всего за службу Володя шестьдесят шесть раз побывал на станции и очень переживал, что не может уехать вместе с нами.
Втроём мы подошли к открытому шлагбауму радиационного полкового поста и стали дожидаться первого автобуса. Несколько офицеров, которые, как и мы, собирались выезжать домой через Киев, прощались с однополчанами, обмениваясь адресами. Большинство же уволенных уезжали через Житомир, наивно предполагая, что он – Житомир находится географически ближе к полку, чем Киев. На самом деле, расстояние от Новой Радчи до Житомира и до Киева было одинаковым – сто шестьдесят заражённых километров. Вдобавок, из Киева летали и довольно часто самолёты. Поэтому, мы давно решили добираться домой через столицу.
Из-за поворота показался автобус, и дневальный опустил шлагбаум. Мы были уверены, что водитель с радостью возьмёт нас, увидев «дембелей», но мы страшно ошибались. Нам досталось такое «чмо», которое было всем «чмотистам» самое - присамое «чмотистее». Водитель наотрез отказался брать даже одного человека, ссылаясь на перегруженный автобус и отсутствие мест. Если бы мне в этот момент предложили парить внутри автобуса, я бы согласился. Даже стоять на одной ноге на цыпочках, как балерон. Но отказать!?? Никто не мог и не имел морального права! Мы - «дембеля», и как нам казалось, это чувство было священно даже на небесах. «Дембеля» - это почти религия! Разозлившись моментально, я приказал, вспомнив былое, произвести с помощью Володиных разведчиков учебную четырёхчасовую проверку вещей пассажиров и радиационное состояние самого автобуса. Благо, что рядом с нами были два радиолога полка, и новому командиру было небезынтересно поучаствовать в тренировках. Разведчики вместе с дозиметрами появились возле машины через три минуты и стали разворачивать снаряжение. Водитель, предполагавший что «дядя шутють», увидел, что старший лейтенант вовсе не «шуткует», а на полном серьёзе ломает его гнусные планы и срывает график движения. Как только первый разведчик ткнул зондом колесо автобуса, водитель тут же, широко улыбаясь, пригласил господ офицеров, ударение на последний слог и сопровождающих их лиц, в салон переполненного автобуса. Он даже попытался поднять нескольких женщин, чтобы на свободные места посадить нас, но я понимал провокатора, и быстро остудил разгорячённого прохиндея. Двигатель завёлся, двери с шипением захлопнулись, и под радостное улюлюканье провожающих, мы, а вместе с нами и автобус, тронулись, то есть выехали вон из «обожаемого и любимого до кончика хвоста» полка. Какое это было счастье, стоя действительно на одной ноге, почувствовать себя свободным и независимым человеком. Чем дальше мы отъезжали от полка, тем всё шире и шире становились наши улыбки. Мы вновь возвращались в ту жизнь, из которой нас вырвали шестьдесят девять дней и пять с половиной часов аварии на атомной станции. Теперь нам предстояла обратная адаптация к хорошей нормальной, человеческой жизни. Но человек к «хорошему» привыкает быстро. И мы на это очень и очень надеялись.
Через час автобус остановился на перевалочной автостанции, на которой мы должны были пересесть на другой автобус. Вместе с Толиком мы подошли к билетным кассам, и постарались без очереди взять билеты до Киева. Толпа поворчала, поворчала, но всё-таки пропустила нас до билетной амбразуры. До отхода автобуса было с пол часа, и мы решили позавтракать. Развернув газету «Правда» на коллекторном кольце, мы выложили небольшое количество провизии и два больших граненых стакана. Я достал свою знаменитую армейскую фляжку. Глядя в подобревшие глаза Толика, я спросил у него: - «Сколько ему налить?» И услышал: - «Лей, лей! Ты что, краёв не видишь?» Мы молча выпили за «будыма» или по-русски: - «Будем мы!» Толик занюхал, как я его научил, кусочком чёрного хлеба и надкусил яичко. Затем закурил от зажигалки сигаретку. Вторую мы выпили «за тех, кто» и немного покушали. Собрав остатки пищи, выбросили в контейнер образовавшийся мусор, и присели на скамеечку, в ожидании автобуса. Тёплое солнышко быстро убаюкало меня, но я проснулся оттого, что Толик тряс мою руку. Другой он показывал в сторону двух девушек, проходящих мимо нас в направление посадочной площадки. В них не было ничего выдающегося, но я видел, что у Толика сейчас вывалится язык, и из глазниц выскочат глаза. «Александр! Ты видишь, видишь? Смотри, какие девушки! Вот бы познакомиться». Я с удивлением смотрел на своего товарища, невольно вспоминая первые часы нашего знакомства и «кокетливое»: - «Не пью, не курю. Женщины? Что вы, что вы! Я женат, я коммунист!.. Как можно?» И нынешний Анатолий Николаевич!.. Передо мной сидел настоящий мужчина в звание старший лейтенант, более шестидесяти раз, выезжавший с батальоном на атомную станцию. Неоднократно водивший солдат на очистку деревень от радиоактивной заразы, не умевший в первые дни командовать и ругаться, настоящий очкарик, интеллигент по натуре и по образованию. Шестьдесят девять дней и пять с половиной часов в зоне сделали из «кокетки» настоящего мужчину. И ко всему - неравнодушный к чужому человеческому горю. Не на словах, а на деле. Я смотрел на него и невольно любовался этим «Эсполино – Монументо»! «А скажите, уважаемый Анатолий Николаевич, который нынче час по средне - европейскому времени?» Толик машинально достал часы-луковицу, открыл крышку, и когда зазвучала музыка с тихим малиновым переливом, показал мне циферблат. «Запомните это время, Анатолий Николаевич,- сказал я ему. Восемь часов тридцать две минуты. Мы уже три часа две минуты на свободе, но ещё «девственники». Пора исправлять ошибку природы. Вперёд, мой друг! Буду учить тебя знакомиться с девушками! Девушки, девушки! Давайте знакомиться! Моего друга зовут Анатолий, можно просто Толясик. А как зовут вас?..»
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
Приветствую тебя гость! Что-бы иметь более широкий доступ на сайте и скачивать файлы, советуем вам зарегистрироваться, или войти на сайт как пользователь это займет менее двух минут.Авторизация на сайте
Истории - Страница 8 - Форум о Зоне Отчуждения и о модах игры Stalker
